Другой Петербург - Константин Ротиков

Бывали, конечно, вошедшие в историю — но занимались этим уж, наверное, не там, где учились. Театральная улица (Зодчего Росси, д. 2) — Театральное училище (1828–1834, арх. К. И. Росси), ныне именуемое Академией русского балета. Во времена Дидло танцовщиц учили на Екатерининском канале (д. 93), но с 1830-х годов — уже здесь, и всех славных имен не перечислить.

Принимали сюда девочек и мальчиков в самом нежном возрасте (Нижинский, например, поступил восьмилетним). Воспитанники вступали в контакт с воспитанницами только на общих репетициях, во время которых категорически было запрещено разговаривать друг с другом. Дети жили в училище (спальный корпус во дворе), в дортуарах стояло до пятидесяти кроватей. Мальчики размещались выше этажом, над девочками. Дисциплина была строга — в балете иначе невозможно — и вряд ли там существовали когда-либо особенно благоприятные условия для мальчишеских забав…

Вот и Александринский театр (1828–1832, арх. К. И. Росси) — истинный храм искусств, ампирный фасад которого увенчан колесницей Аполлона. Шедевр, бросающий вызов утилитарности, театр, в котором отсутствуют вспомогательные помещения, но безупречны пропорции. Едва ли не более всего прекрасен он сзади, в створе Театральной улицы — этот просторный светлый коридор, образованный симметричными колоннадами, потолок которого серый клин петербургского неба.

Среди премьер в старейшем российском театре одна особенно символична. Она произошла 25 февраля 1917 года, в день, когда началась революция, приведшая к крушению царизма. «Маскарад» М. Ю. Лермонтова в постановке В. Э. Мейерхольда, с Ю. М. Юрьевым в роли Арбенина, а (для полного ансамбля) музыку писал Александр Константинович Глазунов. В роли Звездича был занят один из близких друзей Юрия Михайловича — Евгений Павлович Студенцов…

Если кто не помнит содержание «Маскарада» (все-таки в школе давно учились): Арбенин отыгрывает Звездичу его карточный проигрыш; неблагодарный Звездич волочится за женой Арбенина; разъяренный ревнивец проникает в спальню Звездича, с намерением его убить, но рука его дрогнула… Исполнение этих ролей интимными друзьями способствовало постижению внутренних глубин драмы. В «Маскараде» вообще сплошные проговорки: как это там соблазнитель Казарин воспевает порок, намекает на заблуждения юности Арбенина, которые скучно было б ограничить пристрастием лишь к карточной игре…

Из многочисленных ролей Юрьева коронными были две: Арбенин, которого он играл 24 года, до самой войны, и Дон Жуан. Спектакль по пьесе Мольера был поставлен Мейерхольдом в Александринке в 1910 году. Многое тогда казалось неслыханным новаторством. Действие вынесено на просцениум, свет в зале не гаснул, занавес отсутствовал. Арапчата шныряли по сцене, открывали живописные панно, указывающие место действия — в этой комедии, вопреки законам французского классицизма, меняющееся в каждом акте.

Юрьеву было уж под сорок, но в изысканном костюме, носимом им с необыкновенным изяществом, в бантах, лентах, пряжках, запонках, в огромном парике с золотистыми локонами он казался удивительно хорош и юн. Сганареля играл Константин Александрович Варламов, «дядя Костя», уже встречавшийся нам в компании с Чайковским.

Тема хозяина и слуги, играющего роль наперсника и резонера — одна из вечных в мировой литературе (Дон Кихот и Санчо Панса, Робинзон и Пятница). Слуга обычно проницательнее хозяина, но становится жертвой хозяйских иллюзий. Сганарель уверен, что хозяин плохо кончит, однако Командор утягивает Жуана в преисподнюю слишком некстати, оставив слугу без жалования. Что ж он этого не предусмотрел, почему не взял аванс, не подыскал другого хозяина? Да все потому же: сердцу не прикажешь…

Наделяя Дон Жуана очарованием дерзкой юности, принимающей удачу, как неизбежность, Мейерхольд был уверен, что Юрьев покорит «обладательниц тех прекрасных глаз, блеск которых актер заметит в зрительном зале», но и обладатели прекрасных глаз отнюдь не оставались равнодушны.

За театром, в том же здании, что училище, размещалась Дирекция императорских театров. Квартира директора — это залы театрального музея. В 1899–1901 годах эту должность, как бы по наследству от дядюшки, И. А. Всеволожского, занимал князь Сергей Михайлович Волконский. Он энергичнейшим образом взялся за дело, привлекая свежие художественные силы, каковыми являлись тогда известные нам мирискусники. С. П. Дягилев стал редактором «Ежегодника императорских театров», сразу превратившегося из скучной канцелярской летописи в роскошный журнал с хорошо напечатанными картинками. Бенуа, Серов, Бакст впервые получили приглашение работать для императорской сцены.

