Алые росы - Владислав Ляхницкий

Егор ошарашен отказом.

— В-в-ваш бродь, — начал Егор заикаясь, — вы, должно стать, не поняли: золото я привез. Первое золото новой России. Внуки будут про этакое вспоминать. К тому же у нас на прииске полтысячи человек — а мука кончилась. Без денег Кузьма Иваныч муки не дает: золото требует. А как же мы Кузьме отдадим первое золото Советской России?

Кажется, все ясно сказал Егор, а бухгалтер еще шире ощерился, будто доволен, что на прииске нет муки и ребятишкам нечего есть.

Вера повторила бухгалтеру то же, что говорил Егор. Бухгалтер мотал головой, как бугай. Он дал знать Ваницкому, что с его бывшего прииска принесли артельное золото, и ждал указаний, как поступить.

— Значит, принять не хотите? — вновь спросила Вера.

Бухгалтер достал платок и, прикрывая рот, ответил:

— Не мо-гу. Прав не имею. Ин-струк-ции нет. — Он наслаждался словами. Он и рот прикрыл, чтоб не выдать своего торжества.

Вот оно «бездействие в действии», как говорил Ваницкий. Нужно «товарищей» заставить встать на колени.

— Что?

— Я говорю вам: примите локоть, мне нужно позвонить в Совет.

— Звоните… откуда хотите, и не мешайте работать.

— Отпустите шнур.

— Отпустите, ваш бродь, тебе говорят, — наступал с другой стороны Егор.

Зазвонил телефон. Бухгалтер протянул руку к трубке, но Вера опередила его.

— Алло! Да, это банк. Ваницкий? Позвоните попозже. Станция… станция., барышня, соедините с Советом. Петрович? Здесь такое творится…

Бухгалтер, потеряв и пенсне, и лоск, ругался, как грузчик на пристани, и старался вырвать из Вериных рук телефонную трубку. И вырвал бы, да Егор толкнул его в кресло и не давал подняться. Вера тем временем объяснила положение.

— Помнишь задержку с пенсиями вдовам солдат? Уверяли, что денег нет, а жалование служащим банка выдали за полгода вперед. Слушай, Петрович, шли сюда немедленно комиссара и бухгалтера тоже. Да есть у нас, есть. В депо наш бухгалтер, коммунист. Я ожидаю в банке.

Бухгалтер вытирал потный лоб.

— Вы, конечно, шутили? Да мы… Одна минутка — и все будет сделано. Я как-то не понял сразу, какое золото вы принесли. Минутку…

— Из комнаты — никуда.

— И не надо, не надо. Я по телефону распоряжусь.

Все сразу нашлось: и весы, и пробирные ключи для определения пробы золота, и инструкция по приемке, и специальное письмо золотосплавочной лаборатории о порядке расчетов за золото. Нашелся даже уполномоченный лаборатории, в маленькой комнате напротив кабинета бухгалтера. Но это было уже под вечер, когда пришел в банк комиссар и новый бухгалтер банка.

Когда Вера с Егором наконец сдали золото и вышли из банка, было уже темно.

— Спасибо, Вера Кондратьевна. Не ты бы… а теперь… — Егор похлопал по мешку с деньгами.

— У вас, Егор Дмитриевич, есть где ночевать?

— А как же? Целый вокзал.

— Нет, идемте к нам. Я вас познакомлю с папой, а завтра утром мы отправим вас на поезде и провожатых дадим.

— Да што ты, Вера Кондратьевна, какие там провожатые, я, чать, не маленький, — обиделся чуть Егор, но, вспомнив, толсторожего парня в вагоне, пачки кредиток, что лежали сейчас у него в мешке за спиной, — потряс головой: — Провожатый, оно ничего. С провожатым легче ехать, Вера Кондратьевна.

6.

…Вечер. В маленькой столовой все, как прежде: и книги на подоконниках, и диван на гнутых ножках, напоминавший Валерию Ваницкому гончую, и пузатый буфет. Вера сидит у фырчащего самовара. Напротив нее на месте, где раньше любил сидеть Валерий, сидит дядя Егор. Поставил на все пять пальцев левой руки блюдечко с чаем — и дует. Неудобно этак пить чай: из кружки лучше, но так, из блюдца, пил однажды купец на постоялом дворе. Раздувая щеки, как шар, и дул, полузакрывши глаза. Кондратий Васильевич, поседевший, уставший, сидел во главе стола и, мешая в стакане морковный чай, с интересом смотрел на Егора. А тот, смущаясь, пытался рассказать о своем прииске. Слова подбирал такие, чтобы Вере Кондратьевне понравились, и говорил потому необычно отрывисто:

— Кедра у нас… не обхватишь… Зеленые-зеленющие. Школу строим… аж на четыре горницы будет, да еще коридор, — сказал про школу и, отхлебнув остывшего чаю с блюдца, взглянул на Веру: «Слушает. И то хорошо».

— Учитель у вас откуда? — спросил Кондратий Васильевич.

