Булочник и Весна - Ольга Покровская

Илья кивнул, как-то пристально и с улыбкой глядя на моего энергичного друга.

– Петь! – сказал он вдруг. – А можешь на улицу выйти на пару минут? Мне на тебя на свету посмотреть надо.

– Че-во? – не понял Петя.

– Ты понимаешь, в чём дело, – волнуясь, принялся объяснять Илья. – Я тут как-то тебя набросал по памяти…

– Меня?

– Ну да, мы тут с Костей про тебя говорили. А не виделись-то давно, разве всё упомнишь? Ну я взялся и напорол, конечно. Хочу вот теперь поправить! – заключил он и, не дожидаясь согласия, помчался за своими листочками. А мы с Петей вышли во двор, на заваленную глиной поляну.

Его взгляд скользнул над забором и полетел выше – туда, где между деревьями поблёскивала зелёная крыша Тузиных.

– Петь, зря стараешься! У меня забор против отелепатический!

Он качнул головой и произнёс искренне:

– А я вот надеюсь – может, зайдёт?

Я не успел возразить ему.

– Вот! Нашёл! – крикнул с крыльца Илья и, соскочив на застеленную досками тропку, понёсся к нам. В руках у него была папка с рисунками.

Подбежав, он прищурился на солнце и, расположив нужным образом два чурбачка, велел Пете садиться.

– Вот сюда! Не бойся, тут не грязно! Две минуты! И не крутись!

Он взял растерявшегося Петю за плечи и, усадив перед собой, принялся за работу.

Пахнуло ранним вечером – крапивой и мокрым дымом, в травяном подоле леса застрекотал кузнечик, а из-под облака полилось солнце – как будто природа проявила сочувствие к художнику, дав ему нужную музыку и освещение.

– Это что у вас, в порядке вещей? – покосился на меня Петя. – Вот так вот вы и живёте?

– Петь, ты не крутись! Мне и так с тобой трудно – нет в тебе единства! – с жаром проговорил Илья. – Голову правее, подбородок ниже!

– Щас! – сказал Петя, но всё-таки повиновался.

– Брови куда поехали? На место их поставь.

Петя снисходительно одеревенел секунд на сорок – видно, ему всё же хотелось портрет, – а затем полез за сигаретами.

Ещё несколько минут взгляд Ильи летал, как стриж, между Петей и бумагой, а затем художник вскочил и счастливо протянул своей модели рисунок:

– Ну вот, посмотри! Вот это другое дело. Правда?

Петя глянул в портрет глубоко, как в колодец, – там и в самом деле был он, но не нынешний. То ли будущий, то ли прежний. Тревожный взгляд снизу вверх, как смотрел подростком из-за рояля на свою маму, Елену Львовну.

С полминуты Петя созерцал «отражение», а затем уставился на Илью.

– А где мои вещи? – спросил он озадаченно, как будто его обворовали в бане. – Ты во что меня обрядил? И какого хрена ты меня подстриг?

И правда, вместо Петиных модных шмоток на рисунке – белая футболка, старенькая, почти прозрачная. В таких советские дети занимались физкультурой. Вихры сострижены по-школьному. А я-то сразу и не заметил.

– Где вообще моё харизматичное хамство? Это чего за святой Себастьян? – разошёлся Петя, но по голосу было слышно – его тронула интерпретация.

Илья внимательно поглядел на рисунок и сверил с натурой.

– Знаешь, а всё-таки я не виноват! – живо произнёс он. – Я когда рисую человека или природу – неважно, что именно, – так со мной Дух истины!

– Да ты чего, правда? Это который с крылышками?

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй! – горячо проговорил Илья. – Вот я, когда начал рисовать, даже испугался, такой ты разный – как сразу два человека! Что выбрать? А потом почувствовал – нет, вот главное, вот наносное, всё ясно. Это потому что на меня налетел Дух истины. А когда его нет – то я сомневаюсь, сомневаюсь и в итоге не допишу или порву.

– Он у тебя больной или шутит? – спросил Петя, обернувшись ко мне.

– Что, Петрович, думал, ты один у нас гадальщик? Получите, распишитесь!

Илья молчал и улыбался, никак не отстаивая свою замечательную методу. Он видел, что Петя смеётся над ним не всерьёз.

– А ну-ка тащи, что у тебя там ещё! – велел Петя. – Тащи-тащи давай! Рисунки, всё, что есть!

– Зачем? – испугался Илья.

– Хочу посмотреть. Быстро!

Через пару минут в руках у Пети оказалась кипа разноформатных листов. Акварельки и рисунки карандашом – всё валялось у Ильи вперемежку. С серьёзной миной Петя перебирал работы, а мы с Ильёй заглядывали сбоку. Помимо уже известных мне пейзажиков и карандашных портретов обитателей Старой Весны Илья принёс несколько рисунков, напоминающих роспись в храме. Фигуры святых, вписанные в русский пейзаж.

Петя, чуткий ко всякому дарованию, вздохнул тяжелёхонько.

– А это что?

