В волчьей пасти - Бруно Апиц

— Прошу вас, господа, выслушать! — бросал Швааль в общую сумятицу. — Американцы вцепились нам в шкуру. Я получил сообщение, что передовые танковые подразделения американцев уже проникли в окрестности Готы.

— А мы все еще топчемся на месте и произносим речи! — вне себя заревел Клуттиг. — Зачем, собственно, вы распорядились поставить на вышках тяжелые пулеметы? — заорал он на Швааля и, как безумный, кинулся в толпу собравших. — Расстрелять всю банду и — смотаться!

Трудно было разобрать, означала ли начавшаяся сутолока одобрение или протест. Все смешалось в водовороте потерявших голову, метавшихся по комнате людей. Стремительно рванувшись за письменный стол, Швааль выхватил из ящика пистолет.

— Господа!

Все повернулись к Шваалю и увидели оружие в его руке. С искаженным лицом Клуттиг уставился на начальника лагеря.

— Я готов у вас на глазах пустить себе пулю в лоб! Тогда — пожалуйста, можете слушаться приказов Клуттига! Но пока я жив, имеет силу мой приказ!

Театральный жест Швааля оказал действие. Швырнув пистолет обратно в стол, Швааль захлопнул ящик.

— Без паники, господа! Наши войска еще удерживают позиции. Через несколько дней лагерь опустеет, и мы получим возможность уйти сами. Мой приказ сохраняет силу. Это приказ рейхсфюрера СС!

Цвейлинг все еще не показывался в вещевой камере. Никто в команде и не думал о том, чтобы работать. Заключенные толпились в канцелярии и на складе. Каждый из них ощущал всю тяжесть судьбы, выпавшей на долю команды. Весть о смерти Пиппига пресекала все разговоры.

Розе сидел на своем рабочем месте. Ни один заключенный не разговаривал с ним, и он не отваживался ни на кого поднять глаза. Почему товарищи чуждаются его?! Однако безмолвное презрение всех, казалось, отняло у него язык, и он, единственный из команды, торчал за столом, желчно и ожесточенно чем-то занимаясь. Но не на нем было сосредоточено молчаливое внимание заключенных, а на доносчике Вурахе. Тот угадывал единодушную враждебность окружающих и лез из кожи, чтобы казаться веселым. Он один во всей камере непрерывно болтал. Вообще же если и завязывался разговор, он вращался только вокруг вопроса об эвакуации.

— По мне, пусть она начинается хоть сегодня. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Замечание Вураха было встречено молчанием, но затем один из заключенных не удержался и сказал:

— Найдутся такие, которые и тогда ловко вывернутся.

— Если только не прихлопнут их раньше! — добавил другой.

Намек был достаточно ясен. Вурах чувствовал, что его подстерегают, и растерянно пробурчал что-то, словно не замечая скрытой угрозы. Заключенные снова умолкли. Но каждого из них сверлила одна мысль: схватить бы доносчика и бросить ему в рожу: «Это ты, пес, нас предал! И Пиппиг на твоей совести!» Но они не решались. Пока еще было слишком опасно хватать его за горло.

Во второй половине дня явился Цвейлинг. Его приход был следствием объяснения, которое состоялось у него с Гортензией. Цвейлинг решил было вообще не показываться больше в лагере.

— Никогда нельзя знать… — таково было философское обоснование этого намерения.

Но Гортензия погнала супруга в лагерь.

— Каждый сейчас на своем посту, а ты что, хочешь улизнуть?

— Надо подумать и о себе…

— О себе! — передразнила его Гортензия. — О тебе подумают другие. Твои же сослуживцы укокошат тебя!

— Это почему? — с глупым видом спросил Цвейлинг.

— Нет, вы послушайте господина гауптшарфюрера! Сначала он затевает делишки с каким-то еврейским ублюдком, потом затевает делишки с коммунистами…

Гортензия воинственно подбоченилась.

— На месте Клуттига я бы сказала: «Вот оно, доказательство: теперь он жмется в сторонку, трусливый пес!» Как раз теперь ты должен показать стойкость, — напустилась она на Цвейлинга. — В конце концов, тебе придется уходить со всеми нашими. Или ты все еще воображаешь, что проползешь у коммунистов под ногами? — Гортензия презрительно расхохоталась. — Где твой еврейский ублюдок? Мерзавцы ловко посадили тебя в калошу.

Цвейлинг, высунув язык, моргал в раздумье. Обстановка успела настолько проясниться, что эвакуация лагеря до прихода первых американцев казалась несомненной.

Итак, надо было решаться, Гортензия опять права. Придется уходить со всеми.

Команда заметила, что настроение Цвейлинга изменилось Он ни на кого не взглянул, не поинтересовался, чем они заняты, а сразу ушел к себе в кабинет и там остался. Для Вураха поведение Цвейлинга было сигналом. Он понял, что от этого слизняка ему больше нечего ждать, а вот со стороны заключенных следовало ждать худшего. Он попал между двух огней… Однако Вурах и виду не подал, с каким старанием он уже ищет лазейку.

Приказа ждали давно. И все же, когда под вечер приказ прозвучал на опустевшем апельплаце и ворвался в бараки, он был подобен парализующему удару.

— Всем евреям немедленно построиться на апельплаце!

От голоса Рейнебота шум и гам в бараках прекратились, по как только люди перевели дух, они загалдели пуще прежнего.

— Теперь пошло, теперь пошло! Евреи только первые!

Жребий был брошен!

Эвакуация началась!

Евреи были первыми, и каждый заключенный думал о том, что следующая очередь за ним. Многие уже приготовились к путешествию, скатали одеяло и упаковали свои скудные пожитки.

Другие, мечтая о том, чтобы ускользнуть от эвакуации, строили невероятные планы. Где-нибудь на пустыре выковырять себе ямку в земле или заползти под бараки… Но это оставалось только фантазией. Неумолимый приказ загипнотизировал всех, объединил в покорности судьбе.

Среди шести тысяч заключенных-евреев приказ вызвал взрыв страха и отчаяния. Сначала поднялся общий крик ужаса. Они не хотели уходить из защищавших их бараков. Вопили, рыдали и не знали, что им делать. Страшный приказ набросился на них, как разъяренный волк, запустил в них зубы, и они не в силах были его стряхнуть. Они пренебрегали распоряжением Вейзанга не покидать бараки. Близкие к помешательству, многие евреи разбежались куда глаза глядят. Они вбегали в другие бараки, в инфекционный барак Малого лагеря, в лазарет для заключенных.

— Помогите нам! Спрячьте нас!

— Стоит ли прятать? Ведь скоро и наш черед.

И все-таки блоки принимали их. С их одежды срывали опознавательные знаки евреев, взамен давали им другие. Моливших о помощи Кён укладывал в постели в качестве больных и тоже давал им другие знаки и номера. Некоторые из затравленных евреев прятались на свой страх и риск, заползая в лазаретный подвал для трупов. Другие кидались в «конюшни» Малого лагеря и там растворялись в массе. Однако скрываться там было особенно бессмысленно, так как именно в Малом лагере находилось много евреев из разных стран. Но кто ясно мыслит, когда за ним гонится волк?..

Те евреи, что остались в бараках, в конце концов окаменели под впечатлением убийственного приказа. Безвольно ждали они, что будет дальше. Старосты блоков не находили в себе мужества, чтобы дать команду о выступлении к воротам. Там ждала смерть! Они предпочитали встретить ее здесь!

Бохов боролся с собой. Стоит ли ему рисковать, выбегая в обезлюдевший лагерь? Но кто из товарищей по ИЛКу, кроме него, может теперь помочь Кремеру? И Бохов бросился в канцелярию.

— Ну? Что же теперь? — встретил его Кремер, словно он давно ждал гостя.

Оба делали вид, будто этот вопрос не был продиктован растерянностью.

— Задержать выход первой партии насколько удастся!

— А надолго ли это нам удастся?

— Все равно! Хоть на несколько часов, Вальтер, хоть на несколько часов.

В громкоговорителе щелкнуло. Раздался голос Рейнебота, теперь он не был таким вялым и наглым:

— Лагерный староста к коменданту!

Каждый вызов таил в себе новые опасности. Кремер негодующе топнул ногой и покосился в сторону вражеского громкоговорителя.

— Ну вот!

Затем он нахлобучил шапку и набросил шинель. Бохов следил за его торопливыми движениями.

— Вальтер! — окликнул он Кремера.

— Ну что?

Все, что они могли и хотели друг другу сказать, было вложено в эти скупые слова. Оба они это чувствовали. Кремер махнул рукой не надо об этом говорить.

— Возвращайся в барак. Я сам справлюсь…

Рейнебот встретил Кремера нетерпеливым вопросом:

— Почему до сих пор нет евреев? Будьте любезны позаботиться, чтобы они шли сюда. Или вы считаете, что они уже не обязаны повиноваться?

— Я обошел блоки и потребовал, чтобы ваш приказ был выполнен, — солгал Кремер.

— Потребовал, потребовал! — закричал Рейнебот. — Вся эта сволочь должна явиться для отправки на работу. Чтоб через час они построились здесь, не то вам не несдобровать!

Тяжело было Кремеру идти к евреям в бараки. Ноги у него, казалось, были налиты свинцом. Сердце в груди кричало: «Оставайтесь на местах, товарищи! Пусть никто не идет к воротам! У нас есть оружие! Мы вас защитим!» Но пламенный зов сердца умолк, Кремер вошел в первый барак.