Звезда и тень - Лаура Кинсейл

Ее тело затрепетало. Он почувствовал в темноте ее румянец, ее тепло. Она подняла руки и отстранилась.

— Я считаю, что вы, должно быть, огорчились, как было принято ваше колье?

Ему было наплевать на колье. Осталась только одна ступенька к цели, что влекла его.

— Осмелюсь сказать — поэтому вы здесь. — Ее голос был почти беззвучен. — Я хотела, чтобы вы не спешили дарить это. Я посоветовала, что… О, господи, мистер Джерард!

Как она могла вообразить, почему он здесь? Он стоял, держа ее, вкушая ее, чувствуя ее возбуждение, зная, что он в своей серой одежде сливается с тенями. Он сомневался, могла ли она даже увидеть его, — и внезапно он отпустил ее, колдовским движением скрестил руки и зажег огонь в открытой ладони, холодный синий огонь, как отблеск океана, отразившийся на его лице, на пышных рукавах и кружевной отделке белого пеньюара.

Он почувствовал себя отрешенным — мрак больше не скрывал его.

Она на мгновение взглянула на светящийся камень на его ладони, а догом на него самого. При эфирном освещении она казалась смущенной, более живой, чем он представлял, — блеск ее рассыпавшихся волос, бархатистые линии лица, — все его запретные фантазии ожили. Он уже погасил свет, боясь ее напугать — черный воитель, возникший по волшебству из ночи, осуществивший то, что хотел.

— — О, — сказала она тихим ровным голосом. — Вам нельзя быть здесь. Боюсь, что это очень глупо, мистер Джерард. Все это ужасно нежелательно.

Он закрыл глаза, его кулак крепко сжал камень.

— Позвольте мне лечь с вами, — прошептал он.

— Я не думаю… это невозможно… — произнесла она изумленно. — Со мной?

Он обнял ее, тыльной стороной ладони тронул ее щеку, мерцающий огонь едва светился между его пальцев.

— Здесь. Сейчас.

Она колебалась, как если бы совсем не поняла его.

— Рискну сказать, что сегодня вы утомлены, чтобы так поздно не спать…

Он поднял рукой ее подбородок.

— Я не утомлен.

— О, — она глянула ему в глаза, — о, вам настолько одиноко? Если бы это был не столь неподходящий час, я бы попросила, чтобы дали чай.

Одиноко. Боже. Такой горячий, напряженный и одинокий.

Он открыл руку, и призрачный свет на мгновение осветил, как он целовал ее шею. Хрупкость девушки была такой женственной, как у цветка, а скрытый жар ее тела, глубокий, возбуждающий, как невидимое горение, которое зажгло камень и вспыхивало в нем.

— О, не надо, — её голос срывался, руки слегка дрожали, когда она беспомощно отталкивала его за плечи. — Это непристойно.

Это было непристойно. Это было безумие. Но он ее не отпустил. Обхватил ее спину, прижимая к себе. Кружевной воротник ее коснулся его. Он опустил светящийся камень на пол, и ее волосы скользнули всей своей массой ему на руки. Волнение охватило его. Он мечтал об этом, когда впервые увидел ее при дневном свете, в ателье, когда он наклонился и поднял запечатанное письмо, адресованное ей, и понял, что оно означало.

Он делал усилие, продвигая ее назад к постели. Она покорилась, колеблясь, и эта покорность означала, что она даже не понимала, какая сила ее вела.

У края постели его опыт заканчивался, несмотря на его голод, на его мечты, на его чувства. Он глубоко, неровно Дышал. Прислонился лбом к ее плечу.

— Я не причиню вам боль, — прошептал он.

— Нет, — сказала она, — конечно, нет.

Ее доверчивость поразила его. Она не могла доверять ему, он лгал, он знал это, но не остановился. Он отказывался от шестнадцати лет синяков и пота, и всех намерений, медленно опускаясь на колени и притягивая к себе ее. Он прижался ртом к ее телу, ощутил нежную грудь. Фланель держала ее аромат и тепло.

— О… мистер Джерард, — ее слабый протест был едва слышен в ночном воздухе.

— Ты сказала, что ты этого хотела. — Он скользнул руками ниже и обнял ее за талию. Он мечтал об этом, мечтал тысячу лет.

В голосе ее прозвучало сомнение.

— Я думаю, потому что моя мать была француженкой…

Ее рука легла ему на волосы. Он повернул голову и поцеловал ее ладонь. Она не отстранилась, и он поцеловал ее руку.

Сэмюэль ощутил ее спокойствие. Она нежно гладила прядь его волос.

Это отняло все силы, которыми он сдерживал себя. Он держал ее так, как будто она вот-вот исчезнет из его рук. Он желал, чтобы его прикосновения подчинили ее ему — его пальцы ласкали ее: изгибы под грудью, окружность бедер. Его охватил такой жар, что он боялся испугать ее, если он не сдержит своих порывов.

Сколько он помнил себя, он никогда так не касался женщины. В его жизни были быстрые и короткие объятия Кэй, или недолгие, спокойные приветствия леди Тэсс. Сладость объятия обрадовала его, он готов был глупо заплакать, чувствуя ее тепло своим лицом и своими руками.

Он хотел ей признаться, но у него не было слов. Он хотел сказать: тепло, нежность, мягкость, твои волосы, твои прекрасные распущенные волосы, твои руки, твои кисти… ты понимаешь? Я не причиню тебе боли. Я не хочу причинить тебе боль. Я умираю.

Ее рука покоилась на его шее. Он слышал ее дыхание и то, как поднимались и опускались ее груди возле его щеки.

— Я боюсь, мы переходим грань. — Ее рука слегка напряглась. Она приподняла прядь его волос, провела по ней пальцем и отпустила. — Но, дорогой сэр… я тоже чувствовала себя одиноко.

— Леда, — только ответил он хриплым шепотом. Медленно, очень медленно, чтобы не испугать ее, он поднялся.

Ленточка держала на шее ее пеньюар; он потянул за узел и отпустил. Его рука скользнула ниже, он ожидал найти пуговицы, как на мужской рубашке, но их не было. Его палец отстегнул легкие сатиновые петли, которые свободно соскочили с маленьких перламутровых пуговиц, спускающихся почти до талии.

Ее тело застыло, как только он это сделал.

— Не бойся меня, — сказал он с силой. Его мускулы были напряжены, его собственное тело стало чужим, как будто он двигался в тяжелых доспехах.

Леда пристально посмотрела на него. Сэмьюэл увидел, что она страшится, что — боже! — до этого момента она его на самом деле не понимала, не ожидала этого, не остановила его, а сейчас к ее губам подступают слова, чтобы отвергнуть его.

Он не мог этого допустить. Закрыл ей рот своими губами, безжалостным поцелуем остановил эти слова, прижал ее к себе, рукой лаская волосы. Он нарушил свое обещание, поцелуй причинил ей боль, должен был причинить, потому что ему самому было больно.

Его уверенная сила преодолела ее равновесие, и он опустил ее на постель во всю длину рядом с собой.

Волосы ее веером покрыли лицо. Она упиралась руками в его плечи. Он завис над нею, тяжело дыша: им владели инстинкт, память и желание. Его тело двигалось по ее телу, так близко, так близко от взрыва, ее ноги находились по всей длине с его ногами, их разделяла только тонкая ткань.