Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945 - Валерий Вахромеев

Валерий Вахромеев

ВЫЖИТЬ И ВЕРНУТЬСЯ

Одиссея советского военнопленного 1941–1945

История создания этой книги

Недавно мне попалась на глаза книга Эрика Лундквиста, шведского путешественника, проведшего два десятка лет в джунглях Новой Гвинеи, «Дикари живут на Западе». В ней есть фрагмент, посвященный событиям начала сороковых годов XX века. Однажды автор рассказал носильщикам из племени каннибалов о том, что далеко на западе идет большая война, гибнет множество людей. Аборигены хитро переглянулись, но промолчали. Лундквист поинтересовался, чем вызвана такая, с его точки зрения странная, реакция? Немного смутившись, простодушные людоеды признались: «Теперь победившее племя досыта наестся! А вот нам Большой Белый Бог (имеется в виду Спаситель) не разрешает есть своих врагов…» Им было совершенно невдомек, что где-то там, вдали, люди убивают друг друга вовсе не потому, что голодны, а по каким-то иным причинам. В словах дикарей прозвучала обезоруживающая правда, с которой невозможно спорить, как невозможно было объяснить им, почему и за что воюют западные «белые племена».

Оказавшись втянутым во Вторую мировую, Советский Союз мобилизовал на защиту своей свободы и независимости лучших, цвет нации. Патриотизм, желание защитить, спасти свою страну для молодежи того времени в основном были нормальным, естественным явлением, это не секрет. Попав летом 1941-го под ураганный огонь танковых дивизий и артиллерийских расчетов противника, слушая, как визжат над головой немецкие бомбардировщики, готовясь обрушить на отступающие по дорогам бесконечные неровные колонны советских войск новые тонны смерти, они, эти парни, еще недавно читавшие в газетах об «абсолютной готовности СССР к войне», Ъ том, что враг «будет разбит на его территории», не переставали спрашивать себя, почему же Родина оказалась не готовой к нападению, почему теперь им приходится уходить все дальше от границы, избегая плена, окружения, гибели. Одна винтовка на четверых и один боекомплект к ней, пустые бутылки для «коктейля Молотова», противогаз — вот и все, чем они могли противостоять стальной мощи вермахта. До сих пор не подсчитано точно, сколько советских ребят осталось в тех полях и на тех дорогах — убитыми, пропавшими без вести — и сколько их, несмотря на все усилия выбраться к своим, оказалось в немецком плену, как случилось и с моим отцом.

В детстве и подростком я много раз расспрашивал его о войне — слушая рассказы сверстников о родителях-фронтовиках. Но что он мог ответить мне тогда, если само слово «военнопленный» обозначало только одно: предатель и трус. До 1970-х годов он не мог даже считаться участником этой войны. Удивительно, как после возвращения домой в ноябре 1944-го, госпроверки и фильтрационных лагерей с вызовами на ночные допросы, после слежки соседей по коммуналке он сохранил любовь к Родине, преданность ей. Как потом все-таки нашел силы рассказать о пережитом в плену, побегах, месяцах, проведенных в попытках добраться до нейтральной Швейцарии (последний его побег состоялся из лагеря в немецком городе Дармштадте), о желании сражаться с немцами в рядах французского Сопротивления, о возвращении в Советский Союз?. Не впасть в уныние, не утопить несправедливость в вине, не наложить на себя руки? Я преклоняюсь перед его мужеством и оптимизмом, открытостью навстречу Жизни и окружавшим его Людям, — чертами характера, которые ему всегда удавалось сохранять и поддерживать в себе.

Правда, кое-что из своей военной «одиссеи» он все же поведал мне, когда я был еще совсем мал. «Сначала было слово». В соответствии с этой вечной формулой рождались некоторые его воспоминания. В палатке на привале (они с моей мамой любили ходить в походы и брали меня с собой), на вечерней прогулке или когда я лежал в постели с температурой, — он, понемногу, подбирая фразы, старался простым и понятным языком донести до меня свои переживания, свои впечатления. Лишь в конце семидесятых, тяжело заболев и фактически снова оказавшись лицом к лицу со смертью, он, по совету мамы, его верной спутницы и подруги, стал записывать какие-то фрагменты воспоминаний: на отдельных листках и лоскутах бумаги, стараясь ничего не забыть, доверяя серым страницам самое сокровенное.

Постепенно болезнь забирала его память и силы, и тогда мама попросила меня привести в порядок разрозненные записи. Я взялся за этот труд, плохо представляя всю сложность задачи. Отпечатав (тогда еще на примитивном ПК) очередной рассказ, я показывал его папе: он смотрел, соглашался или просил что-то исправить. Так к 45-летию Победы я подарил ему отпечатанный (единственный!) экземпляр получившейся книги с ксерокопиями его рисунков, сделанных в дополнение к рассказам. Потом, несколько лет спустя, появились еще 4 экземпляра, дополненные новыми рассказами и рисунками.

Подарив их родным и друзьям (а те, в свою очередь, отдали читать дальше), я много раз слышал их советы предложить папины рассказы в издательство, которому была бы близка эта тема. В 2010 году папы не стало… Но живет его слово, его повествование о почти невероятном и тем не менее абсолютно правдивом приключении молодого двадцатилетнего московского паренька, прошагавшего свои собственные пол-Европы.

От автора

Не знаю, то ли с годами, то ли под впечатлением прочитанной в «Неделе» статьи о Франции военных лет у меня в голове всплывают воспоминания о моей далекой военной юности. Все было будто вчера. Тогда по планете шагала Вторая мировая война. Эти воспоминания, возможно, хорошо бы прочесть самому, живя в совершенно другое время, в другом возрасте. Сейчас идет 1970 год, двадцать девять лет прошло с тех пор, как началась военная эпопея. И далеко, и близко все это было. Да, все это было…

Рассказы всплывают в памяти отдельными штрихами, эпизодами, без хронологической последовательности моей жизни тех далеких лет…

Жаворонки 41-го

(Конец июня 1941 года)

Приходилось ли вам слушать пение жаворонка, парящего в безоблачном летнем небе? Послушайте, если представится такая возможность. И наверное, он будет петь свою песню, как пел ее нам в далеком уже 41-м году…

Шли первые тяжелые дни войны. После изнурительного двухдневного марша и отхода на новые позиции наша часть окопалась. Сильно нас потрепали немцы, многих бойцов мы недосчитались. Утреннее солнце ласково пригревало молодых солдат. Клонило ко сну. Уже двое суток не было отдыха. Молодой политрук, как мог, подбадривал бойцов. Его юношеская, худая фигура мелькала то тут, то там на фоне зеленого поля. Лицо политрука осунулось и почернело, глаза выдавали его нечеловеческую усталость. Чувствовалось, что он подбадривает молодых ребят, превозмогая усталость из последних сил.

Томительно тянулось время в ожидании боя. Веки сами собой смыкались, пригретые лучами солнца. Раскаты дальнего боя слышались то справа, то слева от наших позиций. Сон и жажда валили с ног, но мы ждали боя. Но вот затихли звуки дальней канонады. В звенящей тишине мы услышали веселую и задорную песню жаворонка. Беззаботно и свободно в высоком голубом небе резвилась крохотная птичка, будто вовсе и не было войны! В пении птицы слышалось обращение ко всему живому, призыв к радости наслаждения жизнью. И, сразу забыв об усталости, запыленные, пропитанные потом бойцы вглядывались в небесную лазурь. Они искали взглядами маленького певца жизни.

Вдруг разом вздрогнула земля, расколотая разрывами вражеских мин. Дым, пыль, комья земли — все мигом закрыло небо, солнце. Шквал разрывов ураганом пронесся по мирному зеленому полю. Ветер гнал широкую серо-черную полосу дыма. Она густой тенью затягивала изрытое разрывами поле. В ушах стоял нестерпимый звон, от гари и дыма во рту было противно кисло.

Облако дыма, постепенно рассеиваясь и редея, уходило куда-то на север. Наступила звонкая зловещая тишина. Оглушенные канонадой и ослепшие от пороховой гари бойцы постепенно приходили в себя, оглядываясь кругом. Рядом со мной, наполовину засыпанный землей, лежал молодой боец, мой ровесник. Голова его была неестественно запрокинута назад, широко открытые глаза удивленно глядели в голубое небо. Осколок мины прервал его жизнь в тот момент, когда он слушал пение жаворонка. Мертвые, широко открытые глаза, устремленные в голубое небо, как бы продолжали любоваться полетом птицы. Тонкая алая струйка крови медленно сползла с мертвого лица на воротник солдатской шинели… Много лет прошло с тех пор, а эта трагическая картина первых дней войны и сейчас перед моими глазами. И стоит мне только услышать пение жаворонка, я вновь мысленно возвращаюсь в июнь 1941 года…

Люди, во имя жизни на Земле, пусть пение птиц никогда не прервется звуками войны!