Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги - Айдын Шем

Забежав в один из дворов, Камилл вдруг увидел на помосте своего давнего недруга нанвоя Хамида, который попивал с домочадцами свой вечерний чай. Не надеясь на положительный результат, мальчик все же произнес свою просьбу. Хамид неподвижным взглядом уставился на него. Камилл повернулся, было, к воротам, но громкий голос Хамида-ака остановил его.

- Тохтагин! Погоди! Погоди, говорю! Что случилось?

- Отца арестовали. Дома нет мяса, чтобы приготовить отцу еду нужно мясо.

Хамид-ака спустив с помоста босую ногу, шарил ею в поисках башмака.

- Подожди! - он что-то сказал своим домочадцам и поспешно вслед за мальчиком вышел на улицу.

- У Карима-кузнеца сегодня должны были резать овцу. Если еще не зарезали, побежим в колхоз, там Собир-ходжа еще утром бычка заколол.

Хамид бежал по улице даже быстрее Камилла, ибо понимал, что мало достать мясо, его еще надо успеть приготовить.

К дому кузнеца Карима они добежали быстро. Барашек уже был освежеван и подгоняемый Хамидом хозяин без задержки отрезал требуемое количество свежей баранины.

- Ну, беги! У тебя ноги молодые, - подтолкнул мальчика Хамид-ака и тот быстро, как только мог, помчался домой. У ворот дома нанвоя Хамида его дочка дожидалась Камилла с парой свежих лепешек...

Мама встретила Камилла очень нервно, попрекнула, что из-за него потеряно столько времени. Ему было обидно, но он ни слова не сказал. Уже стемнело, когда заполнив стеклянную банку жареной бараниной и прихватив лепешки они все втроем побежали к длинному одноэтажному дому МГБ. На стук дежурный открыл дверь и без лишних разговоров принял у них передачу. Они остались ждать каких-нибудь вестей. Минут через десять тот же дежурный открыл дверь и сказал, что еду отцу передали.

- Его повезут на машине примерно через час. Можете подождать у ворот.

Женщина и дети стремглав бросились к воротам, до которых ходу было всего две минуты. Камилл ходил под глухими окнами здания, в напрасной надежде что-нибудь увидеть или услышать. Время шло незаметно, потому что все помыслы были о том, что там происходит с отцом, удастся ли его увидеть. Братик Камилла, обычно такой шустрый, был сосредоточен и молча возился с какими-то подобранными веточками. Прошел не час, а часа два. Наверное, гостеприимный начальник районного НКГБ угощал дорогих гостей, один из которых, лейтенант Юлдашев, приехал из республиканского управления НКГБ, из самого Ташкента - такой редкий по нынешним временам в Чинабадском захолустье гость!

Вдруг за высокими непроницаемыми воротами раздался шум двигателя машины, ворота отворились, и в кузове выехавшей полуторки они увидели сидящего между двух вооруженных винтовками солдат отца. Женщина и мальчики закричали и замахали ему руками. В темноте они не видели его лица, но увиденные ими его очертания, узнанные по светлой рубашке и по белой летней кепке на голове, принесли им какое-то облегчение.

Не знаю, увидел ли трехлетний малыш что-нибудь в темноте, но он, бедненький, радостно кричал:

 - Бабай, бабай! Папа, папа!

Отца конвой увозил в подвалы ташкентского и московского ГПУ, а потом его ждали колючая проволока и вышки ГУЛАГа.

 В той стороне, куда умчалась машина с арестантом и куда еще долго смотрела осиротевшая семья, сгущался мрак, все в себя втягивающий и ничего не отдающий.

…Кроется в складках мироздания особая темнота, которая чернеет мрачной круговертью даже на абсолютно черном фоне.

Глава 28

Была весна, был месяц май, день восемнадцатый. Тот самый день, когда солдаты ворвались в его родное село, взяли всех в полон, ограбили, помчали женщин, детей, стариков по полям, по пустыням, высадили в Голодной степи, где все умерли от голода и болезней. Всю ночь бродил Февзи по пустынным улицам Чирчика, вспоминал маму, братика, Мурата-эмдже и всех тех, кого он похоронил в ту зиму. И сложилось у него грустное стихотворение:

Ты прислушайся к ночи весенней,Когда ветер шумит меж ветвей.Слышишь стоны татарских женщин,Стариков и невинных детей?

Почему нас из Крыма изгнали?Мы там жили в своих домах.Там рождались мы, там умирали,А теперь на чужбине наш прах.

