В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

Приближался трехсотлетний юбилей дома Романовых. Ожидали всяческих «монарших милостей», в том числе и амнистии политическим заключенным.

Происходили оживленные споры о том, как политические должны отнестись к амнистии. Большевистская группа и в этом вопросе занимала последовательную позицию: на амнистию ответить письменным демонстративным отказом.

Однако никто из каторжан амнистии не получил.

Наступил 1914 год. Революционное движение в России продолжало расти, захватывая новые города и губернии. Царские власти усиливали наступление на рабочий класс, громили подпольные организации большевиков.

Однако задержать революционное движение было уже невозможно. Оно разливалось по всей России.

ВОЙНА

После грандиозной майской стачки 1914 года страна быстро шла к революции. Стачечное движение нарастало. Экономические стачки превращались в политические. Большевистские организации прочно укреплялись в пролетарских центрах, руководили стачками и направляли их по революционному руслу.

Все эти события отзывались и у нас, на каторге. Заключенные жадно ловили каждый слух, вчитывались в каждую газетную строчку.

— В Баку всеобщая стачка! — сообщали нам информаторы.

Радость, крики «ура» по камерам.

В Питере — стачка солидарности с бастующими бакинцами, в Москве — тоже!

Это известие снова воодушевило нас. Сообщения о всеобщей забастовке в Польше еще больше укрепили наши надежды на революцию.

Наступил июль. Мы получили ошеломляющую весть: расстрелян митинг путиловцев… Рабочие взялись за оружие… Баррикады на улицах Питера… Идут бои с полицией и войсками…

Это сообщение зарядило нас, как электрическим током. Напряжение было так велико, что заключенные забросили все занятия и нарушился обычный ход жизни в камерах. Трудно было усидеть на месте. Все толпились, мешая друг другу.

Вдруг все эти ожидания и надежды рухнули и рассеялись, как дым. Было получено короткое сообщение: Германия объявила войну России. Царская Россия вступила в войну.

Это известие точно подрубило всех нас. Было ясно: революция сорвана.

В первые дни получаемые с воли сведения хотя и были противоречивы, но ясно свидетельствовали, что война — непреложный факт, что развитие революционного движения в России приостановлено.

В тюрьме начались дискуссии о войне. Ярко определилось принципиальное различие в отношении представителей разных партий и группировок к войне. Мы, большевики, указывали, что война ведется в интересах монополистического капитала. Это борьба за рынки, за колонии. Мы говорили, что рабочий класс не должен поддерживать эту войну.

Зимой мы получили полное подтверждение правильности нашей политической позиции. В 33-м номере «Социал-Демократа» Центральный Комитет партии указывал в своем манифесте, написанном В. И. Лениным: «Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны, намеченный Базельской (1912 г.) резолюцией и вытекающий из всех условий империалистской войны между высоко развитыми буржуазными странами. Как бы ни казались велики трудности такого превращения в ту или иную минуту, социалисты никогда не откажутся от систематической, настойчивой, неуклонной подготовительной работы в этом направлении, раз война стала фактом».

Этот манифест окончательно определил наши позиции. Мы непримиримо отстаивали большевистскую точку зрения по вопросу о войне. К нам по «военному» вопросу стали присоединяться некоторые рабочие — члены других политических партий.

В нашу тюрьму прибыл член центрального комитета партии эсеров Минор. Как-то раз после прогулки он зашел в нашу камеру. Эсеры почтительно окружили его. По их просьбе Минор выступил с докладом о текущем моменте.

Он с подчеркнутым удовлетворением отметил «патриотизм» всех кругов русского общества и с гордостью заявил:

— Я горжусь, что два моих сына дерутся в рядах армии.

В разговор вмешался Алеша Рогов. Он спросил Минора:

— Что же, вы считаете, что участие в борьбе за раздел империалистами рынков и колоний совместимо с социалистическими взглядами?

— О да, несомненно.

— Социалист и империалист? Как у вас эти два понятия совмещаются?

Минор свысока посмотрел на Рогова и насмешливо спросил:

— Молодой человек, вы верите в социализм?

Вопрос был настолько неожиданным, что Рогов растерялся.

— Позвольте, что значит верю? — ответил он вопросом.

— Мы не верим, а знаем, что социализм победит, — поддержал я Алешу.

— Ах, вот как!.. Вы даже знаете, а я… вот я, Минор, — он постучал себя в грудь, — я состою уже пятнадцать лет в центральном комитете партии социалистов-революционеров, и я не знаю, будет ли когда-нибудь социализм!

После ухода Минора мы еще долго спорили.

Дело дошло до ссоры.

Мы потребовали ответа от эсеров, поддерживают ли они заявление Минора о социализме. Они вынуждены были заявить, что это его личное мнение.

Политическая каторга резко разделилась на два враждебных лагеря: противников войны — пораженцев и ее сторонников — оборонцев.

В связи с вступлением России в войну кое у кого возникли надежды на возможность амнистии. Причиной этих надежд явились толки в печати о рескрипте председателя совета министров на имя Государственной думы в 1915 году, в котором указывалось на желание правительства сотрудничать с «общественностью». В результате этого рескрипта были созданы военно-промышленные комитеты и Союз земств и городов. Сотрудничество правительства с «общественностью» одобрялось оборонцами.

Военно-промышленные комитеты с участием меньшевиков и Союзы земств и городов с участием эсеров стали фактом. Однако амнистия не была объявлена.

* * *

В мастерские Александровского централа поступили заказы от иркутского военно-промышленного комитета на производство ручных гранат. Мастерские были приспособлены к такого рода производству, и начальник каторги заключил договор.

Когда мы узнали об этом, то поставили перед коллективом вопрос: допустимо ли политическим заключенным помогав царскому самодержавию укреплять свое военное и политическое положение? Можем ли мы принимать участие в производстве военных материалов?

Такая постановка вопроса вызвала резкую дискуссию в нашей камере и во всем коллективе. Четырнадцатая камера большинством голосов постановила считать участие в войне, хотя бы в форме производства военных материалов, недопустимым для политических заключенных.

Решение четырнадцатой камеры вызвало переполох у оборонцев и у администрации. Дискуссия развернулась по всем камерам. Администрация с тревогой ожидала исхода дискуссии. Оборонцы настаивали на отклонении нашего решения и на допущении работ для потребностей войны. Однако более умеренные из оборонцев понимали всю серьезность вопроса, понимали, что мы не прекратим борьбы, будем будоражить коллектив и не остановимся перед расколом. Они старались найти приемлемый компромиссный выход, который ослабил бы наш нажим.

После длительной дискуссии старостат коллектива выработал половинчатую резолюцию:

«Исходя из тех соображений, что участие политических в изготовке снарядов, шанцевого инструмента и т. п. предметов… может быть сочтено за стремление заслужить благоволение начальства «патриотической работой», что, сверх того, на эту работу не преминут указать, как на пример, достойный подражания… мы полагаем, что от этих работ нам следует воздержаться… Но наряду с заказами военного снаряжения