Алые росы - Владислав Ляхницкий

— Что?

— Я закончил, Аркадий Илларионович.

— Очень приятно. Прощайте.

— Я думал…

— Думать нужно было чуточку раньше. Вы намерены просить у меня место помощника управляющего, хотя бы десятника? Сожалею, но все места заняты вплоть до кучера. Надеюсь, вы меня поняли?

Потеря Богомдарованного — как потеря руки, как покойник в доме, когда не можешь ни есть, ни пить, и мысль об одном — о потере. И даже вечером, в коммерческом клубе Ваницкий не мог позабыть про Богомдарованный. И когда потухли oгни, когда несколько избранных осталось в буфете, ожидая сообщений из Петрограда, тогда Ваницкий, подойдя к столику Михельсона и Петухова, спросил, выливая всю злость и тоску, что скопилась за день:

— Так как, господа, продолжаем выколачивать денежки и все надежды возлагаем на юродивого Луку? И продолжаем большевиков вскармливать своей мучкой, обогревать угольком, добытым на ваших шахтах?

— Ваницкий, не нудите, как классная дама. Вы сами не лучше.

— Я уже вывел из строя Богомдарованный прииск. И в ближайшие дни можете ждать развития действий.

— Богомдарованный?

— Да… целиком… Я надеюсь, мне не придется воевать с большевиками один на один.

5.

От мороза трещали деревья. На краю поляны, у самой кромки тайги, круглые сутки проходили новую шахту. В забое стояло столько забойщиков, сколько могли уместиться, не мешая друг другу.

Егор вылез из шахты и сел у костра: вдруг понадобится, не бежать же в поселок.

— Та-ак, — рассуждал Егор, — старую шахту не откачаем — отвалы выручат. Там Вавила уже промывалку ставит; отвалы ничего не дадут — новая шахта не подведет. Новая шахта промажет… Уф-ф… — страшно стало Егору от мысли, что будет с людьми, если шахту не откачают и отвалы ничего не дадут, и новая шахта мимо золота сядет.

— Сгинем, как Ксюха…

Поговорка про Ксюшу появилась у Егора недавно, но сразу укоренилась, будто с нею родился. И вспоминалась все чаще. Как вернулись в село Камышовку с солдатами, так Егор сразу же — к Борису Лукичу.

— Ксюшу мне позови.

— Нет Ксюши, — ответила Клавдия Петровна. — Ушла наша Ксюша и не знаем куда.

— Ты ее загубил, — наступал Егор на молчащего Бориса Лукича.

— Боже меня упаси. Я, Егор Дмитриевич, сторона. И в драке этой на митинге я ни при чем. Это, честное, слово, Сысой.

Через солдат искал Ксюшу. Нашел след — на пароме через реку переправлялась по дороге на Сысоеву пасеку, а дальше будто на воздух взлетала или в воду нырнула.

— Может, ушла в Рогачево?

И в Рогачево не оказалось. Тогда-то и сказал Егор:

— Сгинула Ксюха…

Вниз по течению Безымянки, у самого русла, горели костры чуть побольше. Тут тоже и ночью и днем строили промывалку под промывку галечных отвалов. Здесь Лушка, Аграфена и все женское население прииска.

Еще больше костры у затопленной шахты, где Жура с ватажкой продолжали делать деревянные трубы, храпки, где непрерывно хлюпали поршни уже спущенных в шахту помп.

И Вавила все больше здесь. Несколько раз за день спускался он вниз и смотрел на уровень. Залило огни-вы. Вода прибывала.

Поднявшись из шахты, брал топор и помогал дяде Журе. Обтесывал жерди для очупов, прожигал в них жигалом дыры. Работал молча, не торопил товарищей, но то, что выбранный управляющий все время с ними, заставляло работать дружнее и аккуратней.

Спустили шестую помпу и снова подручный Журы, держась за канат, перегнувшись над шахтой, крикнул вниз:

— Эй, водомерщик! Как там?

— Погодь малость, пусть качнут. Шахта-то велика.

— Ну?..

— На соломинку прибыла.

Подручный, безнадежно махнув рукой, уселся на опрокинутую тачку.

— Где ж помпам воду осилить, ежели пар с ней, с треклятой, еле-еле справляется.

Дядя Жура устал, спина онемела, и шестая помпа вышла плоше других: воду слабее сосет. Хмурился Жура. Шесть помп стояли по стенам шахты. Двенадцать человек качали очупы, и шесть струй стекали в канаву по желобам. Небольшая река бежит по канаве. Так неужели в шахте вода еще прибывает?

Ноги не гнулись. Как на ходулях подошел к копру Жура и, не выпуская из рук топора, нагнулся над устьем шахты.

— Эй, водомерщик, не спи, тетку твою посолить, мерь хорошенько. Не то…

Дяде Журе казалось, он крикнул громко, сурово, а стоявшие рядом расслышали только: «Эй, водоме-ме-ме-ме…» — и бормотание, как на косачином току. Подручный удивленно взглянул на Журу. Тот на глазах оседал. Веки закрылись, и счастливая улыбка появилась на худом лице Журы, словно он выпил ковш крепкой браги, закусил ее жирным блинком и сейчас, облизав губы, чмокает, как теленок. «Теши с умом», — явственно выкрикнул дядя Жура и качнулся над шахтой.

