Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

— Да, майор, а этот полковник хочет упрятать нас в тюрьму. Но вы за нас заступитесь, верно?

— Упрятать тебя в тюрьму, дружище? Но что же ты наделал?

— Я пришел потолковать с вами, майор, сказать вам, что проклятущее австрийское ядро, оторвавшее мне руку, не дало мне другой, чтобы служить своей стране; поэтому я в отставке, но не прошу милостыни, как подумал этот гражданин. Да ладно, не стоит обижаться… Сами знаете, майор, когда человек на пенсии, служить он не может, особенно с одной-то рукой. Пенсия у меня приличная, так что я тем более благодарен. Вот я и взял с собой брата, а он, честное слово, парень что надо: крепкий, здоровый, смелый. Что касается денег, тут уж извините, ему ни от кого ничего не надо. Я прошу для него только коня да карабин, и вы в случае надобности увидите, на что он способен.

Первый консул, чьи глаза видели, не глядя, а уши слышали, не слушая, с первого слова понял, в чем дело, узнав в инвалиде вахмистра своего конвоя, которому не то при Монтебелло, не то при Маренго оторвало ядром руку, когда он защищал тяжелораненого офицера от пытавшихся добить того австрийских улан. Первый консул лично проследил, чтобы несколько солдат на скрещенных ружьях вынесли героя с поля битвы; затем он видел этого человека на смотру, где тот был ему представлен, и лицо инвалида запечатлелось у него в памяти.

— Ого! Инвалиды идут в поход… Здравствуй, приятель! Значит, явился повидать меня? Тогда направо! Выполни-ка еще раз команду своего генерала. Евгений, проводи его.

Обняв Жозефину за талию, Бонапарт направился ко входу в замок, где мы нашли обоих братьев, Евгения и Раппа, обнявшего вахмистра с такой же сердечностью, как если бы тот был маршалом Франции[253], и попросившего у него прощения. Старый вояка представил брата первому консулу и прибавил, что брат его не подлежит по закону призыву под знамена.

— Он идет добровольцем, и вы — его офицер-вербовщик.

Славный малый был совершенно счастлив. Он переминался с ноги на ногу, в глазах у него стояли крупные слезы, а культя трепыхалась в рукаве так, как если бы он потирал руки.

— Раз я офицер-вербовщик, — сказал первый консул, — значит, рекрут должен выпить за Республику и меня. Евгений, сынок, проводи своего солдата. Выпей с ним от моего имени.

Старый вояка смотрел в спину первому консулу, и пока надеялся, что Бонапарт обернется, еще держался, но когда тот пропал из виду, плотину прорвало, и слезы хлынули из глаз ветерана.

— Полно, полно, старый товарищ! — урезонил его Евгений. — Не будем распускаться. Ну, какого ты черта стал совсем как женщина!

— Ах, Господи, раз уж вы женщин помянули, так мне нынче повезло с ними, — похвастался калека.

— Это как же?

— Да так, черт возьми, что я говорил с генеральшей и консульшей так же запросто, как с какой-нибудь Туанон или Марготон. Сразу видно, эта гражданка очень добрая.

— Она моя мать, — пояснил Евгений.

— Ваша мать, майор? Быть не может! В каком же возрасте она вас сделала? Да и генерал немногим старше вас. Вы шутите надо мной?

Евгений растолковал ему, каковы родственные узы, связывающие его с генералом Бонапартом. Старый ветеран пожелал в таком случае выпить за г-жу Бонапарт, мать своего майора и, поставив стакан на стол, сказал брату:

— Запомни, парень: гражданка в желтой шляпе — мать майора. Больше я ничего не прибавлю».

Сцена словно оживает у тебя перед глазами, читатель, не правда ли? Согласись, что было бы жаль перебивать Лору.

Тот же вечер, замок уснул. Парк время от времени объезжает патруль конных гвардейцев.

«Внезапно, — продолжает Лора, — грохочет выстрел. Он донесся со стороны замковых рвов. В то же время, быстрей, чем мы перевели пресекшееся от страха дыхание, все были на ногах. Женщины в одних юбках, мужчины в одних штанах. Первый консул в халате и со свечой в руке выскочил в коридор, крича своим сильным и звонким голосом:

— Не пугаться! Ничего не произошло.

Он был невозмутим, словно его не вынудили внезапно вскочить с постели; я в этом уверена, потому что в ту минуту, по непонятной для меня самой причине, целиком сосредоточила внимание только на нем, особенно на лице и его выражении в такую минуту. Оно было спокойно и невозмутимо, хотя и чуждо безразличия: он стоял бесконечно выше общей опасности. Он еще не исполнил свой земной удел и чувствовал это. Рапп и г-н Лакюэ, а может быть, Лемаруа, один из наиболее преданных Бонапарту людей в те годы, вернулись из парка, куда они сразу же побежали, и доложили, что лошадь одного из гвардейцев упала, угодив ногой в кротовину на лужайке перед замком. От удара карабин выстрелил и перебудил весь замок. Выслушав доклад адъютанта, первый консул расхохотался, задержался около маленького барабанщика, стоящего на площадке парадной лестницы, и крикнул:

— Жозефина, перестань плакать. Всему виной крот. Оно и понятно: это вредное животное. Что же касается гвардейца — двое суток ареста, чтобы не гонял верхом по моим клумбам. Как я догадываюсь, он сам изрядно перетрусил, поэтому ограничимся легким наказанием. Доброй ночи, сударыня, ложитесь и спите спокойно.

