Горение. Книга 2 - Юлиан Семенов

Ленин задумчиво сложил газеты, сунул под мышку, подумал: «Началась возня. Все, как в парламентской стране, тужатся походить на взрослых. Подкоп под Думу — ясное дело, но почему Горемыкин? Это ж лапша, спагетти, право слово, он же тянется, его надо ложкой накладывать. Видимо, промежуточная фигура. Столыпин? Наша беда заключается в том, что мы не знаем тех, которые в Британии занесены в справочник „Кто есть кто“. А знать это нам надо, легче будет ориентироваться в паучьей драке».

… У Вацлава Воровского, который поселился по соседству с Лениным, сидел зеленоглазый молодой человек — улыбка славная, внезапная.

— Это Дзержинский, — представил Боровский гостя. — Феликс Эдмундович, редактор «Червоного»…

— Я читал Феликса Эдмундовича. — Ленин не дал договорить Воровскому, крепко пожал руку. — Я поклонник вашего пера и «Червоного штандара», рад личному знакомству. Как добрались?

— Очень хорошо, Владимир Ильич, спасибо.

— Сложно добирался, — поправил Боровский, — пробирался через Россию, за ним вплотную топали. Три бригады по три человека.

— Почему именно три бригады? Откуда это известно?

— Мы имеем фотографии филеров, — ответил Дзержинский.

— Каким образом заполучили? — удивился Ленин.

— Мы создали особую группу в составе нашей народной милиции.

Ленин присел на краешек стула, подломил под себя ногу, что-то юношеское, увлекающееся было в нем. Дзержинскому это понравилось, он сразу почувствовал доверчивое равенство.

— Ну-ка, извольте, Феликс Эдмундович, объяснить. Меня сей проблем о-очень интересует. Народная милиция? На деле? Провели в жизнь нашу резолюцию? Замечательно! А что за группа? Сколько в ней человек? Почему выделяете? Смысл?

— Выделяем особые группы разведки, Владимир Ильич, — ответил Дзержинский. — Три, пять, семь человек, в основном молодые рабочие, обязательно грамотные, знающие местные условия, спортсмены, стрелки, учат языки. Мы должны уметь бороться с теми, кто сажает нас в тюрьмы. Для этого надо знать врагов.

— Ой! — Ленин рассмеялся. — Шел сюда — думал о том же. Читали — Витте свалили…

— Вот это новость! Прекрасно, право же! — сказал Воровский.

— Вацлав Вацлавович, дорогой мой человек, объясните, отчего это «прекрасно»? До каких пор в России будут уповать на смену личности? Ладно, бог с ним, снова я о больном… Вернемся к практике… Итак, Витте свалили, пришел Горемыкин. Враг? Понятное дело. Но кто за ним стоит? Кого он представляет? Чего от него ждать? Каков был раньше? Отношение к реформам? К армии? Сплетнями пользоваться негоже, надо знать хотя бы протокольные, чисто биографические данные: из этого можно вывести контур человека, пусть даже сугубо приблизительный. А мы к этому не готовы. Так что ваш опыт важен, Феликс Эдмундович, надобно, чтобы вы рассказали об этой работе нашим товарищам, а то спорить мы горазды, а вот защищаться — не ахти. Будем учиться.

— Будем, — согласился Дзержинский.

— Сейчас заходил к нашим, спят как суслики, а меньшевики начали фракцию собирать, — сказал Ленин, — что называется, с корабля на бал.

— Так надо бы наших побудить, — сказал Боровский.

— Отоспятся — злее будут; с товарищами из меньшинства дискутировать — силу надобно иметь, силу и крепкие нервы. Замучают словопрениями, сплошные присяжные поверенные.

Боровский улыбнулся:

— А вы?

— Я до присяжного не дорос, не пустили, я на помощниках замер, конец карьере, страх и позор… По каким вопросам будете поддерживать нашу позицию, Феликс Эдмундович? Выступления приготовили или предпочитаете экспромт? — спросил Ленин.

— И так и этак. Поддерживать вас станем по всем вопросам. Выступать от нас будет Варшавский.

— Адольф? Барский, кажется? Так?

— Да.

— Он славный товарищ. Почему только он? А вы?

— Акцент… Как-то неловко с моим-то языком выступать на таком высоком форуме.

Ленин всплеснул руками, пораженный:

— Да как вам не стыдно, Феликс Эдмундович, побойтесь бога! Язык языку ответ дает, а голова смекает!

— Нет, — упрямо повторил Дзержинский, — я выступлю лишь в случае крайней нужды.

— Это я вам обещаю, — как-то даже обрадованно сказал Ленин, — драка будет звонкая, хотя мы проиграем, видимо, по всем пунктам.

Дзержинский спросил недоумевающе:

— А как же объединение?

Ленин пожал плечами:

— Я готов выслушивать товарищей из меньшинства, готов молчать, я готов даже отступить — во имя объединения с национальными социал-демократиями. Вот если мы сможем провести объединение с вами в самом начале работы съезда — многое может измениться, очень многое.

