Сто тайных чувств - Эми Тан

Мне смешно.

— Ах да. Как мисс Баннер. Конечно. Ее отец был купцом, что-то в этом роде.

— Торговал опием.

— Да, теперь я припоминаю… — И вдруг я понимаю всю нелепость происходящего. Это уже не безобидная сказочка на ночь. Передо мной шкатулка с вещами, принадлежавшими этим людям. Я едва могу говорить.

— Это… музыкальная шкатулка мисс Баннер?

Кван кивает.

— Ее звали — ай-я! — вылетело у меня из головы, — она достает из ящичка с безделушками маленькую жестяную коробочку. — Шш! Ее звали… — бубнит она себе под нос, — как я могла забыть? — наконец достает из коробочки маленький черный комочек. Сначала я принимаю его за чернильный камень, но потом она отщипывает от него кусочек и бросает в чай, кипящий на примусе.

— Что это?

— Трава, — Кван снова переходит на английский, — особенное дерево, только свежий листочек, очень липкий. Я сама собирать для мисс Баннер. Приятно пить, приятно пахнет. Успокаивает голова. Умиротворяет. Может, вернет твоя память.

— Это со священного куста?

— А, ты помнить!

— Нет. Я помню твою сказку.

У меня трясутся руки. До смерти хочется курить. Что здесь происходит? Может, я стала такой же чокнутой, как моя сестра? Может, здешняя вода заражена каким-нибудь галлюциногеном? Может, меня укусил китайский москит и заразил безумием? Может, Саймон вовсе никуда не пропадал? И у меня на коленях не лежит шкатулка с вещами, принадлежавшими женщине из моих детских снов.

В воздух поднимается пар и резкий аромат трав. Я держу чашку обеими руками, чувствуя, как от пара лицо становится влажным. Я закрываю глаза и вдыхаю аромат. Он и вправду успокаивает. А вдруг я на самом деле сплю и все это — лишь нелепый сон? А если так, то я непременно должна проснуться…

— Либби-я, гляди. — Кван протягивает мне книжечку, сшитую вручную, с обложкой из мягкой коричневой замши. На обложке выдавлено готическими буквами со следами позолоты: «ПИЩА НАША». Я открываю книжечку, на землю слетают листки форзаца, и становится видна кожаная изнанка обложки: потертая и выцветшая теперь, она когда-то была пурпурной. Пурпурный цвет напомнил мне картинку из детской Библии: Моисей с диковатым выражением лица, стоящий на валуне на фоне пурпурного неба и протягивающий скрижали с заповедями толпе язычников в тюрбанах.

Я открываю книжку. На левой стороне — послание, нацарапанное неровными буквами: «Вера в Господа освобождает нас от искушений дьявола. Если душа твоя преисполнится Святым Духом, она не может стать еще полней». На другой стороне точно такими же буквами написано: «Уголок Аминь». А чуть пониже каракулями, вперемешку с кляксами и чернильными брызгами нацарапано что-то непонятное: «…Протухшие бобы, гнилой редис, листья опия, марь, пастушья сумка, артемизия, вонючая капуста, сухие семена, стручки, побеги бамбука. Подается холодным или плавающим в зловещей луже касторового масла. Господи, помилуй!» Далее — в том же духе, христианское вдохновение, сопоставляемое с жаждой и избавлением, голодом и насыщением, а в «Уголке Аминь» — список блюд, которые автор явно считал оскорбительными, но вместе с тем небесполезными, как образчик еретического юмора. Саймону это понравится. Он сможет использовать это в статье.

— Слушай, — читаю я Кван, — «…собачьи котлеты, птичье фрикасе, тушеная голотурия,[35] черви и змеи. Угощение для почетных гостей. Дай мне сил, Господи, никогда не быть почетным!»

Я откладываю дневник.

— Интересно, что такое голотурия?

— Нелли.

— Голотурия значит «Нелли»? — уточняю я.

Она смеется и хлопает меня по руке.

— Нет-нет-нет! Мисс Баннер, ее звать Нелли. Но я всегда звать ее «мисс Баннер». Вот почему не запомнить ее имя. Ха! Плохая память! Нелли Баннер, — она тихонько хихикает, покачивая головой.

Я снова хватаю дневник. У меня стучит в висках.

— Когда ты узнала мисс Баннер?

— Точная дата? Дай вспомнить…

— Йи ба лиу си, — вспоминаю я, — умри, потеряв надежду. Год тысяча восемьсот шестьдесят четвертый.

— Да-да. Ты хорошо помнить. Тот год Небесный Повелитель проиграть битва за Великий Мир.

Небесный Повелитель… Эту историю я тоже хорошо запомнила. Но существовал ли на самом деле кто-то по имени Небесный Повелитель? Жаль, что я так плохо знаю историю Китая. Я провожу рукой по мягкой обложке дневника. Почему сейчас таких не делают? Эти книги излучают тепло, их так приятно держать в руках. Я переворачиваю еще одну страницу и читаю: «…откусывать головки спичек Люцифера (мучительно). Глотать листовое золото (нелепо). Глотать хлорид магния (отвратительно). Есть опий (безболезненно). Пить сырую воду (мое дополнение). Далее к вопросу о самоубийствах, мисс Му сообщила мне, что это строго запрещено последователям Тайпинов, если они не жертвуют собой в битве за Господа».

