Честь и долг - Егор Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Получены ли ответы? — коротко спросил он Рузского. Затем добавил, презрительно скривив губу: — Я знаю мысли и желания так называемой «общественности». Этого для меня недостаточно, чтобы принять столь важное решение. Дума никогда не была выражением чувств и пожеланий русского народа… Есть силы более важные и для меня авторитетные. Я имею в виду, что являюсь верховным главнокомандующим двенадцатимиллионной армии… Не только отдельными генералами… Я больше должен прислушаться к голосу народа, одетого в серые шинели. А потом, я уже говорил, что казачество и вообще население коренной России меня не поймет, если я отрекусь по первому требованию, хотя бы и Алексеева… Что у вас еще? Читайте!
— Есть телеграмма генерала Сахарова, — дрожащим голосом сказал генерал. — Вот ее текст: "Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя Государственной думы на высокомилостивое решение государя императора даровать стране ответственное министерство и пригласил главнокомандующих доложить его величеству через вас о положении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения…"
"Хоть этот не согласен с моим отречением", — обрадовался было Николай. Но сердце царя тут же резко упало опять, когда он услышал, что "верный подданный" наиболее безболезненным выходом для страны считает решение пойти навстречу "уже высказанным условиям", так как есть угроза получить еще более «гнуснейшие».
Николай Романов помолчал, переживая новый удар.
— Что вы мне посоветуете? — наконец, глядя куда-то в сторону, спросил он у генерала.
— Ваше величество, надо подождать ответов главнокомандующих, — решил уклониться генерал.
— Да. Я подумаю… — тихо сказал Николай. — Приходите, как только получите депеши.
…В половине третьего к платформе, где стоял царский поезд, снова подъехал Рузский. С ним были начальник его штаба генерал Данилов и начальник снабжения фронта генерал Савич. Поднялись в вагон. Сбросили шинели. Втроем вошли в зеленый салон. Лица у всех были серьезны. Рузский шел шаркающей походкой, Данилов — по привычке выпятив грудь, Савич — словно проглотил жердь. Николай Александрович был уже в салоне. Царь пригласил всех сесть. Сел один Рузский. Данилов и Савич остались стоять. Неожиданно государь попросил сделать доклад о положении на фронте. Всех его желание удивило ведь речь должна была пойти об ужасающем повороте в жизни императора.
Рузский в несколько минут уложил краткий обзор событий на фронтах. Незаметно перешел к тому, что гарнизон Луги встал на сторону мятежников и теперь путь в Царское Село вообще отрезан. Сообщил о слухах относительно собственного его величества конвоя, будто бы он тоже взбунтовался и хотел арестовать тех офицеров, кои остались верны государю. Понизив зачем-то голос, словно на поминках, рассказал о том, что великий князь Кирилл Владимирович с красным бантом на флотском пальто явился во главе своего гвардейского флотского экипажа к Думе и предложил услуги по охране революции…
Генералы удивлялись, видя лицо императора спокойным и безучастным, как на парадных портретах. Зато пачка бумаг в руках сидящего главкосева выдавала дрожь его рук.
После доклада Рузский положил на стол перед царем листки телеграмм. У него не было сил читать их вслух.
Государь начал с депеши великого князя Николая Николаевича, главнокомандующего Кавказским фронтом."…Считаю по долгу присяги, — писал дядя царя, — необходимым коленопреклоненно молить ваше императорское величество спасти Россию и вашего наследника. Осенив себя крестным знамением, передайте ему ваше наследие…"
"Правильно говорила Аликс, что Николаша — змея, вскормленная на моей груди", — думал Николай, читая телеграмму великого князя.
В следующем листочке уважаемый им за прямоту главкоюз Брусилов подчеркивал, что "необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен". Он взял телеграмму Эверта. Главкозап тоже просил его "во имя спасения родины и династии" принять решение, на котором настаивает председатель Государственной думы.
— А ваше мнение, Николай Владимирович? — в упор спросил верховный главнокомандующий Рузского.
