Судьба (книга третья) - Хидыр Дерьяев

Белые в панике запросили помощи. В Мешхед на имя главы «Британской военной миссии в Туркестане» генерала Маллессона министром иностранных дел белогвардейского правительства Закаспия была послана телеграмма: «Комитет уполномочил меня обратиться к Вам с просьбой оказать нам немедленно реальную военную помощь…» Такая же телеграмма была отправлена в Баку английскому командованию. С просьбой о помощи обратились и к генералу Деникину.

Помогать, собственно, было уже некому — армия белогвардейцев разваливалась, таяла на глазах. Уже одно то, что такой важный стратегический пункт, как Мары, был сдан без боя, с достаточной убедительностью говорило о её состоянии. Это было не просто очередное поражение, это была агония.

Река начинается с истока

Свет не без добрых людей — нашлись они и в незнакомом ауле, куда добрались Берды и Сергей после ночной диверсии. Их приютили и накормили, а на следующее утро привели костоправа, который ловко поставил на место Сергееву лодыжку.

Два дня Берды просидел около товарища. На третий решил сходить в город — узнать, какова там обстановка. Сергей согласился.

Говорят, что случай играет в человеческой жизни первостепенную роль. С этим можно спорить, можно соглашаться. Но если бы Берды спросили, почему дорога, по которой он шёл в город, привела его к аулу ишана Сеидахмеда, он, вероятно, недоуменно пожал бы плечами и ответил, что получилось так по чистой случайности.

Окрестные дороги были пусты. Безлюдье и тишина царила на широком подворье ишана Сеидахмеда, безлюден и тих был аул, только взлаивала где-то с подвывом одинокая собака. «Выселились люди, убегая от войны», — подумал Берды.

Он присел под дерево, закурил, оглядел подслеповатые окошки мазанок, пытаясь сообразить, в какой из них ждал он своего смертного часа. Все окошки, выходящие из келий наружу, были зарешечёнными, и догадаться, какая из мазанок предназначена для молитв и благочестивых размышлении, а какая — для узников, было невозможно.

Все воспоминания, связанные с этими местами, вряд ли относились к числу приятных. И всё же какое-то непонятное чувство удерживало Берды, словно он ожидал чего-то внезапного и радостного. Где-то в глубине души он догадывался, с чем именно должна быть связана эта радость, но не хотел верить этому и старался не думать. Вернее, думать обо всём, о чём угодно, только не о том, что пыталось прорваться из тайников сознания на передний план..

Выкурив одну цигарку, он свернул вторую. Это было всё-таки какое-то занятие, оправдывающее в его глазах задержку — просто сидеть и глядеть казалось вроде бы неприличным, а тут — присел человек покурить, никто упрекнуть не сможет.

Плотное облачко дыма медленно закачалось в неподвижном воздухе. Берды вгляделся пристальнее и увидел… лицо Огульнязик. Собственно, не само лицо — его черты неуловимо расплывались, ускользали из воображения, — а смоляной черноты брови, похожие на туго натянутый лук, с которого вот-вот сорвётся разящая стрела. Или — уже сорвалась? И торчит в самой цели, подрагивая оперённым концом?

Есть же на свете такие великодушные люди, как Огульнязик, подумал Берды, незаметно для себя потеряв контроль над мыслями. Она совсем не знает меня, чужой я для неё человек, а она дважды делала для меня добро. Да какое добро! Она первая протянула руку помощи Узук, поспособствовала бегству нашему от ишана Сеидахмеда. А после — спасла меня от смерти. Что могу сделать для тебя, красавица из красавицу чистейшая среди чистых? Видит бог, я готов на всё ради тебя! Может, ты и не ждёшь от меня благодарности — ведь уже семь раз наполнялась луна с тех пор, как ты своей нежной маленькой ручкой сняла с меня тяжкие оковы. Но поверь, что сердце моё полно благодарности. Чтобы сделать добро для тебя, я пошёл бы даже на смерть. Но тебя нет. Тебя увёз старый ишан неизвестно куда, и я не могу даже сказать тебе двух слов, извиниться перед тобой, что до сих пор не сумел доказать свою благодарность. Где ты сейчас? Катится колесо жизни. Говорят, тот, кто был наверху, может оказаться внизу, и тот, кто горевал внизу, поднимется наверх. Ложь всё это! Злые — всегда наверху, добрые — внизу. Разве было хоть что-нибудь хорошее в жизни таких прекрасных девушек, как Огульнязик… или Узук? Чаша горечи и несправедливости так и осталась у их губ. А ведь они достойны самого лучшего в жизни, самых больших радостей и счастья. Они созданы срывать только цветы любви, но ладони их в крови от шипов, а цветка нет ни одного…

«Люблю!» — мысленно воскликнул Берды и тут же смутился, словно кто-то мог подслушать его мысли. Кого любит? Узук? Но он совсем не думал о ней в эту минуту. Тогда — кого же? Кому сказал он это вечное и всякий раз повое слово?