Кто вернет мою маму и брата,Кто вернет нам Отчизну и жизнь?Долго ль всем нам мечтать о возвратеВ край, который зовем мы родным?

Самому Февзи стихотворение очень понравилось. После нескольких дней колебаний он решил показать его Ольге Васильевне.

Ольга Васильевна с нетерпением ждала окончания учебного года. У нее кончался срок обязательной отработки по распределению, и она сможет, наконец, навсегда покинуть этот опостылевший ей городок и начать полноценную жизнь в Ташкенте, который не Ленинград, конечно, но тоже какая ни есть, а все-таки столица, - с театрами, с музеями. И, главное, там ее родители и друзья. Она оставляла здесь свое неуютное жилье, безобразно оснащенную школу, малоинтересных коллег, серых в основной своей массе учеников, среди которых вспомнить добрым словом можно будет двух-трех. Интересный парнишка был, например, этот татарчонок, талантливый. Может вот из него только и вырастет яркая личность. Если, конечно, сможет пробиться со своим неудачным национальным статусом. Говорят, каждый крымский татарин раз в неделю должен отмечаться в милиции - как из такого положения выбиться в люди?

Не раз в неделю, а раз в месяц должен был отмечаться каждый достигший шестнадцати лет крымский татарин, но не в милиции, а в спецкомендатуре при органах госбезопасности. Февзи по записи о нем в этой самой комендатуре исполнилось шестнадцать в прошлом году, когда он заканчивал девятый класс, и тогда же он начал посещать в назначенный день месяца коменданта-чекиста, который проставлял галочку в списках поднадзорных. Там, в комендатуре, он встречался со своими земляками, высланными из разных частей Крыма, и шел к кому-нибудь в гости. К тому времени люди уже как-то наладили свой быт, кто лучше, кто хуже. В любом случае для обитавшего в общежитии парня этот день был желанен, он ждал его с нетерпением, как-то не задумываясь, что в этот день зримо нарушаются его гражданские права, оскорбляется его человеческое достоинство. Конечно, он посещал семью Мафузе, своей названной тетки, но в комендантский день он встречался с новыми людьми, получал новый импульс гнева и ненависти к властям. Один бывший фронтовик дал ему адрес учреждения, помогающего в розыске людей, и Февзи написал письмо с просьбой сообщить сведения о своем пропащем на войне отце. Прошел год, но ответа на свой запрос парень не получал.

А теперь предстояли экзамены в школе на аттестат зрелости - в том году Февзи был чуть ли не единственным из крымских татар, оканчивающим в городке десятый класс. По этому поводу его старшие товарищи из числа завсегдатаев спецкомендатуры решили устроить торжество и уже собирали деньги на подарок.

В тот солнечный майский день, когда в школах отмечается праздник "последнего звонка", Февзи, смущаясь, показал свое грустное стихотворение любимой учительнице Ольге Васильевне. Прочитав стихотворные строчки, Ольга Васильевна странно замолчала. Потом, не похвалив и не покритиковав, бесцветным голосом произнесла:

- Я прочту его дома, завтра утром верну.

- Не надо, Ольга Васильевна, оставьте у себя! Я помню наизусть!

Но учительница с непроницаемым неулыбчивым лицом отвернулась от своего ученика и пошла прочь.

Февзи был озадачен странным поведением учительницы, но успокаивая себя решил, что та поражена его способностями и хочет оценить его произведение в спокойной обстановке.

 День был, действительно, прекрасен. Буйно цвели фруктовые деревья, воздух был напитан ароматом поздно зацветающей в предгорьях сирени. Сквозь еще не успевший запылиться лессовой пылью воздух отчетливо виделся Чаткальский хребет, вершины которого белели шапками снегов, и в косо падающих лучах солнца рельефно просматривались ущелья и ледники. Февзи вспомнил, как однажды они вдвоем с Олегом добрались до подножия гор, бродили по алым от огромных горных тюльпанов склонам, в ложбинах которых еще не стаяли снежники. Ребята восхищались многоцветьем весенних горных полян, дивились высоким, выше человеческого роста, эремурусам - горным лилиям, отыскивали большие как лопухи листья ревеня, который здесь называют "кислицей", выкапывали остро пахнущие головки горного чеснока. И сейчас парень бросил бы все и отправился бы в горы, если бы рядом был друг. Но никого с ним нет, он одинок, и от этого чувства не спасают ни встречи с добрыми крымчанами, для которых он всегда желанный гость, ни по родственному к нему относящаяся семья Мафузе-апте, ни общение с товарищами по работе.