— Ваше императорское величество, — торжественно прозвучал голос генерала, — мое мнение не расходится с верноподданническими просьбами главнокомандующих другими фронтами и начальника вашего штаба. Я тоже полагаю, что вашему величеству невозможно принять никакого иного решения, кроме того, которое изложено в телеграммах…
У царя дрогнуло лицо, он сделал несколько шагов к окну, затем повернулся к генералам.
— Но что скажет армия, если ее главнокомандующий покинет свой пост?! Что скажет вся Россия?! Юг?! Казачество?!
— Ваше величество, я прошу вас выслушать еще мнение моих помощников, неожиданно для генералов сказал Рузский.
Данилов вспыхнул краской волнения. Стал что-то невнятно бормотать о любви царя к родине, о жертвах, которые надо нести из-за этой любви, о старших начальниках армии.
— А вы какого мнения? — обратился государь к Савичу.
— Я человек прямой, — стоя по стойке «смирно», выпалил Савич. — Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил вам генерал Рузский.
Снова Николай прошелся по салону. Остановился и стал глядеть в зеленый шелк задернутых занавесок одного из окон. Генералам показалось, что он вздохнул. Мертвая тишина стояла в вагоне.
Наконец Николай повернулся. Его лицо было бледно, уголки губ страдальчески опущены.
— Я решился… Я отказываюсь от престола в пользу моего сына Алексея… — Николай перекрестился широким размахом.
Его лицо снова стало бесстрастным.
— Благодарю вас за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне.
Николай сел за стол. Взял перо, придвинул лист бумаги. Этих мгновений ему хватило, чтобы решить: верхушка армии заставила его отречься от престола. Но первая телеграмма должна пойти в Думу Родзянке. Пусть сомнительные лавры достанутся черни, но не генералитету. Тогда легче будет подавить этот бунт.
"Председателю Государственной думы.
Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича.
Николай".
Он прочитал текст. "Да, совершенно правильно. Слово «отрекаюсь» в совершенной форме не употреблено. "Готов отречься" — это совсем другое, это еще не отречение, а готовность. Можно побороться…" — подумал он.
"Сейчас надо выиграть время…" — и твердой рукой он начертал, словно швырнул кусок дворовым псам, прицелившимся к штанине:
"Наштаверх. Ставка.
Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.
Николай".
"А хорошо я уел изменников и лицемеров, когда призвал их служить нелицемерно моему сыну!.. — злорадно думал Николай. — Я им скоро припомню все! Как только найду опору в верных частях и офицерах! Ах, как жаль, что я не успел заключить сепаратный мир с Вилли! Не успел! Проклятая чернь меня опередила!.."
— Отправляйте!
Рузский встал, принял два листка. Положил их в сафьяновую папку. Генералы откланялись.
Высокий, сухой Фредерикс, величественно возвышавшийся в прихожей перед салоном, увидел, как вышли три генерала. Генералы и Фредерикс перекрестились. Данилов искоса посмотрел на Фредерикса: тот был лютеранин, но сейчас крестился по-православному. Затем Рузский, Данилов и Савич молча оделись и тяжело спустились с вагонного трапа.
Острота минуты, словно по какому-то беспроволочному телеграфу, мгновенно, когда он крестился, передалась Фредериксу и дальше — в соседний вагон, в купе свиты. Воейков, Нилов, Нарышкин, Мордвинов, Дубенский ринулись в прихожую.
— Это конец, — сказал по-французски Фредерикс. — Император отрекся.
— Владимир Николаевич, — накинулся на Фредерикса Нилов. — Почему вы не у государя?! Почему не отговорили?! Не умолили?! Бегите скорее!
— Государь уже отдал бланки генералу Рузскому, — размеренно вымолвил министр двора.
Тогда Нилов повернулся к Воейкову:
— Может быть, вы успеете, ваше превосходительство?
Воейков исчез за дверью, ведущей в салон. Пулей вылетел спустя несколько секунд.
— Государь согласился не посылать телеграммы. Нарышкин, бегите на телеграф, возьмите депеши обратно и скажите, чтобы не посылали! Мне Рузский их не отдаст…
Нарышкин исчез. Нилов и Дубенский вышли в коридор соседнего вагона, стали ждать. Через четверть часа вернулся Нарышкин и сказал, что телеграммы вернуть не успел. Ушли.