Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

— Тебе и не придется, папа, — пообещала я.

В последующие три года моя жизнь была странным сплавом одиночества и общения. Я потратила часть заработка на небольшую смену обстановки в пасторате, расширив столовую и спальню наверху, добавив там и сям драпировки и обновив мебельную обивку. Потеряв покой, не в силах избрать тему для новой книги, я нанесла несколько визитов в Лондон, где погостила в доме мистера Смита и познакомилась с выдающимися писателями, включая Уильяма Мейкписа Теккерея. Так же я посетила многие достопримечательности города и увидела прославленного актера Макреди в «Отелло» и «Макбете».

По настоянию мистера Смита («Вы теперь знаменитая писательница, мисс Бронте, — сказал он, — надо написать ваш портрет, de rigueur»[67]) я неохотно заказала картину у модного художника Джорджа Ричмонда — изысканный рисунок пастелью, который мистер Смит послал нам в дом вместе с подарком для меня — портретом героя моего детства герцога Веллингтона в рамке. Я считала, что мой портрет мне льстит и больше похож на мою сестру Анну, чем на меня. Табби настаивала, что я кажусь на нем слишком старой, но поскольку она с равным упорством утверждала, что портрет герцога Веллингтона — это «портрет хозяина» (то есть папы), я не придавала ее мнению большого значения.

— Глаза прямо как настоящие, — восхищалась Марта. — Вы точно смотрите на меня, мэм, и вроде как оцениваете. Взгляд пронзает насквозь, до глубины души.

Папа гордо повесил мой портрет в столовой над камином, объявив его точным.

— Художник проникает в самую суть, — с непривычной усмешкой заметил он. — Такое дивное, живое выражение лица! Ему удалось перенести на бумагу и разум, и материю. Мне кажется, я улавливаю в портрете несомненные признаки писателя и гения.

— А я улавливаю несомненные признаки предвзятости в твоих словах, — засмеялась я.

Когда мистер Николлс увидел портрет, он очень долго стоял и молча изучал его с огоньком в глазах и плохо скрытой улыбкой. Папа поинтересовался его впечатлением, но мистер Николлс ответил только, что находит картину весьма удачной.

Летом 1850 года я на несколько дней съездила в Эдинбург, где встретилась с Джорджем Смитом и его братьями и сестрами. Это путешествие вызвало немало возмущений Эллен о нарушении приличий. Вскоре она загорелась мыслью о моем браке с издателем. Я только смеялась. Хотя мне нравилось вести регулярную переписку с красивым, умным и очаровательным молодым мужчиной, я испытывала к мистеру Смиту только дружеские чувства, как и он ко мне. Инстинктивно я понимала, что мистер Смит женится лишь на красавице, а неравенство наших лет и общественного положения в любом случае делали подобный брак невозможным.

Из Эдинбурга я направилась в Озерный край, к озеру Уиндермер, и остановилась у своих новых друзей, сэра Джеймса и леди Кей-Шаттлуортов (любителей литературы, которые разыскали меня и решительно взяли под свое крыло), в снятом ими на лето доме. В мою память врезалась встреча с миссис Элизабет Гаскелл,[68] женщиной на шесть лет меня старше, писательницей неподдельного таланта, трудами которой я восхищалась. После публикации «Шерли» она осыпала меня (через издателя) такими похвалами и любовью, что я не могла не выразить благодарность. При личном знакомстве миссис Гаскелл оказалась очень умной, мудрой, энергичной и приятной женщиной с радушными манерами и добрым, ласковым сердцем. Мы обнаружили, что у нас много общего, и стали довольно близки; так началась дружба, только крепнувшая с годами.

Одним из моих величайших утешений по возвращении домой стало чтение. Из Корнхилла исправно присылали огромные коробки новейших книг; ежедневно я проводила долгие часы, жадно поглощая их. Другим моим страстным увлечением была переписка. Я регулярно обменивалась новостями с Эллен, мистером Джорджем Смитом, мистером Смитом Уильямсом и своей подругой и бывшей школьной учительницей мисс Вулер, с которой я поддерживала связь с тех пор, как учительствовала в Роу-Хед. Письма расцвечивали мои дни яркими красками и дарили долгожданное спасение от хауортской изоляции. Редкие послания от Мэри Тейлор из Новой Зеландии были не менее занимательными: она казалась счастливой и довольной своей жизнью в далекой колонии, несмотря на периодическое одиночество и тяжелую работу по управлению магазином.