— То-то оно, што учительши нет, — сокрушался Егор, — а уж мы б ее на руках носили. — И снова взглянул на Веру: «Слушает, вроде, а не понимает, к чему разговор», — и пустил свой последний козырь: — А задарили б… Всяко… — и покраснел, почувствовал, что не с той стороны зашел. — Кедры у нас, — исправляясь, сказал Егор, — не обхватишь. И зеленые-зеленющие…

— А земли у вас хорошие? — перебил Кондратий Васильевич. — Хлеб очень нужен стране, и батраков, безземельных крестьян надо к делу пристроить. Нельзя ли у вас в Рогачево коммуну организовать?

— Это как?

— Из беднейших крестьян. Земля общая, сеять артельно.

Долго думал Егор, примеряясь: «Артелью, значит, пахать, артелью сеять. Как сейчас на прииске, только не золото мыть, а пахать. Должен бы пойти народ. Непременно пойдет», — и, перебрав в уме, кто может пойти, ответил уверенно:

— Это, Кондратий Васильевич, запросто. Нам бы только учительшу, — и снова взглянул на Веру.

7.

В деревенской избе не живут. В ней хлебы пекут и едят, когда в поле убран последний сноп. И спят, когда загонят в избу утренние морозцы. В избе не рожают. Где там рожать, когда по лавкам десяток людей. Рожают в банешке.

Думать и вовсе в избе несподручно. Стены думы теснят. А Устину надо серьезно раскинуть мозгами, осмыслить приход Сысоя. Уложив его отдохнуть, Устин надел полушубок, шапку-ушанку, варежки, вышел во двор и, взяв топор, начал обтесывать жердь. Сразу и мысли пришли:

— М-мда, видать, Ваницкий войной пошел на егоршей. А Аркадий Илларионович што жернов. По себе знаю. Хо-хо, — почесал поясницу. — Ваницкий, он сила и по малым пичужкам палить не станет. Стало быть, и Егорша сила? Тут как бы маху не дать. А промашка, хо-хо, на всю жизнь, — и полушубок зарезал под мышками. Такая же неудобь терзала Устина, когда адвокат Бельков торговал у него за шестьсот рублей заявку на прииск Богомдарованный.

«С кем идти? С Ваницким? С Егоршей? Как бы не обмишулиться. Непременно надо Егоршу увидеть и вызнать про ихнюю власть все как есть».

На другой день утром увидел: с крыльца Кузьмовой избы спускаются Егор с Вавилой. «Кажись, и Кузьма меня обскакал, с новой властью стакнуться успел. Э-э-э, нет. Видать, пшеницу покупать ходили. Недаром вчера Аграфена с Лушкой бегали по селу, приценялись к пшенице, гречихе, выведывали у баб, кто сколь пашенички продаст приискателям. Теперь к Кузьме подались… А там от ворот поворот».

Такой ход дела — что меда кусок, и Устин негромко позвал:

— Никак, сват? Заходи.

— Некогда, Устя. Дела забодали.

Рвалась с языка насмешка: «эх вы, власть! Опухнете с голоду», — но, подумав, постарался сказать сочувственно:

— М-мда, шибко трудно пашеницы купить на ленинки. Но ежели раскинуть мозгой, так и можно.

— У тебя? — Егор подошел к забору усадьбы, протянул Устину руку лодочкой между жердями. И Вавила с ним подошел.

— Скажи ты, какие морозы стоят. Оттеплило малость, прошел снежок и сызнова жмет. — Оглянулся Устин на избу: так бы кстати сейчас медовухой их угостить, посидеть за стаканчиком. От медовухи сугрев на сердце и самое сокровенное, словно, озимь, наружу выходит. Да в избе Сысой. Егорша его не увидит, так Сысой их услышит.

Егор передернул плечами: плохо греет шабур. Напомнил Устину:

— Ты о хлебе сказывать начал.

— Та-ак. Тут перво-наперво надо крестьянина не обидеть деньгами. Керенски бумажки дешевле назьма. Ленинки тоже опасливо брать. Слух идет, Николашка к власти скоро вернется…

Вавила подвинулся вплотную к заплоту:

— От кого ты услышал о Николае?

— От кого? Э-э, разве упомнишь? Никак, монашек сказывал на базаре.

— Ты сам-то ждешь Николая?

— Што ты! На што_ он мне нужен. Я за нашу Советскую власть… И хочу, штоб сумления не было.

— Такую сказочку, Устин Силантич, я слыхал. Взял отец сноп, сказал сыну: сломай. Бился сын, бился, а сломать сноп не может. Тогда отец развязал вязку, рассыпал соломинки — сын сразу их переломал. Понял, к чему сказка?

— Дурак не поймет, — Устин пристально посмотрел на Вавилу. Стоит тот рядом с Егором, засунув руки в карманы дубленого полушубка, надвинув на брови шапку из черного барашка, и в упор разглядывает Устина. «Вот же бес, я его пытаю, а он, выходит, пытает меня. Как же понять: всю ли правду сказал или што затаил?»— И зашел с другой стороны.

— Сказочка шибко добра, а на деле вы сами себе, а я… и другие многие тоже особливо живут. Порознь. Не в снопе. Нас всякий может сломать.

Вавила кивнул головой: правильно, мол. Почуяв себя на верной тропе, Устин шагнул дальше.