Пастер - Миньона Яновская

Возразить можно на все. При определенной неточности, при малейшем упущении можно даже опытным путем подтвердить свои возражения. Что и сделал Поль Бер — ученик и последователь Клода Бернара, лучшего экспериментатора в мире. Казалось бы, он-то умеет делать опыты, он-то научился искусству эксперимента у своего великого учителя.

Трудность для Бера заключалась в том, что в заразных болезнях он ничего не понимал, как, впрочем, и сам Клод Бернар, да и ни один ученый в мире. Если не считать, конечно, Коха, который пустил пучок яркого света в полную темень вопроса, и Пастера, который благодаря своим предыдущим трудам имел полное право утверждать, что заразные болезни вызываются микробами.

Итак, Поль Бер сделал оригинальный опыт, начисто опровергающий и Давена и Коха. Бер брал каплю крови, полную бактериями, которых Кох и Давен считали сибиреязвенными, убивал бактерии сжатым кислородом, переливал затем эту кровь кроликам, и кролики погибали. Никаких бактерий в их крови не было обнаружено.

Дело безнадежно запутывалось. Кох доказывал, что бактерии есть, но не разъяснял противоречия между опытами Давена и своими и опытами Жайяра и Лепла. Поль Бер убедительно опровергал Коха и Давена и полностью подтверждал правоту Жайяра и Лепла.

Пастер, обожавший все самое запутанное и трудноразрешимое, понял, что пробил его час: он вмешался в спор. Может быть, он единственный и мог его разрешить. У него сразу же возник определенный план исследований, и он объявил этот план своей лабораторной команде — помощникам, препараторам, ученикам — и, конечно, мадам Пастер.

— Сначала доказать, что прав Давен и сибирская язва имеет своего возбудителя, причем живого возбудителя, микроба. Затем попытаться распутать узел, который затянули Жайяр и Лепла. И тогда уже легко будет расправиться с возражениями Поля Бера. А когда мы докажем, что сибирская язва действительно вызывается микробом, в чем мы все ни секунды не сомневаемся, тогда мы подумаем, как ее лечить…

Да, час его пробил. С сибирской язвы и началась та сияющая слава, которая навеки озарила имя Пастера.

Всякое исследование, даже если оно ведет к выдающимся, гениальным открытиям, даже если оно разрешает тысячелетнюю проблему, даже если оно призвано спасать человечество, всякое исследование в стенах лаборатории — это будничная, кропотливая, напряженная и не всегда благодарная работа. И когда делаешь маленький опыт, который раскрывает только один уголок загадки, только ведет к дальнейшему решению, когда повторяешь его десятки и сотни раз, постепенно забываешь о том большом и важном, что стоит за этим опытом.

И начались будничные исследования, до тошноты однообразные. Опыты ставили один за другим. Никто не отлучался из лаборатории, пока опыт не приходил к концу. Потом — потом все начинали сначала.

Вот под микроскопом капля крови животного, умершего от сибирской язвы; в капле полно сибиреязвенных микробов. А вот стерилизованные сосуды с различными питательными средами, начиная от обычного бульона и кончая водой с пивными дрожжами и слегка подщелоченной мочой. Сюда, в эти сосуды, пипеткой опускается капля крови с микробами сибирской язвы. И несколько часов, пока сосуды стоят в термостате при температуре тела животного, вся лаборатория ждет. Никто, конечно, не сидит сложа руки — некоторые занимаются записями, другие готовят посуду для следующего опыта, третьи высматривают что-то в микроскоп. Все пытаются говорить о разных посторонних вещах. Но каждый знает, что все это обман: пока руки и языки их заняты другим, мысли не отрываются от маленьких сосудов в термостате.

Наконец томительные часы проходят. Медленно подходит Пастер к термостату и вынимает один за другим пробирки. Поднимает их повыше, чтобы всем было видно, как поверхность жидкости покрылась мутными хлопьями. Потом эти хлопья рассматривают в микроскоп. В них полно бактерий — длинных нитей, часто спутанных в клубок.

— Вот что значит поместить микроба в среду, которая для него наиболее благоприятна! — говорит Пастер. — Посмотрите, как они молниеносно развились, — это уже не коротенькие палочки, а длинные, разросшиеся нити, сытые и зловредные! Ох, какие зловредные!

Он любовно поглядывает на пробирку со зловредными микробами и продолжает:

— Итак, мы имеем культуру, о которой у нас есть основания говорить, что эта культура сибиреязвенных бактерий. Теперь наша задача — закрепить за ними это название. Культура еще далеко не идеальна — в ней есть еще частицы крови животного, а быть может, и посторонние примеси, которых мы не замечаем. Нам надо получить совершенно чистую культуру бактерий; эта культура должна убивать любое рогатое животное ничуть не хуже, чем капля крови, взятая от больной коровы. Приступим…

Одна капля жидкой культуры переносилась в другой сосуд с питательной средой. Сосудов было много, каждый сотрудник наблюдал за своими. Из второго разведения пересеивали культуру в третий сосуд. В промежутках заражали кроликов, и они исправно умирали от сибирской язвы.

Прошло сколько-то дней — они все потеряли счет им, — и, наконец, в сороковом пересеве получена совершенно чистая культура микробов. Ни следа крови, первоначально взятой от животного, тут уже не может быть. Здесь только искусственно созданная питательная среда и колонии микробов.

— Теперь наши микробы должны показать, на что они способны, — сказал Пастер, едва ворочая языком от усталости. — Давайте кролика и морскую свинку.

Ру и Жубер набирали в шприц одну каплю этой культуры и вводили ее под кожу животному. Еще несколько часов — и перед исследователями лежали уже трупы привитых животных: они погибли от сибирской язвы со всеми симптомами этой страшной болезни. В крови полно было сибиреязвенных микробов, которые уже с полным правом могли так называться. Ибо ядовитые свойства бульона, куда высевалась сороковая проба из тридцать девятого сосуда, тридцать девять раз разбавленной крови, могли сохраниться лишь в одном случае: если то, что было в них изначально ядовитого, размножилось. А размножаться может не химический яд, а только живой микроб.

Когда сдохли все зараженные сороковой культурой кролики и свинки, Пастер предложил видоизменить опыт, и тогда ни один человек в мире ничего уже не сможет возразить.

— Давайте поместим нашу сороковую культуру в узкую высокую пробирку, почти трубочку. И дадим ей отстояться, чтобы все бактерии осели на дно. А потом — понимаете, что мы сделаем потом?

Они уже все понимали, они умели угадывать его мысли, как только он открывал рот, чтобы заговорить. И, дождавшись, когда вся муть осела на дно трубок, они взяли верхний слой жидкости и ввели его тем же способом под кожу кролику и морской свинке.