Временами, когда мучительные воспоминания посещали меня слишком часто или уединение казалось совершенно невыносимым, я вынимала письма месье Эгера из палисандровой шкатулки и перечитывала их. Я прекрасно понимала, что поступаю глупо; в голове и сердце больше не было места для старого хозяина, и я давно примирилась с этим. И все же по неведомой причине, когда бы я ни доставала эти хрупкие листки в мерцании свечи, слова и мысли месье приносили мне утешение.

Между мной и мистером Джеймсом Тейлором, распорядителем моих издателей, возникла теплая дружба по переписке. Несколько раз я встречалась с ним и ощущала, что мистер Тейлор очарован мной. Когда в апреле 1851 года он поведал о своем намерении нанести визит в Хауорт, у меня возникло предчувствие касательно цели его визита, и я была склонна отнестись к нему благожелательно. Как я и думала, мистер Тейлор сделал мне предложение. Однако существовало одно препятствие: он собирался немедленно уехать в Индию на пять лет, чтобы управлять местным отделением «Смит, Элдер и Ко», и испрашивал моего согласия выйти за него замуж после возвращения.

Пятилетняя отлучка и три океана между нами — для меня это было равносильно вечной разлуке! Кроме того, нашлось и более существенное препятствие: во время визита я не смогла обнаружить в мистере Тейлоре, как ни старалась, ничего джентльменского — ни единого намека на действительно хорошее происхождение. Более того, его сходство с моим братом Бренуэллом (он был невысоким и рыжеволосым, с огромным, устрашающим носом) казалось весьма примечательным; когда он стоял рядом и сверлил меня глазами, у меня кровь стыла в жилах. Папа, кажется, считал, что свадьба с таким порядочным, надежным человеком, как мистер Тейлор, пусть даже отложенная на пять лет, — весьма разумное и стоящее предприятие. Однако я не могла выйти за него, даже если бы отказ обрек меня на безбрачие и одиночество до конца моих дней.

В Лондоне шутки ради мы с Джорджем Смитом под именами мистера и мисс Фрейзер посетили френолога[69] со Стрэнда, доктора Броуна, который предоставил нам письменный анализ наших склонностей и способностей. Мистер Смит был признан «любителем прекрасного пола, нежным и доброжелательным, идеалистом и романтиком, не склонным к промедлению». Весьма правдивое описание! Я же, как выяснилось, обладаю «неплохим даром речи», могу «выражать свои эмоции ясно, сильно и точно» и «наделена обостренным чувством прекрасного и идеального». Мои привязанности «сильные и длительные»; «даже не будучи поэтом, она имеет поэтическое чутье, по крайней мере, пронизана восторженным светом, свойственным для стихотворчества». Характеристика обрадовала меня, поскольку самые лестные его детали описывали образ женщины, которому я стремилась соответствовать.

Полагаю, я оставалась в Лондоне дольше, чем следовало, потому что избегала нестерпимой пустоты собственного дома. Затем я провела несколько чудесных дней с миссис Гаскелл и ее семейством в их полном жизни и воздуха особняке в Манчестере. По возвращении в Хауорт меня навестила Эллен, но после ее отъезда одиночество показалось еще более невыносимым. Тоска по сестрам причиняла мне почти физическую боль, которая, хотя немного ослабела со временем, продолжала терзать меня днем и не давала уснуть далеко за полночь.

Во время прогулок по пустошам все напоминало мне о сестрах и времени, когда они были радом. Каждый кустик вереска, каждый лист папоротника, каждый молодой листик черники, каждая трель жаворонка или коноплянки вызывали во мне образ Эмили, которая так любила их. Живописные дали радовали Анну, и, оглядываясь по сторонам, я находила сестру в синих отливах, светлых дымках, волнах и тенях горизонта. Ах, если бы испить из чаши забвения и позабыть большую часть того, что сохранила моя память! Но забыть я не могла.

Кроме того, меня тревожило, что издатели ждут очередной роман. Пока все мои разрозненные попытки начать новое повествование оказывались неудовлетворительными. Но я не могла больше откладывать неизбежное.

Поскольку «Смит и Элдер» ясно дали понять, что отказываются от «Учителя», я заперла злосчастную рукопись в шкафу и решила начать новую книгу, которая рассмотрит опыт моего пребывания в брюссельском пансионате в ином свете, с точки зрения женщины. Роман я назвала «Городок». Очаровательный доктор Джон Грэм Бреттон и его мать, миссис Бреттон, были бессовестно списаны с мистера Джорджа Смита и его матери. Воспоминания о мадам и месье Эгерах я вложила в образы мадам Бек и профессора Поля Эманюэля, в конце концов покоряющего сердце моей героини Люси Сноу.