Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

Скоро он начнет ездить с одних вод на другие со своими мозговыми явлениями, атрофией рук, нарушением двигательной системы и головокружениями. Спору нет, посторонним он кажется человеком серьезным, кротким, «со сдержанными и мягкими манерами», но в семейной жизни он довольно жалкая личность, вечно терзаемая пустыми подозрениями.

Словом, Жозефина, действительно, принесла дочь в жертву собственным интересам. Она вынудила ее выйти за полуинвалида и к тому же отвратительного маньяка.

Не догадываясь об этой драме, Жозефина в ночь с 8 на 9 января 1802 отправляется с мужем в Лион. Это первая ее официальная поездка. Ей сопутствуют снег, холод, ветер. После первой ночи, проведенной на почтовой станции в Люси-ле-Буа, она вечером 10 добирается до Шалона, а в 20 часов 11 января прибывает в Лион. Она первенствует на балах и концертах. На шелкоткацкой фабрике Барра, Теолера и Дютийе при ней изготавливают бархатный экран с ее инициалами. 20 января устраивается празднество — скорее в честь самой Жозефины, чем ее мужа. «Депутация лионских женщин, — свидетельствует очевидец, — подносит ей корзину цветов, которую она принимает с изяществом, не уступающим взволнованности. В глубине зала изображен Андрокл[259], вытаскивающий занозу у льва. Общее веселье подогревалось приятной музыкой, ослепительной иллюминацией, чудовищным скоплением народа, но, прежде всего, присутствием первого консула и его супруги».

Разодетая в шелка — разумеется, лионские, — она председательствует без Бонапарта, который в этот день становится прямо в Лионе президентом Итальянской республики — на празднестве, устроенном в Сент-Мари де Белькур, и восседает на эстраде под транспарантом: «Грации — союзницы доблести». Затем она присутствует на параде войск, вернувшихся из Египта. Бонапарт, следуя своей привычке, заговаривает со старыми соратниками. Какой путь пройден с того дня, как он, генерал Бонатрап[260], покинул их и тайно погрузился на корабль в Александрии!

На третий день, 2 7 января, консульская чета возвращается в Париж через Роан и Невер.

Жозефина так удачно маневрировала, так ловко прикидывалась, будто не скучает, выказала такое умение выслушивать комплименты и отвечать на них, сумела так ловко убеждать каждого, будто знает его и приехала только ради встречи с ним, что г-жа Бонапарт вписалась теперь в роль главы государства, исполняемую после Брюмера ее мужем. Поэтому в начале марта газеты сообщают, что «супруги послов, посланников и поверенных в делах иностранных держав представились г-же Бонапарт и каждая представила ей многих дам своей национальности, пребывающих сейчас в Париже».

В следующем месяце Жозефина, расположившись на трибуне, отделяющей хоры от нефа, присутствует в соборе Парижской Богоматери на торжественном молебствии по случаю подписания конкордата[261]. Она — несколько все-таки ослепленная — следит за церемонией приведения епископов к присяге, которую принимает ее муж: Франция вновь становится старшей дочерью католической церкви, что не мешает Бонапарту не расставаться со своим египетским ятаганом, а шестерку заводных коней перед его колесницей ведут под уздцы мамелюки. На челяди новехонькие зеленые с золотом ливреи, и она, как встарь, во времена королей, окружает парадные кареты, эскортируемые войсками в сверкающей амуниции. Бонапарт едет в экипаже, запряженном восьмеркой, в то время как двум другим консулам полагаются только шестерки, а членам правительства — четверки.

Прусский посол имеет все основания написать своему двору: «Все вокруг первого консула и его супруги возвращается к повадкам и этикету Версаля. Со всех сторон роскошные наряды, экипажи, ливреи, многочисленная челядь. Иностранцы и иностранные дамы, представляемые первому консулу и допускаемые в общество его супруги, тщательно отбираются одним из префектов дворца. Первый консул любит иногда поохотиться, и леса, где прежде охотились короли Франции и принцы крови, скоро будут зарезервированы за ним и офицерами его свиты».

В ожидании переезда в Сен-Клу, а затем в Фонтенбло, Большой Трианон и Рамбуйе, Жозефина в июне 1802 вновь отправляется в Пломбьер, по-прежнему надеясь излечиться от бесплодия. Кстати, Люсьен иронически бросил ей на прощание:

— Ну, сестрица, сделайте нам маленького Цезариона[262].

