В волчьей пасти - Бруно Апиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Войдя в свой кабинет, Рейнебот взялся было за телефонную трубку, но снова положил ее на рычаг. «Не стоит руки марать! — подумал он. — Пусть Клуттиг с начальником сами расхлебывают». Ситуация создалась неприятная, и Рейнебот счел более разумным держаться в стороне. Исчезновение сорока шести было равносильно объявлению войны и казалось Рейнеботу настолько непостижимым, что он только покачал головой. Положение начинало осложняться. После совещания у начальника лагеря, которое многое раскрыло Рейнеботу, он стал осторожнее. Сегодняшнее происшествие показало, что в лагере действуют тайные силы, которые он, тщеславный и самовлюбленный юнец, никогда не хотел принимать всерьез. Привыкший видеть в заключенных лишь безвольное стадо, он теперь смутно почувствовал, что совсем не так просто начать палить по этой массе из пулеметов. А кроме того… Рейнебот медленно прошелся по кабинету и задумчиво остановился перед картой. Цветные головки булавок что ни день перемещались все ближе к лагерю. Юноша озабоченно поджал губы. Дело табак, Адольф!.. На письменном столе стоял портрет в серебряной рамке. Самодовольно опустив углы рта, молодой комендант рассматривал изображенного на портрете мужчину — идола с зачесанной на лоб прядью волос. И вдруг Рейнебот щелкнул пальцем по подпертому усиками носу портрета.
— Так-то, Адольф! — презрительно заметил он.
Вейзанг доложил начальнику лагеря об исчезновении сорока шести заключенных. Швааль взволновался. Подперев кулаками бока, он простонал:
— Ну, конечно! От этого Клуттига только беспорядок в лагере!
Швааль не мог заняться длительными поисками: на веймарском вокзале уже стоял товарный поезд в ожидании первых эшелонов.
После вспышки раздражения Швааль стал удивительно молчалив. Задумчиво расхаживал он по кабинету. И вдруг остановился перед Вейзангом, который, развалясь в кресле у стола совещаний, озабоченным взглядом следил за своим хозяином.
— После нас придут большевики? — неожиданно спросил Швааль.
Вейзанг заморгал и проглотил слюну, словно ему задали вопрос на экзамене.
— Ясно. А кто же другой?
Швааль был явно огорчен. Он снова прошелся по кабинету, а затем, устремив указательный палец на растерявшегося Вейзанга, произнес:
— Одно известно твердо! На конференции министров иностранных дел союзников в Москве в сорок третьем году было постановлено предать суду военных преступников.
Швааль многозначительно постучал себя пальцем по груди.
— Вот так штука! — выпалил изумленный Вейзанг.
— Да, мой милый. Все не так просто решается, как хотелось бы Клуттигу. — Швааль горестно вздохнул. — Начать стрелять — это просто. Может быть, мне повезет и я проскочу. Может быть, отращу бороду и пойду в дровосеки где-нибудь в Баварии.
— Это хорошо! — обрадовался Вейзанг.
— Но если меня накроют… Если они меня накроют… я в любом случае останусь для них начальником концентрационного лагеря Бухенвальд. А если они увидят здесь кладбище… — Швааль повертел пальцами. — Нет, нет, мой милый!..
Вейзанг попытался проследить за ходом мрачных мыслей Швааля, но это ему не удалось.
— Ты же умный. Что же надо делать?
Швааль махнул рукой.
— Убрать тех сорок шесть! Этим мы отрубим голову сопротивлению. А всех остальных отправить отсюда. Сколько их сдохнет по дороге, мне все равно. Что такое алиби, я по прежней службе знаю отлично. Во всяком случае, здесь, в лагере, не должно быть трупов.
— Я тоже так полагаю!
Задумавшись, Швааль зажал большим и указательным пальцами нижнюю губу.
— Мы должны опередить Клуттига, чтобы он чего-нибудь не натворил. Иди сейчас же к воротам, вызови Кремера и лагерную охрану, и пусть ищут тех сорок шесть.
— Ты думаешь, лагерная охрана окажет нам любезность и найдет хоть одного из…
— Это мне безразлично! — яростно закричал Швааль — Ты получил от меня приказ! Я не допущу, чтобы Клуттиг перевернул вверх дном весь лагерь.
Вейзанг испуганно вскочил.
— Ну, ну, ну, не волнуйся!
По возвращении в бараки старосты пришли к Кремеру и сгрудились вокруг него в тесном помещении. Их лица были напряжены, и глаза от пережитого волнения лихорадочно блестели.
— Что теперь будет, что нам делать?
Нервное возбуждение передавалось от одного к другому.
— Товарищи, — воскликнул Бохов, — нельзя допустить, чтобы нас сбивали с толку. Сейчас нам важно сохранить ясную голову. Нас хотят эвакуировать. А сорок шесть человек Клуттиг решил прикончить. Он ошибается, думая, что этим подорвет наше сопротивление.
Бохов бросал эти слова громко, перекрывая шум, и сам дивился, что после стольких лет снова слышит свой голос, не шепчущий и затаенный, а полнозвучный и сильный, словно только что внезапно возвращенный ему. Сознание, что он живой человек, все эти годы прикрученное, как фитиль, вспыхнуло и придало его душе такую великую мощь и ширь, что ему хотелось обнять всех. Друзья! Товарищи! Братья!
Вероятно, то же испытывал Кремер, ибо он тотчас же заговорил:
— Товарищи, все эти годы мы держались вместе. Теперь станет ясно, есть ли у нас необходимая дисциплина. Никаких непродуманных действий, товарищи! Мы не потерпим провокаторов в своей среде, но не должны также стать жертвой провокаторов, которых подсунет нам начальство. Подумайте об этом! Иначе мы поплатимся жизнью тысяч людей. Покажем фашистам, что мы не дикая орда, а объединение дисциплинированных людей! Товарищи, выслушайте, что я вам сейчас скажу! Все поступающие приказания начальства в дальнейшем должны выполняться так, как мы будем передавать их вам.
Кремер испытующе оглядел внимательные лица. Старосты поняли его.
— Мы! — повторил Кремер и ударил себя в грудь. — Идите к вашим товарищам в бараки. Не давайте себя ничем запугать. Наступают тяжелые дни. Мы должны защищать жизнь всех заключенных! Мы будем защищать свою жизнь с помощью оружия, которое у нас есть, мужества и железной дисциплины!
Слова Кремера вселили в старост надежду и уверенность. На Бохова нахлынуло горячее товарищеское чувство. Он восхищался Кремером. Когда старосты покинули помещение, он остался.
Они посмотрели друг другу в глаза, и Кремер, смиряя наплыв чувств, согревших и его грудь, не без смущения протянул:
— Я, кажется, должен был это сказать…
Бохов ничего не ответил.
И вдруг, повинуясь порыву, который оказался сильнее, чем их грубоватая сдержанность, они безмолвно обнялись, и теплое биение сердец заменило им слова. Редки и потому особенно драгоценны были мгновения в суровой жизни этих двух мужчин, когда чувство, обычно скупое и скрытое, прорывалось наружу и расцветало пышным цветом. Насупившись, как всегда, когда он опасался слишком размякнуть, Кремер сказал:
— Теперь дело пойдет, Герберт!
— Нет сомнений, что у эсэсовцев скоро начнется кавардак. Это развяжет нам руки. Где ИЛКу встречаться в дальнейшем? Что ты можешь предложить?
Кремер подумал.
— Пожалуй, в семнадцатом — в карантинном бараке. Эсэсовцы ходят туда так же неохотно, как и в шестьдесят первый. От семнадцатого барака недалеко до канцелярии. Всегда можно будет поддерживать связь. Староста семнадцатого барака прекрасный товарищ, он может вас надежно устроить.
— Хорошо, — решил Бохов. — Поговори с ним ты, а я дам знать товарищам.
Они пожали друг другу руки. И в этом пожатии была твердая решимость.
Клуттиг все еще ждал. Перекличка давно уже должна закончиться. Ему не сиделось на месте, и он вышел из сторожки.
— Что случилось? Когда же они явятся?
Гауптштурмфюрер, к которому он обратился, пожал плечами.
Заключенные в бараках насторожились. В громкоговорителях щелкало, кто-то на пробу дул в микрофон. Все прислушались. Раздался обычный ленивый голос Рейнебота:
— Лагерный староста и капо лагерной охраны немедленно к воротам!
Это распоряжение, самое обычное в жизни лагеря, сегодня казалось событием, как становились событиями все, даже самые ничтожные, происшествия. Заключенные, выполняя приказ, оставались в бараках и чувствовали себя как бы в осаде. Во всем, что совершалось вокруг, им мерещились бедствия. В окнах первых рядов бараков у апельплаца виднелись любопытные лица. Оба вызванных беглым шагом спешили по апельплацу. Навстречу сквозь железные ворота в лагерь вошел Вейзанг. В тех бараках, откуда не было видно апельплаца, стихли возбужденные разговоры. Заключенные, толпясь у длинных столов, ждали новых передач. Но громкоговоритель молчал. Что-то назревало, но что?
— Где люди? — встретил Вейзанг Кремера и капо. — Почему не явились сорок шесть человек?
— Мне неизвестно, почему они не явились, — по-служебному четко ответил Кремер.
— Пусть явятся, — заверещал Вейзанг. — С ними не будет ничего худого. В Бухенвальде никого больше не будут приканчивать. Они еще в лагере?