– Да я вот думаю: если бы Христос родился на Руси! – живо отозвался Илья. – Бродил бы полями, деревнями… Ну это я не первый, конечно, многие так думали. Мне, например, кажется, Левитан всю жизнь писал Христа на Руси. Я его прямо у него вижу! В природе нашей просто всё это проявлено!

Петя хмыкнул.

– Ну вот что, дорогой! – сказал он. – Всё это дребедень! Ты со своими рисуночками так и будешь до пенсии по стропилам прыгать. Тебе делом надо заняться! – и он с прищуром поглядел на Илью. – Костя говорил, ты в храме работал? Там у комплекса часовенка разваливается. Хочешь, с Михал Глебычем поговорю? Он тебе её отпишет для тренировок. Всё равно под снос. А там, глядишь, начальники полюбуются да и двинут тебя по этой линии. Ну что, пытнём судьбу?

– Да ты хоть отдалённо представляешь, что такое фреску писать? – воскликнул Илья. – Сколько всего надо! Артель нужна! Нечего меня искушать, я и так еле дисциплину наладил!

Он вырвал у Пети свою папку и, подхваченный вихрем – может, надеждой, – помчался на край участка, к избушке, где между столбом и стеной мною был устроен турник. В прыжке ухватился за перекладину, перевернулся и, зацепившись коленями, повис. Волосы мели по глине, ветерок щекотал живот – это был его известный способ избывать стресс.

– Маленький ещё, – сказал Петя, достав сигареты. – Не курит, небось? Не пьёт, не курит… – и задумался. Должно быть, он и правда соображал, куда и как можно пристроить Илью.

Его мысли оказались разбиты стуком калитки. Мы обернулись: на замызганных досках дорожки светлело виденье, тоненькое, рыжее, в шали.

– Забор, говоришь, против отелепатический? – обронил Петя и, швырнув сигарету в глину, пошагал навстречу.

И вот уж стоим втроём посреди моего потравленного, но ещё зелёного хрена.

– А у нас незадача! Николай Андреич в театре, а в баллоне газ кончился! – объясняет Ирина и крепко держится за меня взглядом – как, бывает ребёнок, испугавшись, схватится за материнский рукав. – Мы с Мишей крутили-крутили! Очень тугая резьба. Там надо свинтить с одного баллона – и на другой. Вы, Костя, если будет минутка, забежите? Или, может, Илюшу отпустите? Это быстро!

Я хочу ответить – но не могу, не успеваю. В наш хозяйственный разговор свободно, как солнечный свет, безо всякой манеры или иронии врезается Петин голос:

– Ирин, с весны вас не видел!

И улыбка его хороша, и так хорошо он смотрит – с добротой и удовольствием, какие светятся на лице человека, когда он кормит белку, или когда ребёнок задушевно исполнит песенку.

– Что-то вы печальная, Ирин? Не из-за газа ведь?

– Печальная?

– Да! – с уверенностью подтверждает. – Обеспокоенная, под глазками у вас синевато немножко, нет? Дайте я гляну – ну вот же!

Всё – выцепил взгляд! Пусть теперь Ирина сколько хочет бьётся на крючке – бесполезно. Пока он здесь – это его добыча. А там, захочет – отпустит, захочет – посадит в банку, в крайнем случае, зажарит и съест.

– Так кто вас так измучил? Голубь? Кошка?

– Что вы! Кошка – моя отрада.

Вот и всё – баллон забыт. Они выходят за калитку – не под руку, не за руку, но вместе.

– Ну рассказывайте, что за беда? – допытывается Петя. – Вы мне заячий тулупчик тогда кинули, помните? Вот, я вам буду век теперь должен!

– Тулупчик? – лепечет Ирина.

– Вы сказали тогда, помните, что человека надо «прикрыть»!

– Я сказала?

– А что, нет? – с некоторой угрозой говорит Петя. – Забыли уже?

– Нет-нет! Помню! А почему тулупчик?

Ирина, не страдающая Петиной тягой к классике, вряд ли помнит в деталях «Капитанскую дочку».

Я вышел следом, но не стал провожать их, а сел курить на Колину лавку. Ну что, Илья! Вот тебе и «расскажи что-нибудь хорошее»! Теперь расхлёбывай.

К счастью, на этот раз Петя не задержался в гостях. Он довёл Ирину до калитки и бодрым шагом вернулся.

– Ну, ты чего застрял? Топай, меняй баллоны!

– А ты? – удивился я.

– У меня другое! – проговорил он и с тревогой обернулся на гудящую долину. – Ирина сказала, вам 11 аж ко в по ночам спать не даёт? Плиты кантует? Да? Всё правда? Ну так вот, я ей эту проблемку обещал уладить. Осталось выяснить – как.

– Довыпендривался? – сказал я.

– Иди давай! Человек ждёт, не видишь?

Ирина и правда стояла на том конце деревенской улицы, возле своей калитки – без улыбки, но с негой в лице.

– Он вам сказал? – шёпотом спросила она, когда я подошёл. – Ну, что ночью не будет шума? И как же он это сделает? – А он сам не знает, – отвечал я хмуро. – Будет импровизировать по ситуации, – и зло поплёлся за Ириной – менять баллон.