В волчьей пасти - Бруно Апиц

— Ну что ж, пойдем и мы. Стройся!

Тихо, словно заботясь о том, чтобы никто не услышал, строилась лагерная охрана. Сперва робко, затем все более уверенно, она промаршировала по апельплацу назад. Когда охранники миновали первый ряд бараков, навстречу вышел Кремер. Он все видел. Капо снова пожал плечами, как бы выражая покорность судьбе.

— Ступайте в барак! — только и сказал Кремер, и действительно, что еще можно было сказать в этой своеобразной ситуации?

— Ступайте! — сказал он и заключенным, работавшим в канцелярии, когда вернулся туда, а потом и сам ушел в свой барак.

— Шли бы они… — грубо ответил он на вопрос Вундерлиха, собирается ли он дать ночной свисток. — Я вообще не стану больше давать никаких свистков.

Бегство заключенных-евреев не вызвало никакого отклика со стороны начальства. Этот факт трудно было постичь. Может быть, Рейнебот, возвратившись от Швааля, сказал себе примерно то же самое, что и часовые на вышке?

Доложил ли он вообще начальству лагеря об исчезновении евреев? Может быть, там не было Клуттига, который, конечно, стал бы беситься и поднял у ворот целую бурю?

Вечер сменила ночь. В бараках все уже знали, что лагерная охрана позволила евреям удрать, и ждали новых событий. Подозрительно прислушивались люди к тишине, каждый миг ожидая, что заорет громкоговоритель. Но зловещий аппарат над дверью молчал. Ожидание слабело. Многие поплелись в спальное помещение и заползли в свои гнезда на нарах.

Блоковый писарь-немец и два поляка-дневальных из Малого лагеря еще не спали.

Уже вторую ночь сидел Прелль в тайнике. Ему приходилось все время держать тело в согнутом положении. Это было мучительно. То и дело подгибались колени. Он не мог ни повернуться, ни сесть, ни опуститься на корточки, только головой упирался он в стенку шахты. День сейчас или ночь? Прошли сутки, или два дня, или четыре? Прелль стонал, он устал и измучился. Он закрывал глаза, но уснуть не мог. Пока он сохранял неподвижность, боль в мышцах затылка притуплялась, но при малейшем движении его будто пронизывало огнем. Прелль стискивал зубы.

И вдруг он вздрогнул. Крышка над его головой шевельнулась. Молнией пронеслось в мозгу: «Попался!» Но тут же он услышал знакомый голос, который шептал:

— Фриц! Дружище! Ты еще жив?

Дружеские руки подхватили его и вытащили наверх. Прелль трясся мелкой дрожью. Сырость и ночной холод пробирали его сквозь шинель.

— Скорей в барак!

Поляки подхватили его, и Прелль повис между ними, волоча онемевшие ноги. В клетушке писаря он понемногу пришел в себя.

Писарь дал ему кружку подогретого супа. Дрожащими руками Прелль поднес ее ко рту, и теплота, разлившись по телу, оживила застоявшуюся кровь. Только теперь он вспомнил о хлебе. Вытащив краюху, которая уже зачерствела, Прелль жадно откусил от нее. Тут влетел один из поляков.

— Идут!

Прелль вскочил и исчез во мраке ночи. Его помощники бросились за ним. Они во весь дух помчались к канализационной шахте. В тот миг, когда Прелль уже готов был нырнуть в нее, за одним из бараков показались два эсэсовца — две едва различимые тени. Перед ними трусила в поисках следа большая собака. Время от времени они освещали дорогу затемненным ручным фонарем. Четверо заключенных, затаив дыхание, стояли, словно окаменев. Эсэсовцы шли вдоль бараков, на расстоянии каких-нибудь пятнадцати метров от заключенных. Их шаги шуршали в тишине. Расширенными от страха глазами Прелль смотрел на приближающихся эсэсовцев. Вот они уже пересекают свободное пространство между бараками, где находится шахта. Если четверо заключенных видели эсэсовцев, то и те с такой же отчетливостью могли видеть их…

Теперь между ними оставалось лишь несколько метров. Может, что-нибудь отвлечет внимание эсэсовцев и они остановятся?.. А собака — вдруг она поднимет морду и учует заключенных? От ужаса цепенело сердце… Эсэсовцы, миновав свободное пространство, пошли дальше вдоль бараков… Они удалялись! Головы четырех товарищей поворачивались им вслед. Глаза сверлили мрак. Смерть, вея холодом, прошла мимо них, и черный небосвод выдержал, не рухнул. Прелль бесшумно исчез в шахте. Над ним тихо закрылась крышка. Охваченный крайней душевной усталостью, Прелль прислонился головой к стенке. Только теперь он почувствовал, чего стоили ему эти минуты.

На другое утро Бохов одним из первых пришел к Кремеру, чья комната все более превращалась в сборный пункт. Кампания по спасанию сорока шести обреченных на смерть, вчерашнее бегство заключенных-евреев — все это было открытым вызовом, и Кремер, Бохов, пришедшие к Кремеру старосты блоков, равно как и заключенные в бараках, — все ждали репрессий. До сих пор начальство лагеря, как правило, при малейшем нарушении дисциплины тут же показывало всю свою силу.

В проходах между бараками сегодня царило оживление. Заключенные стояли кучками и гадали, какие произойдут события. Тщетно ждал Кремер приказа Рейнебота выстроить лагерь для обычной переклички. Когда время переклички приблизилось, Рейнебот лишь объявил через громкоговоритель, что работники, прикомандированные к кухне рядового состава и к офицерской кухне, должны отправляться на свои места. Кроме этих команд, из лагеря не вышел ни один заключенный. То, что не состоялась перекличка, было так же необычно, как и то, что не последовало возмездия. У Кремера было неспокойно на душе. Он все посматривал на часы у ворот. Прошло уже два часа сверх срока.

— Выходит, переклички сегодня не будет, — сказал он. — И вообще перекличек больше не будет…

— Я слыхал, — мрачно сообщил один из старост, — будто начальник лагеря связался с ближайшим аэродромом и потребовал присылки бомбардировщиков.

Кремер круто повернулся к нему.

— Слыхал, слыхал! — гаркнул он на старосту. — Чепуху ты слыхал! Не хватало еще, чтобы мы распространяли сказки!

— Не забивайте себе головы непроверенными слухами, — предостерег Бохов. — Прежде всего мы должны выждать. Посмотрим, как начальство откликнется на бегство евреев.

— Это затишье мне не нравится, — проворчал Кремер.

Щелкнул громкоговоритель. Все устремили глаза на зловещую коробку. Зажужжал ток, послышалось покашливанье в микрофон, и наконец раздался голос Рейнебота:

— Лагерный староста, слушать! Всему лагерю построиться на апельплаце!

Рейнебот повторил приказ, затем аппарат онемел. В бараке стало непривычно тихо. Все молчали, и каждый старался прочесть по лицам других их мысли. В лагере этот приказ привел толпы заключенных в бурное движение. Все, кто был на дворе, разбежались по своим баракам, и там поднялся шум и гам.

— Не пойдем! Нас хотят эвакуировать! Не допустим!

В несколько минут лагерь словно вымер, вне бараков не оставалось ни одного заключенного.

— Не пойдем, не пойдем!

Старосты возвращались от Кремера.

— Мы не пойдем! — кричали им заключенные.

— Надо идти! — отвечали старосты блоков.

Прошел еще час. В это время Клуттиг и Рейнебот находились v Швааля.

Рейнебот со сдерживаемой иронией доложил:

— Господин начальник, лагерь не вышел для построения.

Швааль заморгал, ничего не понимая:

— Как так не вышел?

В ответ Рейнебот лишь слегка пожал плечами.

— Мерзавцы давно почуяли, что вы их и пальцем не тронете! — заорал Клуттиг.

Не желая вступать в спор, Швааль ограничился своим самоуверенным «Ба-ба-ба!» В ту же минуту ему сообщили по телефону, что для приготовленных товарных поездов путь открыт, и он кичливо остановился перед Клуттигом.

— Ну чего вы еще хотите? Поезда готовы к отправлению. — И тут же загремел на Рейнебота — Повторите приказ. Пусть немедленно построятся! Если через полчаса никто не выйдет, я пошлю в лагерь роту эсэсовцев и прикажу плетками гнать негодяев к воротам! Подождите! — остановил он Рейнебота. — Передайте мой приказ самым строгим тоном, но без угроз. И в то же время старайтесь, чтобы у заключенных не создалось впечатления, будто мы не знаем, как с ними справиться.

Чуть заметная улыбка мелькнула в углах рта Рейнебота. Повторение приказа лишь усилило сумятицу среди заключенных. В Малом лагере поднялась дикая толчея. Растерянные и возбужденные старосты и дневальные кричали:

— Стройся, стройся!

Как убойный скот, сгрудились заключенные перед бараками, один подталкивал вперед другого. Можно было услышать крики и жалобы на всех языках, но никто не желал строиться. Старосты блоков, сколько ни метались они среди бурлящей человеческой массы, сколько ни дергали людей, ни толкали, ни орали на них, не были в силах построить маршевую колонну. Топтанье на месте, отчаянное топтанье на месте. В общем лагере происходило то же самое. Правда, заключенные собрались перед бараками, но порядка нельзя было добиться. Прошел еще час. Кремер побежал в Малый лагерь. Здесь застало его повторное обращение. Рейнебота.