— Подсобите, он чижелый, — закричал подручный, обхватив Журины плечи.

Вавила и подоспевшие приискатели держали Журу. Склонив голову на плечо, он выкрикнул: «Качай ровней», — и захрапел так сладко, что у подручного от позевоты заболело возле ушей.

— Положим его у костра. — Вавила подхватил спящего Журу за ноги, другие за плечи.

— Сенца постелите, сенца. Под голову надо побольше подбить, чтоб удобнее стало. Ох и спит, ну чисто младенец.

— Совсем мужики без ума, — крикнула прибежавшая с промывки Аграфена. — Человек разопрел от работы, как если б из бани, а они его бух на снег. Да он разоспится — двое суток проспит, не разбудишь. Мы, бабы, не раз отступались будить своих мужиков, посля ночных смен.

На шум прибежал народ с промывки, с новой шахты. Стояли над спящим Журой, вздыхали.

— А как вода в шахте? Убыват хоть малость?

— Ладом не понять.

— Господи, делать-то будем кого? Ну, понесли дядю Журу в тепло.

Но нести не пришлось. Проснулся он так же внезапно, как и уснул. Сел. Удивленно оглядел свои пустые ладони, спросил:

— Топор-то мой где? — и неожиданно рассердился — Робить надо, а они, тетку их, игрушки играть — топор утащили. — Вскочил. Накинулся на парня, заплетавшего черемуховый хомут: — Разуй глаза — в твой хомут кулак не просунешь не то што помпу. Смерь да делай с умом…

— Убыла… На целый волос уже убыла, — раздалось от шахты.

— Слава те господи, — вырвалось у стоявших вокруг. Многие опустились на колени и, прижавшись лбом к холодному снегу, славили бога. Прииск-то Богомдарованный, вот и помог господь.

И Жура опустился на колени. Перекрестился широко, как зерно кидал в землю, начал кланяться, да словно лбом наткнулся на что-то. Вскочил и погрозил в небо кулаком.

— Дарованный богом? Черта с два, штоб тетку его петухи заклевали. Не бог его нам даровал, а наши вот руки. Народный прииск! Народный! Никак не иначе!

1.

Нельзя сказать, чтоб Егор считал себя нефартовым. Еще в парнях он готовил лес для новой избы, и упавшая лесина насмерть придавила отца и старшего брата, а Егору только ухо порвало да щеку.

— Это разве не фарт?

А любящая жена, тихая, работящая, не гулена — разве не фарт?

Все б хорошо, но даже лучшим женам есть надо; и время от времени ситцу на юбку. С едой как-нибудь: где с маком, где с таком — где лебеда, а где просто вода, а на ситец надо разом махину денег.

Эх-ма!

Шестнадцать лет работал Егор на приисках господина Ваницкого. Выклянчит ради Христа у смотрителя место для шурфа и несколько дней кайлит породу, нагребая ее в бадейки. Аграфена поднимает бадейки с породой на-гора и тащит в отвал.

Вода бежит сверху, грязь, а Егор все кайлит, кайлит, и чем глубже становится шурф, чем обильней бежит вода, чем тяжелее кайлить, тем сильней убеждение, что шурф «будет фартовым». Да как же иначе? Предыдущий шурф был «глухарь». Перед ним был не то что «глухарь», но «злыдня», только на хлеб. Как говорят приискатели: жив-то будешь, а с бабой играть не потянет. А тут и порода вроде другая — «слизкая да плакучая», воду не успеваешь отчерпывать.

Иначе прикинь, должен когда-нибудь быть фарт? Другим же фартит!

Пробу снимал — в лотке шлиху-у… А шлих — верный признак, что золото близко.

Спирает от радости грудь у Егора. Наконец-то фартовый шурф. Самородок в нем будет желтый, шероховатый, блесткий.

Так хочется найти самородок, что Егор уже видит его и примеряет: однако золотника на три. Пять кулей муки — и не меньше. А повезет — и золотника на четыре… Аграфене на кофту купим, а то плечи выперли вовсе… Срамно смотреть.

Добьет Егор шурф до скалы — нет самородка. Видать, замазался глиной. Значит, при промывке окажется. Это даже и лучше: сегодняшний день, считай, худо ли хорошо ли — но прожили, а к завтрему, скажи ты, как кстати найти самородок. Муку Аграфена последнюю извела.

Выбравшись из шурфа, Егор внимательно оглядывал кучу добытой породы, направлял возильный лоток. В нем Аграфена будет подтаскивать к речке пески, а он с промывальным лотком присядет на корточки у воды и будет мыть привезенную Аграфеной породу, осаживать золото, и, когда в лотке останется только щепотка шлиха — песчинки железняка, проглянут неожиданно золотые крупинки, светлые, яркие, как хлебушко колосистое в поле, как смолевые капли на черной пихтовой коре.