Вслед за словом - Владимир Дмитриевич Алейников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, это в самом деле подарок? Ваш? Так, Володя?
И я сказал ей:
– Ну конечно, подарок. Берите!
Нина Стивенс:
– Благодарю!
И взяла рулон. Унесла его, просияв, улыбаясь, куда-то.
Мы со Зверевым закурили.
Хорошо здесь. Просторно, тепло.
Нина Стивенс вернулась:
– Толя! Будешь ты рисовать сегодня?
Зверев:
– Буду. Ведь я обещал.
Нина Стивенс – ему:
– Смотри!
И широким, свободным жестом показала на стол, где лежали коробки, большие, пёстрые, с заграничной, такой и не сыщешь днём с огнём у нас, акварелью, и, на выбор, кисти различные, заграничные тоже, и плотная, самых лучших сортов, бумага.
Нина Стивенс – Звереву:
– Толя, это всё – для тебя. Для работы.
Почему-то Зверев поморщился. И насупился. Помрачнел.
Я взглянул на него удивлённо.
Не вошла, а впорхнула в комнату нарядная девочка, маленькая, весёлая:
– Здравствуйте, дяди!
Мы ответили, вместе:
– Здравствуй!
Нина Стивенс – Звереву:
– Толя, вот её будешь ты рисовать!
Зверев:
– Нечем её рисовать!
Нина Стивенс:
– Как это – нечем? Акварель, и бумага, и кисти – на столе! Это всё – для тебя!
Зверев:
– Нет, мне нужна другая акварель.
Нина Стивенс:
– Какая?
Зверев:
– Мне нужна акварель – моя. Та, которой привык я работать. Та, простая, твёрдая. Школьная. Та, дешёвая акварель.
Нина Стивенс:
– Но где её взять?
Зверев – ей:
– Акварель мы найдём! Где найдём? В магазине. Ближайшем.
Нина Стивенс:
– Чудишь ты, Толя!
Зверев:
– Нет! Чудить и не думаю. Мне нужна моя акварель. Не какая-нибудь, а моя. Та, которую я люблю. Понимаешь? Моя, родная.
Нина Стивенс:
– Ох, Толя, Толя!
Зверев – мне:
– Володя, пойдём! Акварель мою – мы найдём!
Я сказал:
– Если надо – пойдём.
Зверев:
– Нина, мы скоро вернёмся!
И – стремительно ринулся к выходу.
И пришлось мне идти за ним.
На улице Зверев быстро огляделся. Сказал:
– Туда! Там, я помню, есть магазинчик. Называется – канцтовары. Там найдём акварель мою.
Мы прибавили ходу. И вскоре оказались уже в магазине.
И действительно, там продавалась необходимая Звереву школьная акварель.
Зверев бросился к продавщице:
– Три коробки – вот этой, школьной, акварели. Да поскорей!
Продавщица сказала:
– Пожалуйста!
Зверев мелочь извлёк из кармана. Заплатил ей – за акварель. Сунул все три коробки в карман. И воскликнул:
– Вперёд, Володя!
Мы вернулись, с покупкой, обратно в особняк Нины Стивенс, отдельно от окрестных построек стоящий, независимо и спокойно, словно всем своим видом, особенным, не советским совсем, неприступным для людей чужих, любопытных, говорящий – мол, что ему, крепкому, как орешек, и время, и власти, если вот он, стоит себе, в центре этой древней столицы, годами, нерушимо, сам по себе.
Нина Стивенс встретила нас:
– Быстро вы. Что, нашли акварель?
Зверев – ей:
– Конечно, нашли!
Нина Стивенс:
– Будешь работать?
Зверев:
– Буду. Вперёд! Бодрит!
И чудесная девочка маленькая появилась, как светлая фея, перед нами вновь, чтобы Звереву, для портрета, сейчас позировать.
Зверев:
– Миска с водой нужна!
Нина Стивенс:
– Понятно. Сейчас.
Принесла глубокую миску, наполненную водой.
Поставила миску на стол.
Зверев – девочке:
– Слушай, красавица! Ты сиди – и смотри на меня. Буду я тебя рисовать.
Нина Стивенс:
– Увековечишь?
Зверев:
– Точно. Увековечу.
