Absoluta. Совесть и принципы - Катерина Бэлл

— Ну, по крайней мере, все живы, — ободряюще заметил Джейсон, которого привязали к колонне у правой стены.

— Ненадолго, — огрызнулся один из демонов и ногой ударил Аллена по лицу. Джейсон сплюнул кровавую слюну с половиной своего зуба и широко улыбнулся своему обидчику.

Глава XXXIV. На границах сознания

Долго, очень долго Деми стояла в полной темноте. Ни блика света, ни теней, ничего. Она старалась отыскать себя саму на обратном пути, но никак не могла нащупать что-нибудь осязаемое, важное, принадлежащее только ей. Она вспоминала своё детство, своих родителей, друзей, школу; вспоминала самые счастливые моменты своей жизни, потом — самые печальные, но всё равно никак не могла выбраться.

В какой-то момент Уайт подумала, что не совсем точно выполнила инструкции Эммы. Это напугало девушку. Она металась в темноте и звала на помощь изо всех сил, но не слышала даже своего голоса. Деми запуталась, заплутала. Снова и снова она заставляла себя думать о себе, о своём мире, о своих чувствах; она плакала, молилась и кричала. Но ничто не помогало ей вернуться.

Внезапно Деми будто парализовало, из ниоткуда в её сознание просочилась страшная мысль: что будет, если она не сможет выбраться из этого неосязаемого тёмного небытия?.. Что будет с Бернардом? Его убьют, и он обретёт покой? А точно обретёт? Кто тогда утешит Изу и Эгиля? Кто вообще сообщит им, что бороться больше нет смысла?

Уайт представила лица своих друзей в миг, когда они всё узнают: Мортем погиб, а она сама просто уснула и никак не может очнуться.

Едва ли они справятся с потерей одного близкого человека. Потеряй они обоих, — этого не вынести. Девушка в нигде опустилась на колени, чувствуя, как что-то холодное сжимает её сердце. Представив боль и отчаяние, в которое повергнутся её друзья, Уайт не смогла сдержать вопль бессилия. Самое страшное, что может произойти — это, если она будет неспособна помочь людям, которых любит больше всего на свете.

Деми продолжала кричать от бессилия и знать на помощь. Но…

Мортем точно не знал, сколько прошло времени. Но солнце за окном подсказывало, что минимум сутки его заточения уже позади.

На пороге комнаты показался Кан, лицо которого не предвещало ничего хорошего. Мистер Девидсон выглядел так, словно ему предстояло самое отвратительное действие в жизни. Действие, которое раздирало отвращением всю его душу, разрывало его нутро мыслью, насколько это всё неестественно. Да, именно так — Кан принёс Бернарду еды.

Был ли в вашей жизни человек, которого вы ненавидели всей душой? Если да, то представьте, что вам пришлось покормить его. Этот человек уже взаперти, уже обезоружен, и вы сами ликуете и смакуете этот триумф. Но уморить его голодом — уже чересчур. И именно вам приходится, как слуге, носить ему пищу, чтобы этот кретин, изрядно подпортивший вам жизнь, смог протянуть чуть дольше. Обидно?

Кандеону было очень обидно. Часть его была в восторге от вида Мортема: беззащитный, загнанный, уставший, неспособный бороться. Это бессилие врага было чем-то вроде бальзама. И Кан не смог сдержать улыбку.

Щель в камере Бернарда была достаточно широкой, и Девидсон без усилий передал ему тарелку. Мортем не обратил на неё никакого внимания.

— Где она? — надтреснутым голосом спросил он Кана.

— Спит, — отрезал тот, развернувшись и собираясь покинуть чердак.

— Не верю, что за всё это время она не захотела поговорить со мной.

Как хлыстом эти слова ударили по сознанию Девидсона. Желваки заиграли, и он с трудом сдержался, чтобы не открыть клетку и не выпотрошить этого жалкого ублюдка голыми руками. Но он сдержался и хмылкнул:

— Но её не было, верно? Этого тебе должно быть достаточно для ответа.

Ответа не было. Только чувства, обнаженные до гола. Когда капля любви — это болезненный трепет в сердце. Когда малейшее сопереживание — это дьявольская тошнота. И когда злость — это только неминуемые болезненные судороги мышц. В этом чёртовом бреду всё нутро Деметрии показывало ей, что все чувства стали неправильными, гиперболизированными, доведёнными до своего апофеоза. Где-то внутри девушки от этих чувств плакала маленькая Деми — беззащитная перед этим ужасом, напуганная. Она плакала, чуть ли не скулила, признаваясь себе, что эти чувства не её, что ей их как будто подкинули, наказывая этим за что-то.

Уайт показалось на долю секунды, что она выплыла из темноты и поднялась на сырой постели: её лихорадило — била крупная дрожь по всему телу, холодный пот обливал лицо, дыхание было прерывистым, сфокусировать взгляд на чем-то конкретном было практически невозможно. Переборов себя, Деми сбросила мокрое одеяло, и холод пронзил её до костей. Кто-то рядом аккуратно и бережно накрыл её чистым и сухим пледом, усиленным движением рук уложил девушку обратно на подушки и положил ей на лоб холодный компресс. Деметрия закричала: ей стало страшно горячо, как будто на лицо полили кипятком. Она заметалась на кровати, уворачиваясь от этой пытки.

— И долго это продлится? — в сознание Деми ворвался чей-то резкий голос.

— Не знаю, — послышался ответ более мягкого и мелодичного голоса. — Я предупреждала её, что нельзя уходить глубоко. Она запуталась, — тот, кто это говорил, был к девушке ближе — скорее всего, этот человек и заботился о ней, уложил обратно, накрыл одеялом, старался унять жар.

— И где она сейчас? — со злобой произнёс первый голос.

— Она уже ближе к себе, чем к нему, — стараясь успокоить собеседника, ответил второй голос, точно женский. — Она пришла в сознание, нашла путь. Нам остаётся только ждать её обратно.

Кто-то резко хлопнул дверью. Уайт не знала, сколько прошло времени между хлопком и тем, как чужие тёплые руки начали убирать мокрые от пота волосы с её лица: секунда, час или вся её жизнь. Деми сделала усилие и смогла приоткрыть глаза на долю секунды; увидела она слишком мало — только силуэт человека со светлыми волосами, света в комнате было мало, и он точно был искусственным. Но это была хоть какая-то информация в небытие: с ней сидела Эмма, а на улице был вечер.

Эгиль, Генри, Изольда и Джейсон оставались внизу недолго. Примерно через час к ним спустился Кандеон, он широко улыбался, даже распростёр руки, как будто намеревался обнять столь долгожданных гостей. Спускаясь по лестнице, он весело сказал:

— Безумно счастлив видеть вас! — обойдя всех по очереди, Кан разорвал верёвки, связывающие руки пленников за их спинами.