Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

В результате создалось впечатление, что после 1924—1925 годов Маяковский как бы ничего и не писал либо не писали о нем (вернее же, не писали о произведениях, созданных после этого времени, зато много писали о разных перипетиях, пришедшихся на последнее пятилетие не такой уж и долгой жизни поэта, анализируя давние стихи, подсчитывая прежние заслуги и прегрешения).

Между тем именно в конце двадцатых годов появились статьи и брошюры, без которых при анализе творчества (и только ли творчества?) Маяковского решительно не обойтись. Это статьи В. Полонского «Леф или блеф?» и «Блеф продолжается», А. Лежнева «Дело о трупе» (речь тут хотя и шла в целом о футуристах и лефовцах, Маяковский был, разумеется, главным фигурантом), брошюра Г. Шенгели «Маяковский во весь рост» и появившаяся через год после смерти поэта брошюра того же Полонского «О Маяковском». Пропустить столь важные публикации, взвешивая «за» и «против», — стало быть, заведомо искажать результат, ежели, конечно, взвешиваешь на точных весах, а не на амбарном безмене.

Составитель антологии мог посчитать, будто на такой вздор, как статья Л. Авер­­баха, где он отчитывает Маяковского по первое число, ни места, ни комментариев тратить не следует. Но это по меньшей мере ошибка. Маяковский был уже членом РАПП, и выговаривали ему, согласно имеющейся в организации табели о рангах, как рядовому сочинителю. Неужели и такой подробностью следовало пренебречь?

Таким образом, антология, собранная и прокомментированная В. Н. Дядичевым, редким на сегодняшний день специалистом по творчеству Маяковского, а не «свободным филологом», берущимся ничтоже сумняшеся за любую тему, показывает состояние современного «маяковедения», демонстрирует подход к самому предмету исследования и, может быть, именно этим более всего интересна.

Л а р и с а  К о л е с н и к о в а. Другие лики Маяковского. М., «Витязь-Братишка», 2008, 184 стр.

Мне

      и рубля

                не накопили строчки,

краснодеревщики

                      не слали мебель на дом.

И кроме

           cвежевымытой сорочки,

скажу по совести,

                       мне ничего не надо.

По частоте цитирования эти стихи Маяковского уступают, вероятно, только люминесцентному «Светить всегда, светить везде».

Думаю, всякий, прочитавший эти стихи, любопытствовал: а как же обстояло на самом деле? Подсказку давал сам Маяковский в предсмертном письме: «В столе у меня 2000 руб. внесите в налог. Остальное получите с ГИЗ». Желающий может высчитать — с какой суммы платился такой огромный налог, а потом сравнить — сколько получали студенты или даже служащие в 1930 году.

А если учесть, что Маяковский, как лев (или истинный лефовец), бился за снижение налогов, списывая часть заработанного на поездки, накладные расходы, использованные материалы — бумага, выпитый чай, чернила для вечного стила, то и вовсе понятно: картина искаженная, поэтическая бедность ничего общего с бедностью реальной не имеет. Тут чисто литературный ход, воспринятый и подхваченный благодарной аудиторией, недаром пели потом в поездах беспризорники «жестокий романс»:

Товарищ правительство,

Пожалей мою маму!

Устрой мою лилию — сестру.

В столе лежат две тыщи,

Пусть фининспектор взыщет,

А я себе спокойненько помру.

Об этом упоминал Шкловский в одной из своих многочисленных — и чем дальше, тем многочисленней и неправдоподобней — мемуарных книг.

Сейчас появилась возможность увидеть, какими реальными вещами был окружен Маяковский. В книге приведены планы комнаты и квартир, в которых он жил, даны фотографии интерьеров, личных вещей поэта.

Вопреки поэтической легенде (вот так расходятся стихи и реальность), имелось в комнате Маяковского на Лубянке и бюро красного дерева, в нем он хранил свои записные книжки и записки, полученные на поэтических вечерах.

Сорочки шил он у парижского портного (и сам признавался в письме, что истратил на них уйму денег). Ботинки Маяковского — те, которые по железным набойкам на носках запомнили все мемуаристы, описывавшие похороны поэта, были одной из самых дорогих обувных марок «Weston». Авторучки, каковыми он настолько дорожил, что даже встал однажды на колени, вымаливая обратно ручку, проигранную в карты, — соответственно, «Parker» и «Waterman». Что же, и сейчас ради хорошего «Parker’а» очень даже можно пережить несколько унизительных мгновений. Есть ради чего, «Parker» — это вещь.

