Тихая гавань - Андрей Бармин

ней. Раньше все его алкогольные возлияния подразумевали компанию, беседу, общение, а теперь он мог спокойно заливать спиртное в себя в одиночку, да даже предпочитал пить один, чтобы болтовня новых товарищей не отвлекала от мыслей. После того, как он поступил на службу немцам, круг его общения резко сменился: старые друзья и коллеги стали избегать привычного общения, а, если и начинали контакт, то только с целью получить либо совет либо поддержку. Это была ожидаемая, но неприятная реакция. Предатель. Иуда. Подстилка немецкая. В глаза, конечно, никто так не называл, но он был человеком не особо толстокожим — эти слова читались в их взглядах, их жестах, даже их словах, вовсе не связанных с осуждением.

Станислав взялся за ручку двери и услышал насмешливый голос Шмультке: - Мне придется драться с этой курвой? - Лучше пристрели его, - ответил со всей серьезностью полицай. - Нельзя, - водитель Барта , видимо, наблюдал сцену на скамье со стороны. - Но ты не переживай, я до него доберусь, засуну его поганый язык в его же жопу. Сейчас чехарда эта уляжется, и преподнесу ему урок хороших манер.

Шмультке, хоть и немец, но все же один из немногих, кто общался с ним не как с представителем низшей расы, а относительно на равных. Водитель Барта , видимо, был не настолько пропитан пропагандой Геббельса. Хотя Доброжельский со стыдом вспоминал себя до войны: мечты о колониях в Африке, раздел Чехии, восхваление мудрой политики фюрера, ненависть к коммунистам. Да, он сам и его страна сейчас платят по счетам, за грехи прошлого, но только расплата затянулась и становится непосильной. - Заранее благодарен.

Станислав потянул воздух носом: - Дерьмом воняет. Вляпался куда? - Нет, черт его возьми, заложника из склада привез, они там всего сутки, а уже воняют, как козлы. Салон чистить теперь. Барту с ним непременно захотелось в кабинете побеседовать. - Этот Франц сказал, что Зайберт заложников сжечь хочет. Сбрехал? - Думаю да, - ответил Шмультке, чем не особо ободрил полицая, так как в его словах не было однозначности. - Зайберт тот еще весельчак, но не думаю, что он станет устраивать пепелище рядом со станцией. - И то верно. А как фамилия заложника? - Поланский вроде. - Молодой такой? - Да, мальчишка совсем. Знаешь его? - Сын Стакана, - сказал Доброжельский. - Чей сын? - Папаша у него сильно пил, за это прозвали его "стакан". Да и сын от родителя такую же тягу подцепил, жаль, парнишка умный был, я преподавал у него. Только не доучился он, водка оказалась важнее учебы. - Ну да, со стороны посмотришь — пацан, на лицо взглянешь — старик. - И что он там вам наплел? - Не знаю. Он с Бартом разговаривал. А ты чего так интересуешься? - Удачи вам в поисках желаю. Не хочу, чтобы земляков моих казнили. - А, ну да, я как-то не подумал, - беззаботно ответил Шмульке, и Доброжельский понял, что даже этому немцу абсолютно плевать на судьбы горожан. Но иного и ожидать было немыслимо. - Ты опять Шульцу переводишь? - Ну да, ему в основном или Зайберту, если тот сам не справляется.

Но гестаповец сравнительно сносно мог говорить по-польски, чем отличался от других офицеров гарнизона, которые не считали нужным выучить на языке горожан даже несколько фраз. Зайберт же хотел понимать язык тех, кем управлял, к тому же иногда такое подкупало местных, вроде как немец уважает их культуру, раз говорит по-польски, не гнушается. - Я к старшине зайду, чай попить. Тебе заварить? - Давай. Я пойду к машине, вот только не знаю, чистить сейчас начинать или попозже. - Ну, тут тебе самому решать, я не советчик, - Станислав вошел внутрь комендатуры. Щульц и Зайберт решили немного передохнуть, поэтому гестаповец распорядился всех желающих поделиться информацией отогнать от комендатуры и пропускать потом только после приказа. Проходя мимо кабинета Барта он увидел, что тот в компании с рядовым Клаусом, допрашивает мальчишку. Клаус был родом из Данцига, поэтому вполне исправно говорил на обоих языках. Хотя вроде Поланский мог немного на немецком разговаривать.

Доброжельский хотел приостановиться и послушать о чем идет речь, но потом отказался от этой мысли, так как даже Шмультке заметил его повышенный интерес, хотя он ответил немцу чистую правду. Полицай не желал смерти заложников, которых Зайберт выбрал как в лотерее. После недавней казни на площади, склонных к сопротивлению даже в мыслях, в городе не осталось, и на этот раз заложников выбирали наугад. Хорошо, что хоть матерей с маленькими детьми не стали привлекать. Но несколько женщин в списке было.

Он подумал о том, смог ли повторить сейчас после стольких раздумий выстрел в спину бегущей Клары и получил неприятный ответ — смог бы. Он очень хотел выжить, хотел вырастить детей, хотел нормальную жизнь, но пока получалось только с выживанием. Но даже за это он был благодарен судьбе, хотя в Бога не верил. А вот старшина полицаев был ревностным католиком, что совсем не мешало ему со спокойной совестью грабить своих же земляков при выездах в села. Старшина не гнушался ничем, хватал все что попадалось под руку, отчего наблюдавшему периодически такую картину Доброжельскому становилось не по себе, и как-то мерзко на душе. Старшина был одним из немногих полицаев без уголовного прошлого, до войны служил в пожарной охране, даже коммунисты его не тронули, так как мужик был хитрый и немногословный и никогда не высказывал собственное мнение раньше других, а еще мог просто промолчать даже в тех ситуациях, в которых другие люди начинали доказывать что-то с пеной у рта. Станислав, хоть и со стыдом вспоминал свою прежние взгляды на жизнь, но именно они помогли сохранить ему жизнь. Когда немцы после оккупации начали проводить зачистки евреев, коммунистов и сочувствующих большевикам, а также устранять более-менее образованных людей, не склонявшихся на сторону нацистской идеологии, то городской глава из этнических немцев напомнил первому коменданту, что Доброжельского большевики готовились отправить в Сибирь за его про-немецкие взгляды. Плюсом послужило и хорошее знание немецкого языка. Вот так он и стал коллаборационистом. Кроме всего прочего за такую работу платили деньги, так что проблема пропитания семьи была решена.

Старшины в