Город Ильеус - Жоржи Амаду

Но всё дело погубила его вторая встреча с Вампирессой в Итабуне как-то в субботу. Он часто ездил в Итабуну — закупить продукты, продать сухое какао. Он встретил Вампирессу в кабаре Фифи; как только она его увидела, так бросилась к нему и потащила к столику. Заказали пива.

— Мы сегодня опять поженимся, да?

Он засмеялся. Она придумала для него прозвище: мой Тото. Она умела приласкать, сказать приветливое слово, умела угодить мужчине. Антонио Витор даже не заметил, что она весь вечер кокетничала с черноволосым студентом, сидевшим за соседним столиком и курившим, глядя на пустой бокал. В период повышения цен студенты, приезжающие на каникулы, играли, из чистой любви к искусству, роль альфонсов. Антонио Витор провел эту ночь с Вампирессой и в воскресенье не поехал домой, остался в Итабуне ещё на одну ночь, даже заказал шампанского. Со дня годовщины свадьбы доны Аны, который был днём и его свадьбы, он не пробовал шампанского.

Когда он вернулся домой, голова у него шла кругом. Он обещал Вампирессе, что через несколько дней опять приедет в Итабуну. Она поцеловала его:

— Я жду тебя, Тото.

Когда он приехал, Раймунда была на плантации. Антонио бродил по дому, не зная, чем заняться. Ему вдруг стало стыдно. Он снял сапоги, взял серп и пошел собирать какао. Работники удивились ещё больше, чем Раймунда, увидев его. В полдень он поел сушёного мяса с маниоковой мукой и работал до шести. На следующий день он снова вышел на работу, но на третий день получил записку от Вампирессы. Какой-то мальчишка привёз эту записку из Итабуны. Вампиресса просила, чтоб он приехал, она заболела. Антонио Витор оседлал осла и поехал в город. Он сказал Раймунде, что его зовут в контору Зуде. Вампиресса вышла к нему очень разодетая, Антонио Витор удивился, что она не в постели.

— Ты разве не больна?

— Я просто стосковалась по моему Тото…

С тех гюр он уже не искал предлогов, чтоб уехать в Итабуну на два или три дня. Он снял дом для Вампирессы, тратил на неё много денег, задолжал в кабаре Фифи, в магазинах, где Вампиресса покупала бесконечные отрезы, туфли, духи и (что страшно возмутило Антонио Витора, когда он впоследствии узнал об этом) роскошные галстуки в подарок студенту.

В зоне какао всё становится известным крайне быстро. Раймунда вскоре узнала обо всём, причем новость дошла до неё в очень раздутом виде: что у Антонио Витора есть в Итабуне француженка, что она живёт в настоящем дворце, окруженная всяческой роскошью. Раймунда никогда ни слова не сказала об этом мужу. Только лицо её стало ещё более замкнутым и, вглядываясь внимательно, на нём можно было увидеть следы слёз, пролитых в одинокие ночи, когда ей не удавалось уснуть на этой новой кровати, к которой она так и не смогла привыкнуть. Но когда по утрам она выходила работать на плантацию, она была такой же, как всегда, — первой подходила к сваленным в кучу бобам какао, последней выпускала из рук нож, которым разрезала их. В кабаре Фифи Антонио Витор обучался танцевать фокстроты и самбы и познавал тайну игры в рулетку.

22

В середине второго года повышения цен Мартинс, управляющий фирмы «Зуде, брат и K°», сбежал. Улетел на самолете. При сведении баланса открылась растрата в восемьдесят конто. Однако когда Мартинс был арестован в Рио-де-Жанейро, у него нашли только семь конто, причем он клялся, что денег не прятал. В полиции он признался, что остальные растратил и что виной всему женщина по имени Роза, его любовница, раньше служившая упаковщицей какао на складе фирмы. Женщина странная, — она то исчезала, то появлялась как лунатик, но красивая, такая кому угодно голову вскружит. Сначала она казалась очень скромной, жила на Змеином Острове. Но когда начался подъём цен на какао, эта Роза — Мартинс, как и Варапау, утверждал, что она редкая красавица, — стала внезапно исчезать куда-то, и тогда Мартинс окружил её роскошью, снял ей дом в городе, нанял слуг, давал ей деньги. Жалованья Мартинса на всё это не хватало. Он содержал большую семью, хотя и не был женат: у него была мать-старуха, молоденькие сестры — девушки на выданье, младшие братья, учившиеся в колледже, восемь человек, которых нужно кормить, одевать и учить. А Роза требовала денег, за дом приходилось платить дороже, чем в Рио, всё это стоило огромных средств. Жалованья не хватало. Однажды ему повезло в «Батаклане», и с тех пор он брал из кассы каждый месяц несколько конто, во-первых, на расходы, а во-вторых, на игру, надеясь выиграть и возместить эти деньги. Когда стало приближаться время сведения баланса, он понял, что погиб, и решил бежать. Сначала он хотел покончить с собой, но ему стало жаль мать, он боялся, что она умрёт от горя. Всё, чего он просил в полиции, это чтоб не сообщали матери.

Но мать всё-таки узнала и пришла в дом Зуде со всей семьёй — с дочерьми, изумленно оглядывавшими мебель, обстановку, картины, платье Жульеты, с мальчиками, молча стоявшими вокруг, — умолять Жульету Зуде заступиться за сына. Пришел Карлос, увидел эту сцену и растрогался, услышав, как старуха с плачем объясняла, что причиной всего — эта дурная женщина, что её сын честный, бог тому свидетель.

Потом Карлос сказал Жульете: восемьдесят конто все равно пропали, чего можно добиться, упрятав парня в тюрьму? Он взял назад свое обвинение, Мартинс остался в Рио, а два года спустя приехал в Ильеус за семьей. Он жил теперь в Сан-Пауло, процветал, приехал элегантный, говорил с южным акцентом, казалось, он совсем забыл о случившемся. Он предлагал знакомым помочь им устроиться на Юге и с сожаленьем говорил об атмосфере уныния, царящей в Ильеусе в ужасные годы падения цен.

— Здесь ни у кого нет будущего…

Роза, после неприятных разговоров в полиции, попала в самый жалкий из городских кабаре, в «Ретиро». Говорят, в полиции её даже били, но в «Ретиро» стало гораздо больше посетителей с тех пор, как она впервые выступила там, сопутствуемая ореолом скандала. Она недолго оставалась в «Ретиро» и вскоре опять исчезла, может быть, ушла с каким-нибудь мужчиной или просто бродила по берегу моря; она любила бродить по берегу с тех пор, как отец её ушёл в море на рыбачьем плоту и утонул, оставив её сиротой, уличной девчонкой. Как-то раз один художник, попавший проездом в Ильеус, художник нового стиля, шокирующий публику резкостью тонов на своих картинах, увидел, как она бродила по берегу, в порту, и заинтересовался женщиной. Художник шёл с Сержио Моура, поэт подозвал Розу, она позировала художнику несколько дней, потом портрет получил золотую медаль на выставке. Художник дал своей картине странное название — «Дочь моря». Он сам не знал почему. Так он видел Розу.

Вырезка из «Диарио де Ильеус» с сообщением о растрате, совершенной Мартинсом, и с фотографией Розы в полиции дошла через полковника Фредерико Пинто до Варапау, утешавшего в то время негра Флориндо после неудавшегося во второй раз побега. Варапау прочел сообщение Флориндо и Капи, показал фотографию Розы. Негр Флориндо прилепил газетную вырезку на стене, над своей койкой. Он долго рассматривал фотографию и спросил Варапау:

— На что она похожа?