Он открыл сразу все три коробки с акварелью школьной. Швырнул плитки твёрдые красок в миску с расплескавшейся вмиг водой. Размешал эти плитки, растёр, словно кашу готовил, в миске. Разноцветной стала вода.
Он смахнул со стола все кисти – кроме самой широкой, одной, и проверил её на прочность, и зажал её в кулаке.
Он убрал со стола коробки с заграничной, ненужной ему, пусть и качественной, но чужой, не родной совсем акварелью.
Он сбросил на пол бумагу, приготовленную для работы.
И оставил – один-единственный, приглянувшийся почему-то, лист бумаги, пока ещё – белый, не заполненный красками, чистый.
Он вгляделся в девочку-фею.
И сказал ей властно:
– Сидеть!
И ответила девочка:
– Да.
И тогда – Зверев начал работать.
Всё мелькало, кружилось, падало и взлетало в его руках – акварель, и кисть, и бумага, и расплёснутая вода.
Он из миски цепко выхватывал размягчённые плитки школьной акварели – и тыкал ими, резко, точно, быстро, – в бумагу.
Он размахивал кистью широкой – и водил ею, тоже быстро, и прицельно, и артистично, по листу бумаги, который, под неслыханным натиском зверевским, начинал уже оживать.
Он был весь – в синкопическом, джазовом, так сказать мне хочется, ритме.
Он работал. Был весь – в работе.
Он – портрет создавал. Творил.
Наконец он шумно вздохнул.
Поглядел на работу свежую.
И сказал усталое:
– Всё!..
Распрямился. И улыбнулся.
И добавил, с достоинством:
– Есть!
Подбежала девочка-фея.
Посмотрела портрет:
– Это я!
Зверев – ей:
– Ну конечно, ты!
Подошла Нина Стивенс. Взглянула на портрет:
– Толя, это шедевр.
Зверев:
– Пусть поначалу высохнет. Он ещё станет лучше – потом.
Нина Стивенс:
– Ох, Толя, Толя! Ты волшебник.
Девочка:
– Правда? Он волшебник?
Я:
– Да. Это правда.
Нина Стивенс:
– Он чародей!
И сказала девочка-фея:
– Дядя Толя, сделайте чудо!
Зверев – ей:
– Ну, это я запросто!
Помахал волшебной рукой – и достал, неизвестно, откуда, из-за пазухи, может, а может быть, из кармана, откуда – неважно, просто взял и достал – шоколадку.
Протянул её девочке:
– Вот!
И сказала девочка:
– Ой! Это чудо. Люблю шоколадки.
Нина Стивенс:
– Чудо – портрет.
Зверев:
– Вырастет – всё поймёт. Без подсказок. И без шоколадок. Всё поймёт, я знаю. Сама.
Нина Стивенс:
– Надеюсь, поймёт.
Зверев – ей:
– Я устал, похоже.
Нина Стивенс:
– Вот деньги, Толя. За портрет отличный. Держи!
Зверев деньги, не глядя, взял и засунул, поглубже, за пазуху.
Пробурчал привычно:
– Хорэ!
Нина Стивенс – обоим нам, улыбась:
– Хотите выпить?
Я сказал ей:
– Спасибо. Нет.
Зверев:
– Нет, не хочу. Совсем.
Нина Стивенс:
– Ну, как хотите.
Зверев – ей:
– Мы пойдём. Бывай!
Нина Стивенс – нам:
– До свидания!
Зверев – ей:
– До встречи. Пока!
Я:
– Всего вам самого доброго!
И покинули мы особняк стивенсонихин, в центре столицы горделиво стоящий, личный. Тот, в котором есть, в наше время, или, лучше сказать, безвременье, как ни странно, закономерные, потому что связаны с творчеством, всевозможные чудеса.
Зверев – мне:
– Мы опять на воле!
Я ответил:
– Пожалуй, Толя!
Зверев, горестно:
– Выпить, что ли?
Я сказал:
– Да лучше – не пить.
Зверев:
– Правильно. Перебьёмся.
Я:
– Давай-ка сейчас пройдёмся.
Зверев:
– Свежим подышим воздухом.
Я:
– Не знаю, как дальше мне быть.
Зверев:
– Как это?
Я:
– С Грайвороновской я ушёл. Не хочу там больше оставаться. Уже неловко. И ключа от квартиры нет у меня. Так что
