Новый Мир ( № 11 2007) - Новый Мир Новый Мир

Виктор Строгальщиков. Слой-3. М., “Пальмира”, 2003, 320 стр.

Если бы писателя Виктора Строгальщикова не существовало, его следовало бы придумать — сочинить, сотворить путем алхимических пиар-технологий. Потому что его трехтомный роман представляет собой зримую реализацию носившихся в воздухе предчувствий крупного произведения о девяностых годах, своего рода батального полотна. Нет, пожалуй, мое “если бы” — чуток легковесно: подобного явления, конечно, не выпестуешь в мыслительной пробирке, такой автор — не гомункулус, которого можно заставить существовать против его воли. Скорее сам он выломится из-под асфальта, встанет на трассе магистрального прозаического направления и заставит отныне с ним считаться: трамвай или не трамвай — не объедешь.

Нет такого “паза”-пазла, который остался бы в романе Строгальщикова пустым, незаполненным. Там есть все, кто активно фигурировал (или должен был фигурировать в общем воображении) в бурной жизни девяностых, особенно когда речь заходит о богатом нефтеносном регионе — до Москвы далеко, до президента высоко, а тут такие разворачиваются события, которые разве в буйном сне могли присниться, и то не всякому, а человеку с особо развитым воображением.

Действующие лица — менеджеры духа, работники пера и топора, к каким мы уже привыкли в реальности и по бесконечным сериалам, но в книгах Строгальщикова они нам поданы гораздо более объемными. Они выглядят людьми со своими болями и проблемами, страхами и переживаниями.

Прощелыга-журналист, чья беспринципность доходит до таких пределов, что становится симпатичной, — выпивоха, слегка помятый жизнью, но не потерявший жизнелюбия. Это у Строгальщикова Лузгин — некогда телевизионщик и довольно известный ведущий, затем очертя голову бросившийся в выборные баталии.

Кряжистый банкир, способный в какой-то момент внимательно и даже сочувственно выслушать тираду о будущем России, подобные которым и по сей день еще не разучились искренне произносить битые, что называется, “повидавшие жизнь” мужики — есть у Строгальщикова и такой: Кротов. Он может выручить друга деньгами, даже миллионами долларов, даже если эти деньги берутся под неясные обещания.

Другие банкиры, стригущие свой “шерстеклок”, по забавному выражению одного из героев, Обыскова. “Шерстеклок” контаминировал в себе, как видно, тень благопристойного англичанствующего “файф-о-клока” и принципы построения той “уткоречи”, которая оказалась свойственной, как мы уже увидели, далеко не только советскому периоду, но и временам то ли все еще начального дикорастущего капитализма, то ли уже вполне закоренелой новой формации — ей, впрочем, точного названия еще не подобрали.

“Попавший на бабки”, по устойчивому фразеологизму последних лет, герой тут тоже есть — тот самый Анатолий Обысков, до полночи глядящий воспаленными глазами футбол и вывернувший не только свои, но и некоторые чужие карманы в попытке расплатиться с долгами.

Еще обязан присутствовать политтехнолог-выборщик, заезжий гость, цапля из стольного града — есть и такой, Юра, он всегда одет в непритязательные свитер и джинсы, но может ради полевой маскировки, точнее, мимикрии под местных чиновников иной раз облачиться в костюм. Он частенько произносит кривую фразочку “достойно похвалы”, и в его отношении к “провинциалам” чувствуются нотки снисхождения, которые добродушные хозяева, впрочем, ему прощают — ведь он еще попросту полезен.

Множество других персонажей, по некоторым подсчетам, как о том сказал сам писатель в интервью “Российской газете” от 16 августа 2007 года, числом более пятисот. Все они, стоит заметить, располагаются на своем месте, все в достаточной мере если не типичны, то типизированы. Но, в общем-то, не было бы во всей книге ничего удивительного, когда б все эти достойные мужи были рисованы ритуальными красками, какими их красят обыкновенно в “жанровой” прозе, и представляли собой картонные марионетки, с двумя-тремя нитками не слишком убедительных мотиваций, дергая за которые удобно разыгрывать некие сцены, представляющие наш быт.

Книга познавательная в том смысле, что раскрывает некоторые скрытые механизмы происходивших в стране процессов. Дух нефти и газа носился над водою; жизнь делилась на две части: до выстрела и после; плохие новости доставлялись анонимными звонками или таинственными посетителями; мольба о помощи заканчивалась возгласом не “аминь”, а “омон”; молодые женщины подразделялись на тех, кто стареет в домашнем халате, и тех, на ком никогда не женятся, а мужчины — на тех, кто участвовал в жизни, и тех, кто наблюдал со стороны, проклиная общую серость и начальство, не ценящее таланты.

Не будет большим преувеличением назвать “Слои” Строгальщикова новой энциклопедией современной русской жизни. Как и многие теперешние энциклопедии, в противовес ставшим классическими, она словно бы еще не до конца устоялась: есть в ней заведомые повторы, не вполне понятен принцип классификации, да и составлено кой-где явно на скорую руку, однако лучше так, чем никак.

Прежде всего, книга и написана очень простым русским языком, даже немного по-журналистски. Само по себе это неплохо. Девяностые — нулевые, казалось, требовали нивелировать всякие красоты стиля, во всяком случае, если предполагалось, что книга должна быть прочитана. Вероятно, есть совсем другая литература, литература высшего свойства (а кому-то неинтересная), которая способна существовать без заботы о собственной читаемости, без пристальной мысли о том, что ее вообще будут читать — и “Слои”, в принципе, к такой литературе не относятся. Они писались целево, с прицелом — если не видишь книги, которую хотел бы прочитать, напиши ее сам. (Об этом также писатель говорит в своем интервью.)

Помимо прочего, эту эпопею легко можно представить как экранизированной, так и проданной хорошим тиражом, что, надо сказать, большая редкость для нынешней, так сказать, “серьезной” литературы, которая, как отметили Ольга и Владимир Новиковы в статье “Эмоции не забудь!” (“Звезда”, 2007, № 9), строится вокруг одного переживания, по большей части ненужного и неинтересного читателю, а именно переживания авторской исключительности.

...Текст трехчастного романа очень фактурен, сюжетен. Здесь происходит своего рода парадоксальный схлоп: сюжеты и сюжетики, истории и байки, вплетенные в ткань романа, наслаиваются в таком количестве, что почти превращаются в монолит. Сюжетность избыточна до того, что временами ее богатство становится почти бессюжетностью: роман делится на бесконечное множество коротких историй, не утрачивая все-таки единства. И в принципе, на любой из этой истории можно закончить очередную главу или часть, чтобы впоследствии главу или часть начать заново. То есть тут бесконечный отсыл куда-то в будущее, где все нити развязываются или, наоборот, связываются, и после очередной бифуркационной точки — снова куст возможностей. Но это не эстетская проза. Это проза, в старинном смысле слова отражающая реальность, своего рода реалистическое зеркало, еще не знающее, что отразить ничего не удастся, это — зеркало до того момента, когда мысль о трагическом несоответствии наиточнейшей картины мира самому миру еще не коснулась его гладкой поверхности, не смутила, не затуманила.

“Слои” — это геофизический срез сегодняшних горных пород на стыке двух тектонических наслоений: с одной стороны — срез действительности, с другой — срез литературы.

Если гора не идет к Магомету, гора идет на хрен, сказал Денис Яцутко. Он употребил более крепкое словцо.

Горы литературы в книжных превратились в горы макулатуры. Литература последнего времени явно не достигает читателя. Она им совершенно не интересовалась. И добро бы не интересовалась и сидела сама с собой, высиживая себя, взращивая и лелея. Чтобы потом, может быть, явить миру нечто такое, от чего бы мы все обалдели. Так ведь нет. Литература явно навязывала себя, а когда ее отвергали, кричала о читательской необразованности.

И тогда читатель поступил так. Один — послал на хрен эту гору и чувствует себя прекрасно. В современном мире отлично можно прожить, не утруждая себя чтением такой заведомо бесполезной вещи, как литература художественная, в особенности — современная. Это занятие бывает не только тягостным, но и излишним. Пелевина тебе процитируют в блогах, как устаревший в прошлом году анекдот. А многое и не процитируют. Значит, не очень-то и хотелось, не шибко и надо было.

Другой же читатель встал со своего места и отправился — к литературе и в литературу. Массово. Собрался за царевной-лягушкой, а встретил просто лягушку. Шел в литературу, а вышел в Интернет. И осел в этом цветном болоте, чтобы встретить таких же читателей и писателей, как он сам. Умученных бессмыслицей событий. Не надеющихся (как вот наш Строгальщиков) прочитать о них в книге. Мы сами можем. Сами напишем. И прочтем друг друга в своем кругу.