Варапау подумал, вспомнил движения и слова Розы, изгибы её незабываемого тела, её непонятные исчезновения:

— Она похожа на море.

— А какое оно, море?

23

Полковник Орасио да Сильвейра сильно постарел за последние месяцы. Если уже раньше он был больным, полуслепым стариком, то теперь, казалось, он был на краю могилы. Борьба с сыном унесла последние силы, которые ещё оставались у него в восемьдесят с лишним лет. Подлог с завещанием Эстер его доконал. Он истратил массу денег, почти двести конто, но поместья его остались нетронутыми, он по-прежнему был полновластным хозяином целого мира земель, покрытых плантациями какао. Даже границы земель, принадлежащих сыну, не были установлены, определили только, с какого количества какао доход причитается Сильвейринье. Это мало беспокоило полковника Орасио да Сильвейра. Для него было важнее всего, чтобы его плантации, его фазенды, простёршиеся на протяжении двух муниципальных округов и дающие огромный урожай почти в пятьдесят тысяч арроб, не были разделены, чтоб у него не отняли ни клочка земли. Раньше это были ничьи земли, раньше они не имели хозяина и были покрыты лесом, и за обладанье ими он боролся с оружием в руках, командуя другими полковниками и наемными бандитами. Или это были земли, находившиеся во владении мелких землевладельцев, и потом купленные у них по-честному, или отнятые силой и хитростью, путем подлогов, засад, тяжб, разрешающихся выстрелами на дорогах. Это был целый мир фазенд, тянущихся друг за другом от Ильеуса до Итабуны, может быть, самые большие в мире плантации какао, — это были фазенды полковника Орасио да Сильвейра. В свои восемьдесят четыре года, слепой, мучимый ревматическими болями, полковник тащился по веранде, с трудом неся своё тощее, сгорбленное тело, казавшееся когда-то телом гиганта, и выкрикивал приказанья работникам глухим, старческим голосом, хриплым от хронического катара. Один-одинёшенек в своей фазенде. В дни процесса кругом него ещё было какое-то оживление, приходил Рун Дантас, кум Манека не покидал его ни на минуту, приезжал Менезес; в огне этой борьбы полковник помолодел, словно и тело его участвовало в этом последнем взлёте его духа, который не хотел сдаваться. Но всё прошло, процесс он выиграл, оплатил расходы, отдал сыну то, что ему причиталось, положив деньги в банк на его имя; но всё это оживление, вся эта суета прошли, и полковник сразу постарел и душой и телом; он чувствовал, что ему трудно становится управлять этим огромным миром какаовых плантаций. Он теперь позволял управляющему многое решать самому, а на вопросы кладовщика отвечал иногда односложно и неясно. После неестественного подъема в пылу борьбы он словно покорился своей собственной старости, и не было у него других желаний, как только слушать, сидя на веранде своего большого дома, песни работников, пляшущих на баркасах и высушивающих какао в печах. Он даже не выразил недовольства по поводу повышения заработной платы: сложное настало время, он не понимал его. Он уже не принимал активного участия в делах своей партии, которая, находясь в оппозиции, усиленно пыталась завоевать как можно больше избирателей. Полковник помогал партии деньгами, как-то раз приказал поколотить нескольких интегралистов ещё в разгар борьбы в Итабуне, но просил Манеку Дантаса, чтоб тот сам указал кандидатов, он не хочет в это вмешиваться. Его руки, когда-то такие большие и сильные, теперь высохли, превратились в кости, обтянутые кожей, и он часто подносил их к тусклым глазам, пытаясь разглядеть, как тщетно пытался разглядеть горячо любимые дали цветущих плантаций, золотые плоды, повисшие на ветках. Он не видел всего этого великолепия, не видел даже тогда, когда, опираясь на негра Роке, брёл среди деревьев ближайших плантаций. Его руки, старые, высохшие руки, служили ему вместо глаз, когда он ощупывал плоды какао на стволах и ветках деревьев.