Эльфийский Петербург - Алексис Опсокополос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И Вы снова поехали к Константину?
— Да. И на этой встрече Константин Романович вёл себя совсем по-другому: он говорил, что мечтает выйти на свободу, просил меня получше подготовить апелляцию, интересовался, насколько велики его шансы на помилование. В общем, всячески давал понять, что мечтает покинуть тюрьму. И при этом постоянно намекал, что его могут убить по приказу кесаря, потому что после освобождения он собирался опять бороться за независимость Петербурга.
— Грамотно готовил почву, — заметила бабушка.
— Ещё Константин Романович просил, если его убьют, обязательно передать Николаю Константиновичу, что его отец отдал жизнь за независимый эльфийский Санкт-Петербург, — добавил Дроздов.
— Да уж, умным эльфом был Костик и невероятно целеустремлённым. Его бы энергию да в нормальное созидательное русло, столько хорошего мог бы сделать, — вздохнув, произнесла бабушка. — Но, что произошло, то произошло. Руководство эльфийского ордена покончило с собой, а Вы внушили их наследникам, что всех убил злой и коварный кесарь Романов. Немудрено, что молодые и горячие эльфы решили мстить кесарю и продолжать дело отцов — добиваться независимости.
— Ужасно… — произнёс Дроздов. — Это просто ужасно. Что я натворил…
— Это Костик натворил. А Вы так — подвернулись ему под руку и просто стали инструментом в его руках, уж простите мне мою прямоту. Но с другой стороны, Вы находились под действием заклятия, это избавляет Вас от ответственности.
— От моральной — нет, — сказал Дроздов. — Что я могу сделать, чтобы хоть как-то исправить ситуацию?
— Для начала всё рассказать Николаю, — ответила бабушка. — Сейчас я ему позвоню, попробую договориться о встрече. А Вы пока пойдите к себе, Клим Георгиевич, отдохните хоть немного, я попрошу Тойво, чтобы он с Вами поработал, снял лишнее психологическое напряжение и восстановил силы.
Бабушка вызвала Тойво, поручила ему Дроздова, и эльфы ушли. Когда мы остались в кабинете вдвоём, бабушка сказала:
— Что ж, вы с Романовым оказались правы. Признаться, я допускала такой вариант, но не верила, что у нас получится добыть доказательства. Теперь главное, чтобы Коленька не упёрся и не продолжал войну, не желая признавать свою неправоту.
— А он может так поступить?
— Вполне. Скажет, что главное для него — независимость Петербурга. Разве что прекратит рассказывать всем, как он мечтает повесить Романова на Дворцовой площади.
— Но это же ненормально! — воскликнул я.
— Так у тебя что дед, что отец ненормальные, это семейное, — совершенно спокойно ответила бабушка. — Хорошо, что ты в мать пошёл.
— В мать? — удивился я. — Вы хотите сказать, что она нормальная? Отец во время наших с ним последних разговоров хотя бы интересовался, как у меня дела, а мать, когда я в последний раз приехал в наш дом, не пустила меня дальше порога! Даже чашку кофе не предложила мне с дороги, даже стакана воды! Меньше всего я хочу быть похожим на неё! Уж лучше я буду как дед!
— Ты не знаешь свою мать, мой мальчик. Не знаешь, что она пережила.
— Зато я знаю, что пережил я благодаря ей! Она выгнала меня из дома как бешеную собаку! Сказала, что я ей больше не сын! Она в моей комнате сделала ремонт, чтобы ничего ей обо мне не напоминало!
Вроде бы я давно погасил внутри себя огонь обиды на мать, думал, что справился с этим, но, как оказалось, ничего я не погасил, а лишь задвинул обиды куда-то далеко. И теперь это всё вновь полыхнуло, да ещё таким пламенем, что просто разрывало меня изнутри, словно на меня кто-то применил невероятно сильное заклинание магии огня.
— Институт выбраковки — зло, — грустно произнесла бабушка.
— Да дело даже не в выбраковке! Я за всё детство по пальцам могу пересчитать случаи, когда она меня поцеловала или улыбнулась мне. И всё это было, когда я ещё в школу не ходил. Ко мне прислуга была добрее! А мать всё боялась, что её поведение окажется недостойным уважаемой эльфийской аристократки.
Я еле нашёл в себе силы остановиться. Бабушка покачала головой, вздохнула и сказала:
— Твоя мать была другой. Когда я увидела её в первый раз на их с Николаем свадьбе, у меня появилась надежда, что в нашем роду может что-то измениться к лучшему. Таких светлых и добрых девушек я до этого не встречала. Признаюсь, я так и не поняла, как она могла влюбиться в твоего отца, но она его очень любила. По крайней мере, тогда.
Слушая бабушку, я не мог поверить, что это всё она говорит о моей матери.
— Твой дед сломал Олю почти сразу после свадьбы, — продолжила бабушка. — Николай не смог её защитить. Или не захотел. Волошины тоже закрыли на это глаза, им было лестно породниться с нашим родом. Один лишь Володя долго не сдавался. Он пытался спасти сестру, хотел не дать твоему отцу и деду затянуть Олю в это болото эльфийских архаичных устоев и диких традиций, он спорил с твоим отцом и даже ругался с дедом, но ничего не помогло. Они сломали твою мать, заставили её стать идеальной эльфийкой — безэмоциональной, холодной, бездушной. Но каким-то чудом она смогла передать тебе свои основные истинные черты. Ты добрый, заботливый и готовый пожертвовать собой ради других, как она когда-то.
— Я просто не могу поверить в то, что она была доброй и заботливой.
— Как ни грустно это признавать, но именно любовь в итоге превратила твою мать в ту холодную женщину, которую мы все теперь знаем. Очень уж Оля любила Николая и очень хотела стать для него идеальной эльфийской женой. Но ей не повезло с мужем и тестем, она попала в семью, где хорошей женой можно было стать, лишь соответствуя понятиям трёхсотлетней давности. Вот такая ирония, мальчик мой, но мы с тобой выбрали не самое удачное время для такого разговора. У нас каждая минута на счету.
Бабушка взяла телефон и набрала номер отца.
«Только бы ответил, только бы ответил, только бы ответил», — мысленно повторял я, пока бабушка дозванивалась.
Отец ответил и после небольшого разговора с бабушкой даже согласился с нами встретиться. Только вот ехать в имении княгини Белозерской
