В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

Наступает обеденное время. Надзиратель открывает двери.

— Выходи за мясом!

Дежурный по камере идет на кухню. Принесли мясо. Камерные старосты разрезают его на микроскопические кусочки по числу жителей камеры. Эту сложнейшую операцию проделывают со всей тщательностью, прилагают большие старания, чтобы кусочки были равны, чтобы на каждый пришлось одинаковое количество жира. Десятки голодных глаз наблюдают за старостой.

Окончив операцию, он командует:

— Разбирай мясо!

Каждый берет кусочек и тут же немедленно съедает. Только немногие, более выдержанные, оставляют мясо к обеду.

В двенадцать часов идут за обедом. Старосты разливают по мискам «щи» — воду с небольшим количеством капусты и блестками навара, который тоже надо равномерно распределить. Иногда приносят гороховый суп. В нем обычно густо плавают черви. Староста сначала вылавливает червей, а потом уж разливает суп.

После обеда дежурные моют ушаты и приносят кипяток. Любители располагаются пить чай. В пять часов из мастерских возвращаются мастеровые, поднимая шум по коридорам. Но вот двери камер захлопываются, и опять наступает тишина. В шесть часов вечера раздается команда: «За ужином!»

На ужин — жидкая кашица из гречневых охвостьев. Ее не любят, едят почти с отвращением.

В семь часов — уборка. Выносят параши. Моют ушаты после ужина. Приносят кипяток. Уборка кончается.

— Становись на поверку!

Гремят замки, открываются двери. Помощник начальника, иногда старший надзиратель, проверяет, записывает. Стучат по решеткам молотки, иногда осматривают кандалы. Опять зычный голос надзирателя:

— На молитву!

Политические расходятся по нарам. Уголовные затягивают «отче наш». Во время молитвы надзиратели стоят в коридоре, сняв фуражки.

В девять часов раздается последняя команда:

— Ложись спать!

На следующий день — опять то же. Так изо дня в день, недели, месяцы годы.

Политические, не работавшие в мастерских, разнообразили свою жизнь изучением языков, математики, читали вырезки из газет, которые особыми путями проникали в централ, спорили на злободневные политические темы.

Политические заключенные организовали художественную мастерскую, где живописцы изощрялись в тюремных этюдах, а другие умельцы выделывали различные безделушки. Из художественной мастерской новости распространялись по всем политическим камерам. Библиотека также была в ведении политических, благодаря чему она постоянно пополнялась свежей литературой, даже нелегальной.

По договоренности с администрацией недолгосрочные политические каторжане имели возможность выходить в «вольную команду», жить вне стен централа и наниматься на временные работы — на огороды, на покосы. Эта льгота обусловливалась ручательством коллектива за выходящих на работу. Сами же выходящие давали администрации «честное слово», что не убегут. Эта процедура связывала весь коллектив политических, преграждала путь к побегу тем, кто хотел бежать. Все это вызывало в нашем коллективе разногласия.

Уголовные подвергались более строгому режиму, но пользовались большими возможностями и правом передвижения внутри тюрьмы на разные работы. Баня, пекарня, кухня, прачечная — все это обслуживалось уголовными.

Население каторги делилось на несколько особняком стоящих друг от друга групп: политических, уголовных и «легавых». Политическая группа, в свою очередь, делилась на три подгруппы: коллектив политических, в который входили осужденные за политические преступления; «подаванцы» — это политические, осужденные за политические преступления, но подавшие на «высочайшее имя» о помиловании. Эти лица, как раскаявшиеся, в коллектив политических не принимались и жили отдельно. Группа анархистов, отказавшаяся принять устав коллектива, также жила отдельно. Отдельно от уголовных жили солдаты, совершившие на военной службе уголовные преступления. Для них были отведены две особые камеры. Группа «легавых» состояла из провокаторов, доносчиков и выдавших своих соучастников по политическим или уголовным делам, а также картежников-уголовных, не уплативших карточного проигрыша. Вообще среди «легавых» находились лица, боявшиеся мести своих сопроцессников или сокамерников, и те, кого политические не допускали в свои камеры, как предателей.

Политический коллектив имел свой устав. Руководство коллективом захватил эсер Е. М. Тимофеев. Он вел коллектив по пути примиренчества с администрацией, вводившей систему жестоких и унизительных репрессий против политических каторжан.

По совету Тимофеева большинство коллектива отказалось от демонстрации революционной ненависти и презрения к начальнику главного тюремного управления Сементковскому, к этому палачу, который собирался посетить тюрьму. Лишь небольшая группа заключенных во главе с большевиками протестовала против этого решения и оставила за собой свободу действий в отношении Сементковского.

Староста коллектива возглавлял старостат — группу старост политических камер. Кроме старостата, коллектив избирал свой суд, который выносил решения по различным конфликтам, возникавшим среди членов коллектива. Решения суда были для всех обязательными и могли быть отменены только постановлением всего коллектива. Существовали также приемочная комиссия, в задачу которой входило рассмотрение заявлений заключенных, желающих вступить в коллектив, ревизионная комиссия, наблюдавшая за расходованием средств коллектива. Библиотечная комиссия снабжала политических новейшей литературой и газетами. Кроме камерного старосты, выбирался политический представитель для переговоров с администрацией; он входил в старостат. Когда кухонным старостой назначался представитель политического коллектива, он следил за тем, чтобы продукты были хорошего качества и полностью выдавались администрацией, чтобы их не воровали.

Внутренние взаимоотношения в коллективе регулировались уставом и обычаями. По уставу членами коллектива могли быть революционеры, безотносительно к их партийной принадлежности, попавшие на каторгу «за борьбу против существующей системы политического и экономического угнетения».

Каждая организованная группа в коллективе признавалась уставом «автономной в своей внутренней жизни, поскольку это не нарушает устава».

В коллектив могли вступать революционеры, не опорочившие себя. Устав так определял отношение коллектива к опороченным лицам: «Лица, подавшие прошение о помиловании или смягчении своего наказания, партийные, в коллектив совершенно не принимаются, а беспартийные же — только в том случае, если они были реабилитированы судом, действующим при коллективе».

Уставными положениями определялись отношения руководства коллектива с администрацией. Это обстоятельство служило предметом борьбы внутри коллектива. Большевики требовали таких отношений с администрацией, на примере которых воспитывалась бы революционная непримиримость коллектива. Они были против всяких компромиссов. Однако большинство заключенных склонялось к некоторым компромиссам с администрацией.

Политика коллектива определялась его партийным составом, в котором преобладали эсеры и меньшевики. За ними шли пепеэсовцы, бундовцы, польские националисты. Большевики составляли меньшинство. Основная часть арестованных большевиков находилась в каторжных централах европейской части России и до Александровского централа многие из них еще не дошли. Группа большевиков (восемь человек) находилась в четырнадцатой камере; десять товарищей были рассеяны по другим камерам.

Отдельно от коллектива стояла группа анархистов. Рекламируя свою «революционную непримиримость», они все же ни разу не вступили в конфликт с администрацией. Анархисты были шумливы и пустозвонны и противопоставляли себя коллективу.

ПОПЫТКА ПОБЕГА

Мысли о побеге я не оставил и решил использовать все возможное для этого. Из одиночки организовать побег было трудно. Я решил добиваться поселения в одиннадцатую камеру, ту, что рядом с мастерскими.

Там находилась солдатская молодежь, ребята хорошие.