И уже удаляясь в свои покои, прибавил:

— Ах, Господи, как вы бледны, госпожа Жюно! Что, перепугались?

— Да, генерал, и очень.

— Серьезно? Подумать только, что я считал вас неустрашимой! К тому же такие вещи не касаются женщин. Но главное, чтобы они не плакали. Ладно! Felice notte, signora Loulou, dolce riposo.

— Felicissimo riposo, signor generale[254].

И я отправилась спать».

Жозефина не любила ложиться рано и часто продолжала вечер, играя на бильярде или в триктрак. Как-то раз, когда она уже была императрицей, ей случилось, поскольку весь ее двор уже отошел ко сну, попросить Констана, мужнего слугу, сыграть с ней партию.

На всю жизнь Жозефина запомнила тягостную сцену в Бютаре. В тот день у нее была сильная мигрень, и она предпочла остаться в Мальмезоне. Бонапарту же очень хотелось посетить Бютар, бывший охотничий домик Людовика XVI, который он присоединил к Мальмезону.

— Поехали, поехали с нами, — твердил первый консул. — На воздухе тебе станет легче. Это лучшее лекарство от всех хворей.

Жозефина не посмела отказаться и села в коляску вместе с Эмилией Лавалет и Лорой Жюно, ожидавшей ребенка.

«Наполеон, — рассказывает последняя, — ехал впереди с Бурьеном. Он даже не взял с собой дежурного адъютанта на эту прогулку, которой первый консул радовался, как школьник вакациям. Он то скакал галопом вперед, то возвращался и хватал жену за руки, словно мальчуган, бегущий за матерью, который убегает, возвращается, снова убегает и возвращается ее поцеловать, а потом опять удирает».

Внезапно экипаж остановился перед ручьем с довольно крутыми берегами, Жозефина расспрашивает посыльного, тот отвечает, что переезжать вброд здесь рискованно.

— Не поеду в Бютар этой дорогой! — восклицает г-жа Бонапарт. — Скажите первому консулу, что, если он не знает другой дороги, я вернусь в замок.

Коляска круто развернулась, но тут галопом подлетает Бонапарт. Он явно взбешен.

— Что это еще за новые капризы? Поворачивай обратно! — приказывает он кучеру, коснувшись его плеча хлыстом.

Экипаж снова разворачивается и останавливается перед «роковым ручьем».

— Пошел! — командует Наполеон молодому кучеру. — Рвани вперед, потом отпусти вожжи и проедешь.

Жозефина издает пронзительный крик, от которого, — рассказывает Лора, — «загудел лес». Она, понятное дело, разражается слезами и ломает руки.

— Ни за что не останусь в коляске! Дай мне вылезти, Бонапарт! Ну, пожалуйста, дай мне вылезти!

Бонапарт пожимает плечами.

— Перестань ребячиться. Прекрасно вы проедете в коляске. Ты слышал, что тебе сказано? — добавляет он, обращаясь к кучеру.

Тут вмешивается Лора Жюно.

— Генерал, — говорит она, делая посыльному знак отворить дверцу коляски, — я в ответе за жизнь ребенка и не могу оставаться в экипаже. Толчок будет слишком силен и может не просто причинить мне вред, но и убить меня, — добавляет она, смеясь, — а вы ведь не хотите этого, генерал, не так ли?

— Я? Причинить вам самомалейший вред? Господи, конечно, нет. Вылезайте, вы правы: толчок может вам очень повредить.

Г-жа Жюно делает вид, что собирается выбраться из экипажа, но медлит, чтобы прийти на помощь Жозефине.

— Но толчок может повредить и госпоже Бонапарт, — продолжает она. — Ведь окажись она в моем положении…

При этих словах, — повествует Лора, — «первый консул уставился на меня с таким забавным изумлением, что я не спрыгнула на землю, а осталась стоять на подножке, заливаясь смехом, как сумасшедшая девчонка, какой тогда и была. И вдруг он ответил мне взрывом смеха, кратким, но таким громким и звонким, что мы вздрогнули. Наконец я выскочила, и Наполеон, который, чуточку посмеявшись, тут же принял серьезный вид, заметил мне, что прыгать вот этак — неосторожно с моей стороны. Затем, словно боясь, что недостаточно едко выразил жене свое неудовольствие, распорядился: