Пленники зимы - Владимир Яценко

Да ты что, парень? Пояс, крюк и к стометровому тросу, стремительно исчезающему в барабане электродвигателя на финише. Это чтоб быстро ноги переставлял. Хитрая и зловредная конструкция. ВПЕРЁД!!!

Никаких жалоб. Никаких сомнений. Никаких поблажек.

Чернорабочий спорта.

Первые полгода он до утра не мог уснуть из-за непереносимой боли в растянутых, на грани обрыва, мышцах ног. Как их не пристраивай на койке – болят подлые; болят, будто стальными иглами нафаршированные. Любое движение – дикая боль, до судорог, до темноты в глазах. Ничего не помогало: ни горячие ванны, ни импортные таблетки. Массаж? Та ещё пытка… уж лучше жилетку с песком, вместе с утяжелителями, и трос не к поясу крепить, а сразу на шею намотать, и вперёд: волоком по беговой дорожке…

Утром ноги – как кожаные мешки с беспорядочно набросанными в них булыжниками-мышцами.

Идёшь, а они там жерновами перекатываются. Многие видели его искажённое мукой лицо, когда он, переставляя негнущимися ходулями ноги, едва полз к беговой дорожке, на которой ему сегодня предстояло ещё один раз умереть. Как вчера, и позавчера…

Он был согласен.

Лишь бы видеть её, хотя бы издали.

Этого судьба ему не запретила.

Утренняя тренировка всегда начиналась с разминочного бега в четыре километра.

Спортсмены, разбившись на группы, перебрасываясь отрывистыми приветствиями, не спеша и не напрягаясь, делали свои десять кругов, потом обязательные полчаса разминки-растяжки и расходились по секторам, чтобы продолжить тренировки по специализации. Константину пришлось привыкнуть к прозвищу Шкаф, за скованные движения и тяжёлую поступь.

Он не роптал.

Он пытался бежать вровень с Галиной и Андреем.

Вот только мышцы ног, на каждом шагу простреливаемые раскалёнными спицами, никак не способствовали этому желанию. Да суставы коленей и стоп, как ему казалось, скрипели так, что заглушали грохот газонокосилки в дни стрижки травы стадиона…

Они всегда убегали от него. Даже не замечая его попыток нагнать и приблизиться.

Но главная пытка начиналась позже, когда приходило время специализации. Тренер поставил его на гладкий бег в четыреста метров не потому что у Костика были какие-то особенные задатки. Ещё чего! Просто другие имели возможность отказаться.

Что и сделали: отказались.

Самый тяжёлый вид соревнований. Это тебе не сотка, где вдохнул, удачно стартанул, вспорол шиповками дистанцию, затоптал ножищами дорожку, да на пятом выдохе через десять секунд и финишировал, не успев, как следует, испугаться. Это тебе не благородные три километра, где кроме исключительных физических данных нужно выстроить стратегию забега, чтоб "завести" соперников, спровоцировать их на преждевременный спурт, да и самому не отстать, а как они выдохнуться, поднажать, накатить, и придти к финишу в первой тройке.

Четыреста метров – это для извращенцев-мазохистов. Кошмар и ужас лёгкой атлетики.

Здесь побеждает животное упрямство, здесь в клочья рвутся лёгкие и разбиваются сердца…

Никто в команде не хотел такой перспективы. Тем более, что это был не "наш" вид соревнований. Соперники из дружественной чёрной Африки прочно прибрали эту дистанцию под себя. Здесь не то, что в тройку – в десятку не сунешься. А если нет призового места, то нет и перспектив: ни квартиры, ни машины, ни наград. Да ну его. Тройной прыжок, сотня с барьерами и без них, пятиборье… есть, где развернуться. Есть чем обеспечить скорую пенсию.

Но Констанину это подходило.

Исключительность своего положения он обратил себе на пользу: его заметили.

Она его заметила.

Сама начала здороваться. Не сразу. Примерно, через год.

Через год его даже начали принимать за человека. Появились друзья-приятели. В конце концов, это была одна команда по лёгкой атлетике. Исполнительность и упорство вызывали уважение. Вот только все ошибочно полагали, что его устойчивость перед столичными соблазнами и рабское подчинение всем требованиям садиста-тренера – следствие провинциальной убогости фантазии. Это было не совсем так: столичные соблазны меркли на фоне главного – он хотел быть с Галиной. И он был доволен.

Мышцы ног, наконец, адаптировались к нагрузкам. Он удачно выступил на Содружестве, уступив только Миловичу. Прилично засветился на Спартакиаде, заняв почётное третье место. Для первогодка это был очень хороший результат. Посреди семестра его зачислили на второй курс заочного отделения юрфака МГУ и присвоили звание младшего лейтенанта. Теперь он кормился со всеми в привилегированном ресторане, получил, наконец, адидасовскую спортивную форму, стал чаще видеть Галину, и мог ночью спать.

Он чувствовал себя на взлёте. Поэтому приглашение на летние командные сборы в Чехословакию перед первенством Европы Константин воспринял как должное.

На сборах он не стал терять времени.

Ему было достаточно пяти вечеров из четырнадцати отпущенных, чтобы составить и привести в исполнение дерзкий план. Валюту Родина для своих героев не жалела, и он, купив дорогой "грюндик", начал потихоньку приучать отдыхающих спортсменов к звучанию немецкой магнитолы. Близость границы капиталистического окружения позволила слушать радиостанции, круглосуточно передающие чудесную танцевальную музыку вперемежку с непонятным сопровождением на немецком языке. Быстро изучив музыкальные вкусы Галины, Константин составил отличную музыкальную программу и на шестой вечер, тайком вместо приёмника включил магнитофон.

– Добрый вечер, добрый вечер, дорогие советские спортсмены, – забубнил диктор с сильнейшим немецким, как Костику казалось, акцентом. Текст читал он сам, но его голос был неузнаваем. – Эта музыкальная программа посвящена вам и только вам…

Танцы расстроились. Все в недоумении посматривали на магнитолу, с удивлением приподнимали брови, о чём-то перешёптывались друг с другом.

Константин с интересом наблюдал за их реакцией. "И где же ваша столичная фантазия? – спрашивал он про себя. – Неужели никто не догадается"?

Он предусмотрел этот ступор. Ему было нужно, чтобы они танцевали. После первой репризы на русском языке прошло три танцевальных мелодии, потом опять искажённый платком голос Константина двадцать секунд молол какую-то чушь. На этот раз на их лицах были улыбки. Некоторые даже похлопали далёкому "немецкому" комментатору, который сумел обратиться к ним на русском языке.

Они танцевали.

Только на четвёртый раз, Константин рискнул высказаться. Под чарующую мелодию из "Шервудских зонтиков", он описал платье Галины, сообщил, что в нём танцует самая прекрасная женщина Советского Союза, в которую безнадёжно влюблён парень, сидящий за вторым от двери столиком, в чёрной рубашке и с белой гвоздикой, выглядывающей из левого нагрудного кармана. Следующую мелодию этот парень просил прокрутить два раза, специально, чтоб подольше потанцевать с любимой…