Берды сдвинул на лоб тельпек, крепко потёр затылок и поднялся. Надо идти дальше, а то, сидючи тут, можно додуматься неизвестно до чего. Твердил о благодарности, а дошёл до того, что глазами мужчины взглянул на чужую жену, на женщину, перед которой готов был склониться, как перед святой Хатиджой!

Вероятно, опять необходимо сослаться на всемогущество случая, потому что та, о ком думал Берды, находилась от него не дальше, как в нескольких десятках шагов.

Заступничество Черкез-ишана не возымело должного результата. Правда, Огульнязик разрешили читать и писать, но из кельи никуда не выпускали. Семь месяцев она провела в одиночестве. Передумала всё, что можно было передумать. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние — новой надеждой. Однако время шло, не внося в жизнь молодой женщины никаких измене-ний. И тогда она решила добровольно умереть и стала готовиться к смерти.

Всё же не не забыли. Собравшись для переселения, ишан Сеидахмед послал за ней свою старшую жену мать Черкез-ишана. Огульнязик отказалась покинуть келью. Можете убить меня, сказала она, мёртвого не вытащат из могилы. Убейте — и бегите подальше, а мне не мешайте.

Услыхав её ответ, ишан Сеидахмед махнул рукой. Пусть остаётся, пусть дожидается красных аскеров. Они — падки до женщин и быстро дадут ей то, чего она добивается — успокоят её в могиле. Да и вообще нечего на позор себе тащить в чужие края сумасшедших баб.

Огульнязик посмотрела в щёлочку на отъезжающие арбы с имуществом ишана, плюнула им вслед и вернулась к своим книгам, хотя дверь была уже не заперта и она могла идти куда хочет. Когда Берды сидел под деревом и размышлял, она в это время листала толстый том Навои. Мысли о смерти ушли — молодая женщина думала совсем о другом.

Эй, Навои, себя, считая старым.Как прежде, сердце жги любви пожаром.Ведь даже волк состарившийся — волк,И так же поспешает вслед отарам.

Прочитав эти стихи, Огульнязик заложила пальцем страницу книги и подняла глаза к потолку, шёпотом повторяя прочитанное. Да, вот и Навои о том же говорит. Большой был человек — визирем у султана Хусейна служил, учёный и художник, музыку сочинял, стихи. А так же, как и все простые смертные, был подвержен любовным мукам.

В самом деле, что такое любовь? Она полноводнее безбрежных морей и яростнее полноводной реки. Только сердце может выдержать её всесокрушающую волну, вместить в себя всю её необъятность. Значит маленькое человеческое сердце шире и сильнее всего на свете. По разве ты создано только для вечного терпения, о сердце? Разве, вмещая в себя всё, ты не способно вместить радость? Не выдерживая жара огня, плавится железо и золото, трескаются и разрушаются камни. А ты, маленький жалкий комочек плоти, ты выдерживаешь любой огонь — и не плавишься, не разрушаешься, не превращаешься в пепел. И огонь тебя жжёт, и льдом схватывает, и горы тяжкие наваливаются на тебя — всё тебе по силам, всё ты выдерживаешь, надеешься на будущее. Что ж, надежда — половина человеческой жизни. Я тоже надеюсь. На что? Одни аллах ведает. А может быть, и он не знает — куда ему, старенькому, до каждого человека приглядеться, к каждому прислушаться. Но я надеюсь и живу своей надеждой. Говорят, жаждущему бог в окошко подаёт. Возможно, и мне подаст, только надо бы решётку убрать, чтобы не мешала…

Огульнязик подошла к окну и вздрогнула, увидев человека, стоящего неподалёку, под деревом. О аллах, да ведь это же тот самый парень! Это — Берды! Что его привело сюда? Может, он ко мне пришёл? Но тогда почему стоит вдали, не приближается, не ищет? Или у него что-то недоброе на уме? Ведь он — большевик, а от большевиков, как рассказывают, хорошего ждать нечего. Окликнуть его или лучше не показываться?

В этот момент Берды пошёл к дороге, огибая стороной подворье ишана Сеидахмеда. Со смешанным чувством опасения и желания позвать Огульнязик следила за ним до тех пор, пока он не скрылся за углом дувала. Тогда она уронила книгу на пол и выбежала из мазанки, крича:

— Берды!.. Берды!..

Он оглянулся, даже не удивившись, будто ждал этого зова. Огульнязик бежала к нему, улыбаясь. Но вдруг застеснялась, замедлила шаг, опустила голову, прикрывая рот яшмаком.