Миссия пролетариата - Александр Секацкий

Насколько предмет мысли, нечто мыслимое, не похож на свой пинаемый и несдвигаемый коррелят из внешнего, действительного мира, это мы знаем из главных тезисов европейской метафизики: Декарт, Спиноза, Юм и Кант, каждый из них по-своему, не жалея красок, описывал глубину пропасти между «действительным миром» и его мыслимым образом. Однако, начиная с Шеллинга и Гегеля, а по-настоящему лишь с Маркса, поскольку Гегель избегал останавливаться на роковом моменте непоправимого различия, предпочитая вместо этого изобличать скудость простого наличного бытия, постепенно начинает выстраиваться континуум, позволяющий заподозрить чрезвычайную близкородственность и взаимозависимость «обитателей» двух миров. При этом особенно важно было разобраться с заблуждением, согласно которому обитатели внешнего мира, объективные вещи, суть старшие родственники, являющие собой образец для подражания всем предметам мысли, «братьям меньшим», и чем лучше эти меньшие подражают, тем выше котируются (то есть им тогда приписываются и объективность, и истинность). В действительной взамоозависимости, похоже, нет ни старших, ни младших. Обратимся к Ницше, к его довольно известному фрагменту из «Воли к власти»:

«Адекватны ли логические аксиомы действительному или они лишь масштабы и средства для того, чтобы мы могли сперва создать себе действительное, понятие “действительности”? Но чтобы иметь возможность утверждать первое, нужно было бы уже знать сущее, что решительно не имеет места. Это положение содержит в себе, следовательно, не критерий истины, но императив о том, что должно считаться истинным.

На самом деле мы верим в это положение (насчет объективности соотношения предметов мысли и их обобщений, образующих логику. – А. С.) под впечатлением бесконечной эмпирии, которая как бы его постоянно подтверждает… наша вера в вещь есть продолжение веры в логику, а логика, так же как и атом, есть конструкция подобия. Так как мы этого не понимаем и делаем из логики критерий истинно сущего, то мы стоим уже на пути к тому, чтобы признать за реальностью все эти ипостаси: субстанцию, предикат, объект, субъект, а это и значит создать концепцию метафизического мира, то есть “истинный мир”, который, по сути дела, есть кажущийся мир, взятый еще раз»[145].

Вдумаемся в важнейший тезис: бесконечноая эмпирия, говорит Ницше, как бы постоянно подтверждает… что? Объективность объективного и логичность логичного. Не сказать ли тогда, что это, в сущности, одно и то же, за исключением прибавки внеположности и пинаемости?

«Фактически логика имеет значение лишь по отношению к вымышленным истинам. Логика есть попытка понять действительный мир по известной, созданной нами схеме сущего, правильнее говоря, сделать его для нас более доступным к формулировке и вычислению»[146]. Размышления Ницше пытается подытожить Поль де Ман: «Необоснованная подстановка знания вместо простого ощущения становится парадигмой целого ряда ошибок»[147].

Заметим, что подстановка знания не такая уж и необоснованная, она всего лишь отдельный, незавершенный момент взаимополагания оснований. Точно так же, когда Ницше, скорее повинуясь привычке, говорит о попытке «понять действительный мир по созданной нами схеме сущего», он невольно вновь наделяет действительностью только сферу рукоприкладства, как будто «схематичность схемы» есть нечто менее действительное, чем объектность объекта, в конкретном случае – «пинаемость» корзины.

Поэтому лучше всмотреться в вымышленные истины, по отношению к которым справедлива логика. Итак, мы можем утверждать, например, что вымышленность корзины в чем-то аналогична выстраданности истины, включенной в семиозис веры – или вымученности прощения из семиозиса ревности. Во всех этих случаях вы-страданность, вымученность, вы-мышленность предстают как осадки объективации, некой упорной, возобновляемой, повторяемой деятельности. Корзина вымышлена совсем не так, как научно-фантастический сюжет фильма или даже некое спекулятивное положение метафизики, она вымышлена производственным процессом работы над мыслимым – как выстрадано таинство веры посредством возобновляемой сопричастности к жертвоприношению Авраама. Поэтому вымышленные истины логики вовсе не пустяк, они не легковесны в отличие, например, от корзины, которая сплетена, они воистину вымышлены тяжким трудом и суть вымышленные истины в этом смысле. Можно представить, что само плетение вплеталось в труд мысли наряду с чисто логическими операциями, то есть с бесконтактной обработкой мыслимого, но не будем преувеличивать ни тяжести, ни значимости этой промежуточной операции, этого участка конвейера.

Да, в сравнении с ощутимым рукоприкладством плетения и других операций по овеществлению, легкое касание бесконтактной рефлексии не впечатляет. Или, наоборот, впечатляет и вводит в заблуждение до такой степени, что пропасть между мыслимым и не-мыслимым возникает и ширится сама собой. И здесь вполне уместно совершить следующий экскурс, взглянуть на традиционную гносеологическую проблематику с другой позиции, чтобы вновь затем вернуться к континууму вымышленное – объективное.

Восприятие в свете гомеопатии

Аналогия тут, конечно, лежит на поверхности: рассматривать ощущение и восприятие как минимальные гомеопатические взаимодействия пытались еще элеаты (теория истечений), однако странным образом эта концепция до сих пор не получила эксплицитного оформления, а ведь она куда лучше отвечает материалистической трактовке мира, чем преисполненная мистики теория отражения. Речь идет о том, чтобы выстроить континуум взаимодействий, не обращая до поры до времени внимания на решающие отличия между разлетающимися от удара бильярдными шарами, Луной, удерживаемой на земной орбите, и той же Луной, воздействующей на зрительные рецепторы. Луна притягиваемая и Луна видимая должны входить в один и тот же континуум взаимодействий и их последствий, пусть даже они окажутся на противоположных полюсах континуума. Можно выразиться, например, так: всякая вещь, осуществляя траекторию существования, как бы продвигается по коридору, то и дело наталкиваясь на препятствия, результатом чего являются всевозможные отклонения или, скажем, приключения. Вещь может оказаться выведенной на орбиту, брошенной на свалку, расколотой, а также среди прочего увиденной и услышанной.

Но даже в качестве «слышимой» она все еще остается в континууме взаимодействий, так сказать, «соударений», только присутствует в гомеопатической дозе, и лишь в качестве означенной и помысленной она выходит из континуума. Еще более это очевидно не для слышимого, а для слышащего, видящего, для самого воспринимающего. В сущности, восприятие и есть гомеопатический контакт с миром: всякое расширение площадки или увеличение интенсивности контакта актуализирует болевой порог, и лишь гомеопатические шарики данности мира оказывают целебное познавательное воздействие. То есть можно сказать, что этот вид гомеопатии способствует исцелению познания, тогда как другие гомеопатические воздействия нормализуют прочие функции организма. Итак, навскидку для субъекта выделяются три типа взаимодействий: бесконтактная скользящая рефлексия, гомеопатическое восприятие и контактное проживание, каждое из которых равно необходимо для осуществления бытия от первого лица.

Кстати говоря, не только гомеопатия в качестве медицинского принципа может служить хорошей метафорой, иллюстрацией для понимания восприятия, но и наоборот, гомеопатическая суть познавательного контакта может пролить свет на весьма туманную общую идею гомеопатии, лучше всего представленную в даосских нанотехнологиях времени.

Что если любые гомеопатические воздействия вообще суть элементарные познавательные акты, которые просто паразитарны и пропадают втуне в отсутствии познающего? Тогда восприятие есть, в сущности, способ утилизации гомеопатических воздействий, причем главной проблемой такой утилизации оказывается отсев ненужного. В норме, при «стандартной раскладке мира», гомеопатические взаимодействия вещей не вызывают причинения и составляют некий фоновый шум происходящего. Вопрос: как, когда и почему возникают утилизаторы серого фонового шума, утилизаторы, освоившие гомеопатию? Ведь среди них оказываемся и мы, познающие, по крайней мере, наши познавательные устройства…

Что мы имеем? Прививки, микропробы, образы как результат гомеопатического воздействия мира на особые рецепторы, симпатическая магия. Что общего между всеми этими феноменами? Не является ли та же симпатическая магия донаучной моделью восприятия? А понятия, как «выдирки» (begriffen), не восходят ли и они все к тем же гомеопатическим пробам?

Впрочем, скользящая рефлексия, то есть мышление в понятиях, в отличие от образного восприятия, представляется и вовсе бесконтактной. Зато здесь можно усмотреть гомеопатию второго порядка, то есть уже упоминавшееся, скрытое, едва различимое телесное представительство. Без этой гомеопатии второго порядка символические формы оказались бы пустыми и бессильными.