Она путешествует как монархиня, ее эскортируют целые подразделения жандармов или карабинеров. В Нанси — большой обед в префектуре. На этот раз она предпочла бы побольше простоты, «Я чувствую, что не рождена для такого величия, — пишет она дочери по приезде в Пломбьер. — Я была бы счастливей, уединенно живя среди того, что мне дорого».

Едва она начала лечиться, как получает письмо от мужа, находящегося в Мальмезоне, где ее заменяет Гортензия, которая ждет ребенка: «Я еще не получил от тебя известий. Надеюсь, ты уже начала принимать ванны. Здесь нам всем немного грустно, хотя милая девочка отлично справляется с ролью хозяйки дома…

Люблю тебя, как в первый день, потому что ты добра и мила сверх всякой меры… Тысяча наилучших пожеланий и любовный поцелуй.

Весь твой».

Несколькими днями позже, 2 3 июня, он снова пишет ей:

«Получил твое письмо, добрая Жозефиночка. С огорчением вижу, что ты настрадалась в дороге. Но несколько дней отдыха, несомненно, поправят дело. Я более или менее здоров. Был вчера на охоте в Марли и слегка поранил себе палец, стреляя в кабана. Гортензия чувствует себя довольно хорошо. Твой дылда сынок слегка прихворнул, но поправляется. Думаю, что наши дамы собираются поставить „Севильского цирюльника“.

Погода стоит отменная. Прошу тебя верить в глубочайшую искренность чувств, которые я питаю к своей Жозефиночке.

Весь твой».

Жозефина хнычет. Лечение кажется ей утомительным, и муж утешает ее: «Из твоего письма, женушка, я узнал, что ты нездорова. Корвизар[263] сказал мне, что это добрый знак: купания должны подействовать и улучшить твое состояние. Однако знать, что ты недомогаешь, для меня очень огорчительно…

Тысяча приветов всем.

Твой на всю жизнь».

1 июля новое письмо: «Ты не пишешь ни о своем здоровье, ни о том, как действуют на тебя купания. Я понял, что ты собираешься вернуться через неделю. Это радует твоего друга: я скучаю в одиночестве. Прошу тебя верить, что я люблю тебя и с нетерпением жду встречи с тобой. Здесь без тебя все уныло».

Бонапарт чуточку прикидывается. В отсутствие жены он принимает в Мальмезоне хорошенькую певицу Луизу Роландо. Жозефина узнает об этом, прерывает лечение и, вернувшись в Мальмезон, упрекает дочь:

— Ты должна была помешать ей приезжать сюда!

Бедная Гортензия! Мать дуется на нее, муж, по-прежнему страдающий манией преследования, воображает, что ребенок, которого ждет жена, не от него, а от его брата Наполеона. Мало того! Он убежден, что его женили на дочери Жозефины лишь затем, чтобы скрыть последствия любви отчима и падчерицы!

Бонапарт в свой черед закатывает Жозефине сцену, попрекая ее преждевременным возвращением и «браня за то, что в порыве неразумной ревности она жертвует заботами о своем здоровье, которые, возможно, позволят ей иметь еще детей».

Эта тема немедленно исторгает у Жозефины слезы, тем более что в июле 18 02 вся Франция готовится проголосовать за пожизненное консульство для Бонапарта. Для нее это кошмар. Кто говорит «пожизненное консульство», тот почти говорит «наследственная власть». А Жозефина почти уверена, что у нее не будет больше детей…

На другой день после Брюмера Бонапарт, похоже, примирился со своей участью.

— У меня нет детей, — сказал он однажды Жозефу, — вы все уверяете, что я не способен их иметь. У Жозефины, несмотря на всю ее добрую волю, их больше не будет ввиду ее возраста, захоти она даже иметь их от другого. Итак, после меня хоть потоп!

Теперь, когда дело идет к пожизненному консульству, а кое-кто поговаривает уже и о монархии, о «потопе после меня» не может быть речи. Материнство становится для Жозефины повелительной необходимостью, навязчивой идеей. Конечно, — утверждает креолка, — она доказала свою способность к деторождению — Гортензия и Евгений подтверждение тому, значит, в бесплодии их брака виновна не она, а Бонапарт. Он не верит в это, и его не следует доводить до того, чтобы он ответил ей словами Элизы, которую так раздражали разглагольствования невестки о двух произведенных ею на свет детях, что однажды она брякнула:

— Но тогда вы были моложе, сестрица!

Однажды утром Жозефина, которой не хотелось, чтобы муж охотился в Мальмезоне, воскликнула:

— Как тебе только пришло это в голову? Сейчас же у нас все самки брюхаты!

Первый консул не слишком учтиво отпарировал: