Совершеннолетние дети - Вильде Ирина

Когда подъезжали к вокзалу, сердце забилось учащенно, неровно. Стефко о чем-то спросил, но у Нее от волнения заплетался язык, и она ответила невпопад.

Зал ожидания напоминал улей, в нем было полно учеников и учениц с чемоданами и узелками. Но будь Данко в толпе, Дарка сразу заметила бы его. И не потому, что он выше всех ростом. Ох, совсем не потому!

В вагоне Стефко вдруг стал разговорчив. Он уселся рядышком с Даркой — так было удобнее шептаться. Стефко рассказывал: Орыся задержалась, — шурину пришлось принимать дополнительные экзамены. Через недельку они приедут втроем. Данко, хитрец, тоже задержался. У него в Черновицах концерт в пользу бедных детей.

«Где концерт, там и Лучика», — скребет Дарку по сердцу. Но что она может поделать? Запретить Данку участвовать в концерте? И вообще — что она теперь «может»?

Пражский и Костик приехали еще на прошлой неделе и уже носятся по веренчанским полям и лугам.

— Как ты думаешь, это лето будет таким же веселым, как прошлое?

Дарка отлично понимает, о чем хочет спросить Стефко: он сомневается в Лялиной благосклонности и ждет, чтобы Дарка возразила, развеяла его сомнения… А кто развеет ее сомнения? Это Стефка не волнует. Он лишь глядит на нее голубыми беспомощными глазами и ждет ответа, несущего ему хоть капельку надежды.

«Как же он не похож на мужчину, — с досадой думает Дарка, — красив, корректен, а я б не могла полюбить такого. Он покорен, как улитка, и это отталкивает. Молодчина Ляля, что не отвечает ему на письма! Так и надо этой улитке бесхребетной!»

Не дождавшись ответа, Стефко начинает молоть вздор о Ляле. Смешно! Он рассказывает не о том, что было, а вслух мечтает о будущем, поэтому каждая его мысль, каждое высказывание сопровождается словечком «возможно». Возможно, Ляля запишется в консерваторию в Черновицах и не уедет больше в Вену. Возможно, она не захочет учиться, а станет давать частные уроки музыки. Во всяком случае, она должна остаться на Буковине.

Дарка слушала-слушала его болтовню, потом отвернулась и стала разглядывать проплывающие за окном пейзажи.

Вот эгоист противный! Ему даже не приходит в голову, что у Дарки могут быть свои дела, которые ей надо по крайней мере спокойно обдумать. Для себя в эти каникулы она не ждет ничего «веселого».

Но девушка упрекает себя: хорошо хоть так, могло быть куда хуже! Сигуранца могла выгнать отца с работы, Мигалаке мог не перевести ее в шестой класс… и вообще — она могла сидеть в тюрьме, если бы Орест не обладал таким сильным характером? Но все несчастья миновали ее, и это достаточная причина для радости. Неужели радоваться надо только, когда успех золотым ливнем обрушивается на голову? Может быть, гораздо больше надо радоваться тому, что несчастье миновало нас?

Пусть Данко ради Лучики задержался в Черновицах. Пусть! Пусть на протяжении всех каникул Дарку не ждет даже самое маленькое счастье. Пусть! А все-таки есть у нее нечто, чего никто не в силах отнять, — шестьдесят дней, свободных от занятий и страха перед Мигалаке! Шестьдесят дней в кругу родных! Шестьдесят раз, просыпаясь по утрам, она вместо чужого балкона увидит в окне зелень сада. Разве этого мало, чтобы на сердце стало легко без особых даже на то причин?

Впрочем, для того, кто пережил столько, сколько Дарка за последнее время, и самый покой уже счастье. Она въезжает в Веренчанку умиротворенная до краев.

XXV

У ворот родного дома Дарку встретила бабушка со Славочкой на руках, или, точнее говоря, Славочка у бабушки на руках. Крошечная девчушка разодета к приезду старшей сестры, словно куколка. На ней розовое, из прозрачного фуляра, платьице со множеством оборочек и бантиков. Казалось, малютку окутывает облачко.