Боровский сказал задумчиво:

— Это меньшевики понимают не хуже нас с вами. Коли мы объединимся в самом начале — Феликс Эдмундович вправе потребовать дополнительные мандаты, и этому ничего нельзя противоположить, и тогда приедут польские делегаты, и мы уравняемся с меньшевиками в голосах…

— Если меньшевики не утвердят наше объединение в начале работы, мы должны будем думать, как повести себя, — сказал Дзержинский, — мы не марионетки, мы представляем тридцать тысяч организованных польских рабочих.

Ленин рассердился:

— А мы кого представляем? За нами тоже немало русских рабочих. И ведь мы знаем, что нас ждет. Так что и вам, Феликс Эдмундович, предстоит пострадать: дело того стоит. Умение видеть в поражении задатки победы — необходимое умение, в этом, коли хотите, заключен весь смысл политической борьбы. Обижаться наивно, это безвкусно, когда в политике обижаются.

… Надежда Константиновна приготовила вырезки из русских газет, отчеркнула наиболее важные строчки красным карандашом, сделала подборку из французской и немецкой прессы; расшифровала письма, доставленные курьером из Харькова, Екатеринослава и Читы.

— Нас ждет избиение, — сказал Ленин. — Впрочем, беседуя с товарищами, я вынужден смягчать — обещаю борьбу.

— Наши не растеряются?

— Могут.

— Кое-кто считает, что разумнее было бы уйти со съезда, если расклад не в нашу пользу. Ленин ожесточился:

— Партийная борьба не знает практики «наибольшей благоприятности». Нельзя смешивать политику с идейной борьбой. Открытого столкновения боится тот, кто не верит в свое дело… В конечном счете протоколы съезда будут изданы: каждый умеющий читать и сравнивать вправе вынести свой приговор…

… Пришел Румянцев. Здесь, в Стокгольме, он жил под фамилией Шмидта, и никто в его пансионе не подозревал, что обладатель этой фамилии — русский: говорил Румянцев по-немецки без акцента, знал не только «хохдойч», но и диалекты; саксонцы считали его своим, так же относились к нему мекленбуржцы.

— Вот, Владимир Ильич, я переписал — вышло четыре страницы.

— Много. Вы открываете съезд, вам и задать тон — краткость и деловитость. Давайте-ка поработаем. Да и коррективы надобно внести, вы на пристань не ходили, а я делегатов встречал — мы в меньшинстве, в сугубом меньшинстве.

— Мартов с Даном постарались…

— Не следует мелко обижать оппонента. Принцип широкого демократизма при выборе делегатов не они выдвинули — мы…

— Вы, — уточнил Румянцев. — Я лично протестовал, если помните. Вы настояли, Владимир Ильич, вот теперь и расхлебываем…

— Испугались меньшевиков? — Ленин странно усмехнулся. — Или сердитесь на меня?

— Второе.

— Ну, это — пожалуйста. Только б не первое. А демократизм выборов… Как же иначе? Противопоставить реакции, которая любых выборов боится как огня, идею демократического волеизъявления трудящихся может только наша партия. Смешно этого ждать от кадетов или эсеров: одни опираются на помещиков, другие вообще только в заговор верят… Конечно, демократические выборы делегатов — иначе и быть не может. Риск? Бесспорно. Кто не рискует, тот не побеждает. Да и потом, меньшевики долго не продержатся: больно очевидны их просчеты… Давайте-ка посмотрим доклад, кое-что надо уточнить в свете новых обстоятельств.

Ленин читал, как всегда, обнимающе, он словно вбирал всю страницу целиком, сразу отмечал слова, несущие основную нагрузку, чувствовал, где провисало, находил двузначие и всегда добивался, когда правил текст, чтобы двузначие было безусловно принципиальным, никак не двусмысленным, но именно двузначным, то есть обращенным к сегодняшнему моменту, но допускающим необходимость коррективов, если ситуация изменится.

— Давайте-ка поправим в самом начале, коли согласны, — сказал Ленин. — После фразы «приветствую делегатов РСДРП» добавил: «а также представителей других социал-демократических партий».

— Вы имеете в виду поляков и Бунд? Или финна и болгарина, прибывших гостями?

Ленин ответил не сразу, остановился взглядом на красивом лице Румянцева, сказал, словно себе:

— Я имею в виду всех.

Перевернул страницу, сразу же споткнулся на той строчке, которую, верно, искал.

— Поскольку нас будут лупить меньшевики и резолюции наши проваливать, следует добавить кое-что, думая о близком будущем… Вот смотрите, сейчас звучит: «Съезду предстоит ликвидировать остатки фракционного разброда». — Ленин поморщился. — «Остатки», хм-хм, впрочем, ничего не поделаешь… Добавляем: «оставляя членам партии свободу идейной борьбы», а далее по тексту — о единой РСДРП. Вписывайте и не гневайтесь.