Кульминацией этого театрального либерализма стала постановка балета Делиба «Сильвия». Князь Волконский, с его безупречной выправкой, закрученными усами, пламенной любовью к Италии и вообще влечением ко всему прекрасному (только нервный тик портил его породистое лицо), с Дягилевым они, казалось, легко понимали друг друга. Но в близости людей с одинаковыми наклонностями (что уже отмечалось выше) есть повышенная опасность разрыва по незначительным, будто бы, причинам. Так называемая «катастрофа» с «Сильвией» была бы совсем непонятна, если б не общность эротических вкусов главных действующих лиц.

Сначала все складывалось как нельзя лучше. Волконский дал Дягилеву полную свободу в организации постановки. Энергию Сергея Павловича мы знаем: машина закрутилась вовсю. Для постановки приглашены были братья Легаты, Николай и Сергей (загадочно самоубившийся тридцати лет в 1905 году). Распределили роли, Бенуа с Бакстом занялись декорациями… И вдруг Волконский закапризничал. Возможно, шевельнулось подозрение, не метит ли Дягилев на его директорское место. Но, скорей всего, нашла коса на камень, что в конфликтах между людьми, кое-что друг о друге знающими, не редкость.

Вот в директорском кабинете и произошла ссора Сергея Михайловича с Сергеем Павловичем. Дягилев, по обыкновению, блефовал. В ответ на предложение Волконского отказаться от исключительных полномочий и вести постановку обычным порядком, Дягилев пригрозил, что тогда откажется от редактирования «Ежегодника». Волконский взял диктаторский тон: «А я вам приказываю!» — «А я не желаю!» — «Что ж, извольте в отставку!» — «А я не подам!» и — хлопнул дверью. «А я вас заставлю подать!» — крикнул вслед раздосадованный директор. Прямо с Театральной Дягилев помчался к себе на Фонтанку, где друзья по «Миру искусства» решили, в случае его отставки, всем отказаться от участия в постановке. Пустили в ход придворные связи. К Дягилеву была благосклонна Матильда Кшесинская, и покровитель ее, великий князь Сергий Михайлович, отправился немедля в Царское Село, рассказав обо всем Государю. Выслушав его, Николай II раздумчиво молвил: «На месте Дягилева я бы в отставку не подавал». Можно было, казалось, торжествовать, но на следующий день оскорбленный князь уволил-таки Дягилева, да еще по «третьему пункту», предполагавшему особо тяжкие провинности, что исключало в дальнейшем прохождение государственной службы.

Нервный директор, со своим подергивающимся усом, замахнулся на самое Матильду Феликсовну. В балете «Камарго» Кшесинская плясала русский танец. Костюм для него по традиции воспроизводил платье с фижмами, которое еще матушка Екатерина надевала на маскарад в честь австрийского императора. Фижмы, в которых, не ропща, танцевала Леньяни, показались Кшесинской неудобными, и она самовольно их отвергла. Вошедший во вкус администрирования Волконский наложил на приму штраф, вслед за чем и сделал себе харакири: подал в отставку.

Несколько иронический тон нашего повествования связан, скорее, с незначительностью сюжета, чем пренебрежением к действующим лицам. Дягилев, несмотря на строгость формулировки отставки, через недолгое время получил выгодную синекуру — должность «чиновника по особым поручениям» при канцелярии Государя, пользуясь покровительством управляющего, А. С. Танеева (отца знаменитой Вырубовой). Волконский предпочел административным подвигам завидную участь: по прихоти своей, скитаться здесь и там, и — уехал в Италию. Трепетать в восторгах умиленья пред созданьями искусств и вдохновенья.

Дом на Фонтанке, 11, куда помчался Сергей Павлович из кабинета князя Волконского, прекрасно сохранился и отмечен даже мемориальной доской с портретом Дягилева. Перебрался он сюда осенью 1900 года из дома на углу Симеоновской и Литейного (д. 43). Большая квартира, обставленная стильной мебелью, находилась на третьем этаже. Дягилев в своем кабинете, увешанном картинами, принимал гостей, восседая на кресле XVII века. Собрания редакции журнала «Мир искусства» проходили в просторной столовой со стульями стиля «жакоб» с четырех до семи, за чаем. Непременной участницей этих чаепитий была няня Дуня, запечатленная Бакстом на портрете Дягилева. Нянюшка выкармливала еще маму Сергея Павловича. На Фонтанке же впервые появился расторопный чернявый лакей Василий Зуйков, ставший неизменным спутником хозяина, блюстителем его интересов и стражем его любовников. Без лакея Василия Дягилев так же непредставим, как Петр Ильич Чайковский без своего камердинера Алеши Сафронова.