Тайпин. Тай значит «великий». Пин — «мир». Тайпин, Великий Мир. Это произошло — когда? — где-то в середине девятнадцатого века. Меня словно влечет куда-то, и, хотя я пытаюсь сопротивляться, я не в силах этому помешать. Раньше я всегда относилась к рассказам Кван с изрядной долей скептицизма. Но сейчас я смотрю на кляксы на пожелтевшей бумаге, потускневший медальон, съежившуюся перчатку, «ПИЩА НАША». Я слушаю веселую старомодную песенку, осматриваю шкатулку, ища какие-нибудь знаки или дату. И вспоминаю о дневнике. Вот она, на обратной стороне титульного листа: Глад Тайдингз Паблишерс, MDCCCLIX. Римские цифры, черт ее дери! Я перевожу буквы в цифры: 1859. Открываю книгу Байарда Тейлора: Дж. П. Путнэм, 1855. Ну и что это доказывает? Это вовсе не означает, что Кван знала кого-то по имени мисс Баннер во времена революции Тайпинов. Это просто совпадение — рассказ о мисс Баннер, шкатулка, дата в дневнике.

Но несмотря на все мои сомнения и разумные доводы, я не могу упустить из виду одно существенное обстоятельство: Кван никогда не лжет. Что бы она ни говорила, она всегда верит в то, что это правда. Если утверждает, что не видела призрак Саймона, это значит, что он жив. Я ей верю. Я просто не могу не верить ей. Но, с другой стороны, если верить всему, что она говорит, я должна поверить, что у нее глаза Йинь? Что она общается с Большой Ма, что где-то есть пещера с поселениями каменного века? И эта мисс Баннер, Генерал Кейп, Джонсон из-двух-половинок — реальные люди? Что она была Нунуму? И если это правда, то, выходит, истории, которые она мне рассказывала все эти годы… Наверняка она делала это не просто так.

Я знаю зачем. Знала еще с тех пор, когда была ребенком, это правда. Давным-давно я спрятала свои догадки в безопасном месте — так, как она поступила со своей музыкальной шкатулкой. Из чувства вины я выслушивала ее бредни. Все это время я отчаянно цеплялась за свои сомнения, свое здравомыслие. И отказывалась дать ей то, в чем она больше всего нуждалась. Она, бывало, спросит: «Либби-я, ты помнить?» А я непременно покачаю головой, зная, что она ждет от меня ответа: «Да, Кван, конечно, помню. Я была мисс Баннер…»

— Либби-я, — говорит она мне сейчас, — о чем ты думать?

У меня онемели губы.

— Ох. О Саймоне, конечно. Я все думаю, думаю, и чем больше я думаю, тем все хуже и хуже… — отвечаю я.

Кван садится рядом со мной и начинает растирать мои холодные пальцы, и живительное тепло разливается по венам.

— Хочешь, мы поговорить? Поговорить ни о чем, просто поболтать. Ладно? О кино, о книга, о погода — нет-нет, не эта погода, тогда ты опять волноваться. Ладно, поболтать о политика, как я голосовать, как ты голосовать, ты и я поспорить. Тогда ты не думать слишком много… А! Ладно. Ты молчать. Я говорить. А ты только слушать. Так, о чем я буду говорить?.. А, знаю! Я рассказать тебе о мисс Баннер, как она подарить мне музыкальная шкатулка.

Я затаила дыхание.

— Ладно, давай.

Кван переходит на китайский:

— Я расскажу тебе об этом на Мандарине. Так мне будет легче вспомнить. Потому что когда это случилось, я не говорила по-английски. Я тогда и на Мандарине не говорила, только на Хакка и чуть-чуть на диалекте Гуанчжоу. Изъясняясь на Мандарине, я могу думать как китаянка. Если что-то будет непонятно, обязательно спроси меня, я попытаюсь подобрать английское слово. Так, давай посмотрим, с чего мне начать?.. Как ты знаешь, мисс Баннер была непохожа на остальных чужеземцев. Она умела слушать других. Но полагаю, что она иногда путалась. Ты знаешь, как это происходит. Ты веришь в одно, назавтра ты веришь совсем в другое. Ты споришь с другими и сама с собой. Либби-я, ты часто так поступаешь?

Кван останавливается и заглядывает мне в глаза.

Я пожимаю плечами. Ее это вполне удовлетворяет.

— Может, разнообразие мнений в американских традициях. Мне кажется, что китайцы не очень любят иметь много разных мнений в одно и то же время. Когда мы верим во что-то, то верим в это сто, пятьсот лет. Так меньше путаницы. Я, конечно, не хочу сказать, что китайцы никогда не меняют своих убеждений. Это не так. Мы можем изменить наше мнение, если есть веская причина. Я просто хочу сказать, что мы не мечемся туда-сюда, вправо-влево, чтобы привлечь к себе внимание. На самом деле сейчас, вероятно, китайцы очень изменились. Они смотрят туда, где пахнет деньгами, их мнение теперь определяют деньги. — Она толкает меня в бок: — Либби-я, ведь это правда, как ты думаешь? В Китае сейчас взращивают больше капиталистических идей, чем поросят. Они уже позабыли о тех временах, когда капитализм был врагом номер один. Короткая память — большая выгода.