Рядом с такими изысканными предметами странно смотрится кусок желто-черной материи — все, что осталось от кофты футуриста.

Книга, пожалуй, была бы еще интересней, если бы автор не столько пересказывал общеизвестные факты, сколько подробно описывал сами объекты. Но иногда кажется, что он не вполне владеет темой. Взять хотя бы утверждение, что в Гендриковом переулке, где располагалась квартира Бриков и Маяковского, в общем коридоре стояли стеллажи с книгами, «закрытые на висячие замки». Дело даже не в том, что был это не коридор, а лестничная площадка, и не стеллажи, а шкафы. Представить, зачем вешают замки на книжных стеллажах, не имеющих дверок, решительно невозможно.

Сомнительно и утверждение, будто Маяковский заменил черную мебель на светлую, ибо светлая мебель «чрезвычайно рациональна и удобна». Не знаю, как удобство, но о нерациональности светлых вещей и предметов знает каждая хозяйка.

Об авторском стиле может сказать такой пример, взятый почти наугад. Упоминается «небольшое полотенечко», что носил Маяковский в кармане вместе с мылом и плоским стаканом.

Интерпретация стихов у автора монографии тоже в высшей степени оригинальна. Так, о комнатке, куда поэт «вплющился очками в комнатный футляр», и ее обитателе сказано: «Он сравнивал себя с очками, которые втиснули в узкий футляр. Этот поэтический образ очень удачно передает физическое ощущение Владимира Маяковского, жившего в маленькой „комнатенке-лодочке”. Он как бы складывал свои руки, как дужки от очков, и втискивался в комнату».

После этого понятно, отчего Осип Брик предпочитал очкам пенсне.

Ф е л и к с  И к ш и н. Лиля Брик. Жизнеописание великой любовницы.

М., «Эксмо», 2008, 591 стр.

Еще Ю. Тынянов отмечал — документы лгут, как люди. Автор этого сочинения с названием отнюдь не научным — литературовед, а потому знает, что люди-то и создают документы.

В книге говорится, пусть и не слишком подробно, поскольку это не было главной задачей, о возникновении таких документов. Оказывается, все — абсолютно — без исключения книги о Лиле Брик, будь то на английском, итальянском или русском языках, базируются на ее собственных рассказах о себе, поданных так,

как это требовалось героине. И труд американцев Чартерсов, и книга К. Бенедетти — это наговоренные Лилей Юрьевной тексты. Что нужно — подчеркнуто, что не нужно — обойдено вниманием, что необходимо — подправлено.

И потому автор решил искать другие источники, а если таковых не нашлось, проверять критически, перетолковывать известные.

Получилось сочинение в высшей степени занятное. Тут два уровня — для неофитов и для знатоков. Для кого-то личная жизнь героев — вся на виду, с изме­нами, ревностью, стихами, истериками, для кого-то — подробности этой жизни, скрытые от любопытных.

Основное достоинство — думаю, автор это знает и сам, недаром неоднократно подчеркивает значение подробностей и деталей, — показ героини в реальных исторических обстоятельствах, а не в отвлеченных и очень условных декорациях, каковые расставляла она в мемуарах.

На каждый, даже самый наивный вопрос находился ответ, порой неожиданный. В автобиографии Маяковского сказано, что Д. Бурлюк давал ему ежедневно полтинник, чтоб не голодал, а писал стихи. А какой еды можно накупить на этот самый полтинник в блаженном 1913 году? Оказывается, немало и разной. Кроме того, выясняется, что полтинник — это выдумка Маяковского, добрый Бурлюк давал не полтинник, а рубль.

Так, из запахов, вкусов, деталей, и вырастает эпоха. Вот героиня ест устрицы в компании Софьи Парнок, а Осип Максимович брезгливо отворачивается. Вот танцует мальчик-бачи, который для восточного человека слаще любой, самой пригожей женщины.

У автора замечательно легкий слог, он рассказывает о разных эпизодах жизни Бриков, их друзей, знакомых, о нравах переделкинской стройконторы и кефире советской поры. Иногда подробности едва ли не самоценны.