Сквозь мелкие листья акации, под которой стояла бабушка со Славочкой, просвечивало солнце, осыпая девочку золотыми горошинами. Дарка сразу заметила, что личико у сестренки стало осмысленным. Носик, глаза, разрез губ — все обрело четкие формы, теперь о Славочке можно с уверенностью сказать, что она вылитый «папочкин портрет». Дарка не без боли отметила, что это портретное сходство одновременно и горькое обвинение судьбе: вот каким был наш отец и что сделала с ним жестокая жизнь!

Дарка протянула девочке руки. Маленькая заглянула в глаза бабушке, словно спрашивая, можно ли, затем, кокетливо склонив головку, потянулась к сестре.

Дарка, поддерживая головку, прижала к груди нежное тельце, и в ней проснулось странное ощущение, как будто Славочка не только сестра. Одно мгновение малютка казалась ей дочкой. Это было как в детстве, когда Дарка играла в куклы.

Дома ничего не изменилось, хотя все казалось Дарке обновленным. После серых, почти побелевших от зноя городских стен трава и листья в саду были особенно зелены, цветы на клумбах особенно ярки, особенно душисты.

В первый день жажда простора была так непреодолима, что Дарка, невзирая на предупреждение бабушки о сквозняках, распахнула настежь все окна и двери — воздуха, свежего воздуха!

Даже пес Цыган, не сообразуясь с физиологическими законами короткой собачьей жизни, вместо того чтобы значительно постареть, казался Дарке точно таким, как год назад. Она была благодарна псу за то, что он сразу узнал хозяйку. Верный друг!

Нет, здесь все оставалось без изменений — и люди, и вещи.

Только у мамы от носа к губам протянулась тонюсенькая, как белая ниточка, черточка, которой не было на рождество. Когда мама смеялась, черточка углублялась и становилось заметно, что это не белая ниточка, а морщинка. Верно, ни папа, ни бабушка, видевшие маму каждый день, не замечали этого, но глаза дочери тотчас уловили первый признак подкрадывавшейся старости.

Мама была так же красива — розово-белая кожа, ровные зубы, светлые тяжелые косы, — но, сама не ведая того, она уже перешагнула рубеж, за которым кончается расцвет и начинается увядание. Наступит день, когда мама, взглянув в зеркало, не поверит ему.

Сутки прожила Дарка у своих, а о табеле никто и словечком не обмолвился. Прошел второй день, а дома, казалось, забыли, что на всем земном Шаре все ученики по окончании учебного года получают табель с отметками. На третий день Дарку начала угнетать эта чрезмерная деликатность. Неужели они не понимают, что чем больше тянуть, тем хуже для Дарки, для них самих?

Пришлось заговорить ей первой. Когда все собрались в столовой, она вытащила из книги злополучное свидетельство, расстелила его на столе так, чтоб всем было видно, и сказала довольно заносчиво:

— Вот какой табель я получила, — и чуть не добавила: «Полюбуйтесь!»

Вот это был номерочек! В первую минуту все трое словно испугались чего-то, даже не прочитав как следует документ, в один голос стали утешать Дарку: мол, бывает и так, и не стоит принимать эту историю близко к сердцу. Все знают, как несправедливо поступили с Даркой и почему.

Отец крепко прижал дочь к своей пропахшей табаком груди.

Кто-кто, а он хорошо знал, что его Дарка заслуживает лучших отметок. Знал папа и то, что большинство троек учителя поставили под нажимом Мигалаке.

— Да, — наконец произнес он, — ты должна еще понять и то, что этот документ — удар не только по тебе. Они хотят сделать тебя устрашающим примером для других… Ну что ж, такие наступили времена, доченька…

Дарка глядела на отца растроганными, потемневшими глазами.

«Папка, родной! Как он меня понимает! Как он меня понимает! И как случилось, что кое в чем он мне ближе мамы? Возможно, потому, что мы с ним «двое мужчин», призванные охранять покой наших трех женщин. Папа — он глава семьи, а я… Я должна действовать с ним заодно, ибо более выдержанна, чем мама, Славочка и бабушка вместе взятые. Иногда мне кажется, что кое в чем я даже сильнее папы. Он, верно, рад, что я по-мужски переношу удары, сыплющиеся на мою голову, словно шишки в бору. Мой дорогой, дорогой папочка! Знает ли он, что ради его душевного покоя я могу перенести значительно больше?»

Бабушка тяжело вздохнула. Она старенькая, и потому дипломат из нее никудышный. Стараясь разрядить атмосферу, она по старческой наивности выпалила прямо с места в карьер: