Булочник и Весна - Ольга Покровская

– Он вам сказал? – шёпотом спросила она, когда я подошёл. – Ну, что ночью не будет шума? И как же он это сделает? – А он сам не знает, – отвечал я хмуро. – Будет импровизировать по ситуации, – и зло поплёлся за Ириной – менять баллон.

Вернувшись, я застал Петю на лесной опушке. Мой друг бродил взад и вперёд и разговаривал по мобильному. Шаг его был тревожен, слов я не разбирал. Наконец он снял наушник и пошёл мне навстречу.

– Ну всё! Звякнул Михал Глебычу. Говорю, мол, народ доведён до крайности. Пажкова, конечно, судами не напугаешь. – Он с ними в обнимку ходит. Но и лишних проблем ему тоже не надо, тем более если это не принципиально для дела. Работы шумной осталось немного. Можно и днём управиться, – он умолк и улыбнулся. В башке у него – я видел – пело. Он даже покачивался чуть заметно в такт этой свежей, ошеломляющей музыке.

Цель Петиного приезда была достигнута с лихвой. Вряд ли он мог надеяться, что уже сегодня от него потребуют подвиг по укрощению пажковской стройки. И вот пожалуйста – есть шанс проснуться героем!

Мы сели на Колину лавочку – прочиститься от тревог свежайшим липовым цветом.

– Я ведь по случайности к вам сегодня забрёл! – сказал Петя и качнул головой, словно не веря своей удаче. – Проснулся, думаю – дай съезжу к маме! Отца-то хоть иногда по работе встречаю, а маму – сто лет… Приезжаю – а у них Наташка! Наташку помнишь? Ученица моя, сероглазка такая, с косами. Так вот, вхожу – сидит, вся какая-то пятнами, зарёванная, что ли, и мама её чаем отпаивает. Я-то с учениками всегда у родителей занимался – у них хоть порядок. Спрашиваю, в чём дело? Оказывается, с новым педагогом конфликт. И в рёв! Пётр Олегович, не вернётесь в сентябре – брошу. Я, говорит, без вас не могу.

Я ей – Наташ, я, мол, больше не играю и не преподаю. Занимаюсь другими делами. А что не можешь – так это все мы без кого-нибудь не можем, так устроена жизнь.

Она говорит: ладно, но можно я вам хотя бы сыграю, что разучила в вашу честь. Прикинь, в мою честь она разучила! Бетховен – тридцать три гениальные вариации на тупейший вальс одного сноба! Красота, я тебе скажу, не хилая, и попробуй справься! Не в плане даже техники. Просто каждую бусину этой красоты надо высветить. Ну как я откажу? Она вообще одарённая девчонка, а тут её ещё и переклинило со слёз. С какой-то яростью прямо взялась и так забацала – душа дрожит! Слушаю и чувствую – всё, меня колошматит! Просто трясёт крупной дрожью, оттого что снова слышу инструмент! Слышу, как человек играет, мой ученик.

Говорю: неужели сама? А она мне: ну теперь-то вернётесь? Понимаешь, логика у неё какая? Она выложилась насмерть – должен же и я совесть иметь! То есть эти вариации – мне как бы взятка. Ну и куда деваться? Говорю: вряд ли, Наташ. Ты, говорю, если очень надо, лучше звони, будем встречаться – чем могу, помогу.

Вот так вот! Только я обрадовался, что живу, как нормальный человек. Так нет, явилась, сварила меня и размяла в картофельное пюре! Проводил её и вдруг вспомнил, что мне к вам уже можно. Вскочил, понёсся. Думаю, господи, сколько у человека спасателей! Это ангелы за меня борются, не отдают…

– А чего ржал тогда над Ильёй, когда он тебе про Дух истины?

– Не знаю, – сказал он искренне. – По привычке.

В этот день Петя не торопился домой. Он хотел дождаться своего триумфа или позора. В зависимости от того, что решит Пажков.

Мы ещё потусовались в доме, мешая Илье работать. Потом попили чаю. А когда бледный июньский вечер с востока покрылся патиной, вытащили за ворота обрезок бруса и уселись на него, как на лавочку, – ждать обещанной тишины. Над фонарями стройки с трудом проклюнулись звёзды. Лязгали краны, звенел металл. С порывами ветра масляно пахло шпалами.

Петя смотрел на гулкие глыбины комплекса и начинал уже потихоньку нервничать. В одиннадцать он взялся за телефон, но дал отбой, закурил. Подождал ещё. Опять закурил. Чертыхнулся и умолк совсем, как-то внутренне переломившись. Всё было то же – звенело и лязгало. Лязгало, гудело и выло.

– Знаешь, брат, мне у вас так светло! – вдруг сказал он. – Это, конечно, жуть: наобещать – и мимо. Но, может, наоборот – есть в этом что-то человеческое? Знаешь, как голос подсевший, или цыпки на руках, или комариный укус расцарапанный. Я вот, к примеру, считаю, что женщины, у которых всего этого не бывает, – бессмысленны. Или там парни с железной волей. Как с ними вообще говорить по-человечески, если они киборги? Вот мы с тобой лохи – и это по-божески! – Он помолчал. – Ну не вышло. Не всё в нашей власти. Есть даже какое-то благословение в этом позорище. Мол, сиди уже, Петька, и не гордись…

Он крепко вздохнул и снова взялся за телефон.

– Ну что, звонить? Звонить или не звонить?

Подумал ещё, перекрестился и вызвал номер Пажкова.

Мне хотелось заткнуть уши. Не могу слушать, как мои Друзья разговаривают с чертями. Я встал и, хрустя по высохшей глине, отошёл на край холма.

– Михал Глебыч. Как же так – ночь на дворе! – долетало до меня. – Я ведь слово дал. Журналист их местный, некий Рык, мне звонил… Вы его знаете… – заискивающе врал Петя.

Должно быть, Пажков объяснял ему, что давать слово, не обладая полномочиями его исполнить, есть признак глупости.

– Ну, может, и так… – подавленно проговорил Петя. – Да… Важный для меня человек. Да, – пауза. – Да, – пауза. – Да.

Эти жалкие Петины «да» шли как подписи в долговых бумагах.

Измочаленно он повесил трубку. Я не рискнул его расспрашивать. Он заговорил сам.

– Насквозь меня слышит! Ты, говорит, Петька, брось мне про Рыка. Я твоего Рыка зарою в арык. Мол, у тебя там личный интерес.

– Ну так выключит?

Петя пожал плечами. Невольно мы оба прислушались. Над миром царствовал трудолюбивый скрежет, как будто из бетонной земли выкорчёвывали железный дуб.

– Я даже и не знаю, что теперь лучше, – проговорил он. – Если выключит – значит, я у него одолжился. Он ведь, зараза, хитрый. За каждую уступку сдирает вдесятеро. И голос у него такой жёлто-серый, скользит… – начинал уже бредить Петя. – А бывает, наоборот, прямо щас лопнет от доброты! Я, говорит, Петька, тебя понимаю и люблю и в человеки выведу, не сомневайся. С головой у него всё-таки того…

Петя умолк и загипнотизированно уставился на звезду прожектора, повисшую рядом с луной.

Я уже было хотел предложить ему наплевать на Пажкова и пойти поужинать, как вдруг краем сознания различил, что железный бой оборвался. Аритмичное сердце чудовища лязгнуло в последний раз и встало.

Мы с Петей переглянулись и синхронно поднялись с нашей брусины. Тридцать секунд – тихо. Минута, полторы, две… Тишина оказалась решительно нестерпимой. Она жгла – как будто вот-вот её должен был проколоть крик или выстрел.

– Ес! – крикнул Петя, и лицо его расплылось улыбкой – в ней были чистейшая радость, ликование победителя, предвкушение всех призов.

– Ну а чего уж там! Одалживаться – так одалживаться! – воскликнул он, не в силах сдержать сияние. – Тут, между прочим, у вас два посёлка будет в окрестностях – так вот, попрошусь у Михал Глебыча их курировать! Он меня любит! Буду ездить к вам, к Ирине… Знаешь, всякое бывает. А вдруг грандиозное выйдет счастье? – Он поднялся с брусины и потянулся, как ребёнок, проснувшийся для весёлого дня.

Я бы много чего мог возразить ему, но не стал разводить занудство.

В это время ослепительную тишину нарушил гул накатывающего из-за леса автомобиля. Мы вгляделись и различили в свете строительных прожекторов машину Тузина.

Николай Андреич въехал в гору и, заглушив мотор, вышел поприветствовать нас. Впрочем, «поприветствовать» – неточное слово. Едкая любезность его лица имела мало общего с приветливостью.

– Э, друзья! Да мы опять все в сборе! – воскликнул он, распахнув риторическое объятие, но руки никому не подал. – Пётр Олегович, переселяйтесь к нам в деревню! Компания наша, я вижу, вам нравится!

– Я бы переселился. Да этот вот не пускает! – кивнул в мою сторону Петя. – Боится, я вам гармонию порушу.

– Ну что ж, такое мнение имеет право быть, – согласился Тузин. – Но вы не расстраивайтесь. Деревень-то много! Почти как девушек!

Петя добродушным кивком выразил согласие. На сегодня он был удовлетворён и не нуждался в драке. Тогда как Тузин, напротив, явно желал продолжить общение.

– Ну что, Костя? Хрен побеждён? – спросил он, силясь выудить из раздражённого ума тему для разговора.

– Вряд ли, – сказал я. – Ему очень хочется жить, он будет бороться. Я опрыскиватель Ирине отнёс, спасибо. Может, потом ещё попрошу.

– А это на здоровье! Вам на здоровье, хрену на погибель! Берите хоть насовсем! – рассыпался Тузин и, оглянувшись на долину, заметил: – Что-то тихо у нас сегодня!

– Это я велел, чтоб подвернули! – сказал Петя и взглянул на Тузина подбадривающе – как экзаменатор, желающий ученику ответить на пять.

Тузин обескураженно посмотрел на меня. Я молча кивнул. Мне было от души жаль его.

– Вижу, Пётр Олегович, нет вам преград! – сказал Тузин с печалью. – Спокойной ночи, господа! – и, сев в машину, проехал сто метров до своих ворот.