Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Едва он успел положить трубку, как телефон зазвонил.

— Дорогой друг, — быстро заговорил Гончаров, — я думал о планах на сегодня, и мне кажется, лучше всего, лучше всего, — подчеркнул он, как бы давая понять, что этот вопрос обдуман им во всех подробностях и спорить по этому поводу было бы неразумно, — поехать нам с вами в Луцино. Туда меньше пятидесяти километров. Это очень интересный поселок. Там дачи многих наших академиков, в частности и Горячева, вы непременно должны познакомиться с ним. — Горячев, патриарх советской физики космических лучей, ни разу не появлялся в Москве с тех пор, как приехал Ник, и он был даже удивлен, узнав, что старик еще жив. — Я и сам очень хотел бы поговорить с ним. Он будет очень рад видеть вас. И, во всяком случае, вам нужно побывать в Луцине, пока не ударили холода. Это очень красивое место.

— Но я уже условился ехать за город, — сказал Ник.

— К Ушакову, я знаю, — спокойно ответил Гончаров. — Я уже говорил с ним, он тоже согласен, что Луцино будет для вас интереснее. А к Ушакову поедете в другой раз, на будущей неделе, если хотите, — Ник впервые заметил, как подчеркнуто русские понижают голос в конце фразы, по-английски с такой раздражающей интонацией говорят только взрослые, когда снисходительно-терпеливым и наставительным тоном стараются урезонить непослушных детей. — Если мы выедем из Москвы через полчаса, то будем там около двенадцати. Успеем и погулять, и поговорить, и, может быть, поиграть в теннис.

— Но это не так просто, — возразил Ник. — Я уговорился не только с Ушаковым.

— И с Валей тоже. Я и это знаю. — Гончаров оказался положительно всеведущим, и это выводило Ника из себя. — Я уже с ней говорил. Она здесь, у меня, в институте, и согласна ехать. Я звонил в Луцино, нас там ждут. Все устроено. Будете вы готовы через полчаса или, скажем минут через двадцать? Мы можем выехать за вами хоть сейчас.

— Послушайте, — сказал Ник. — Я вчера обещал человеку…

— И вы сдержите свое обещание, — рассудительно сказал Гончаров. — На будущей неделе.

«Я не желаю ехать в Луцино. Я не желаю знакомиться с Горячевым», хотелось сказать Нику, но это было неправдой. Ему было безразлично, куда ехать, раз он будет с Валей, которая вчера схватила его под руку и крикнула: «Неужели для вас невыносимо дружеское участие?». Но он не хотел ехать с Гончаровым. Он понимал, что его яростное молчание слишком затянулось, но был так разочарован, что не мог выговорить ни слова. Он не смог даже заявить, что сам позвонит Ушакову: ему пришлось бы сознаться, что вчера он глупо разыграл его. Валя, должно быть, стоит сейчас рядом с Гончаровым. Какими доводами он ее уговорил — неизвестно, но она уже сдалась. Выбора не было, Нику оставалось лишь сделать то же самое. Наконец, еще больше, чем прежде, сердясь на Гончарова за вмешательство в его дела, он ответил, что будет готов через двадцать минут, то есть к тому времени, когда они доедут до гостиницы, и, только положив трубку, сообразил, что ни он, ни Гончаров не сказали ни слова о разговоре с горной станцией. Интересно, что же для Гончарова сегодня важнее всего? — со злостью подумал Ник.

Он быстро оделся, наспех позавтракал, но, когда спустился в вестибюль. Валя уже ждала его возле входа. Она оделась чересчур тепло для такой погоды — на ней был костюм из темно-зеленой ворсистой шерсти и белая блузка с круглым воротничком. Жакет она сняла и перекинула через руку. На ногах у нее были закрытые туфли на толстой подошве. Неожиданная жара, видимо, угнетала ее, но она смотрела на подходившего Ника чуть беспокойно, как девочка, не знающая, будут ее бранить или нет. Прежде чем он успел что-нибудь сказать, она объяснила, что Гончаров объезжает квартал, так как возле гостиницы не нашлось места, где поставить машину.

— Вы очень сердитесь, что мы не едем к Ушакову? — спросила она по-русски.

— Да, немножко, — сознался Ник. — Мне так хотелось поехать за город с вами.

— Но мы же и едем за город.

— Да, но с ним.

— Он очень настаивал.

— Ах, так?

— А что я могла поделать? — удрученно спросила она. — Я не могу отказывать ему в таких вещах. Он мой друг и мой начальник, и, кроме того, — добавила она, — мне было очень неловко перед Ушаковым. Вы напрасно заставили его пригласить меня как вашу переводчицу. Конечно, это пустяки, но он слишком значительный человек, слишком… — Ник не понял русских слов, но догадался, что она считает Ушакова человеком щепетильно честным, быть может даже обидчивым, а кроме того, дело еще и в самолюбии. — Словом, я позвонила ему сама, — призналась Валя. — Рано утром. И все ему объяснила. Я сказала, что вы хотели подшутить надо мной. Он позвал нас обоих в гости на будущей неделе, и на этот раз я приглашена не как ваша переводчица, а просто как я.

— И это лучше?

— И лучше, и хуже. Конечно, пойдут лишние разговоры, но что из того? Они и так уже идут. — Валя взяла его под руку. — Мне это безразлично.

— И по этой причине мы едем в Луцино?

— Отчасти, — согласилась она. — Митя не понимает, что он лишний. — Валя улыбнулась. — Он думает, что оберегает меня.

— От меня?

— Скажем, от всяких осложнений. — Выходя на улицу, она ласково дернула его за руку. — Ну же, улыбнитесь! Все будет хорошо. День чудесный, и мне хочется посмотреть Луцино. Когда-нибудь, когда я стану академиком, я заведу себе там дачу, вот и хочу выбрать место заранее. Вы приедете ко мне в гости, ваши дети будут играть с моими детьми, а мы, старики, сядем на веранде, будем пить чай и вспоминать добрые старые времена.

Ник бросил на нее гневный взгляд — черт знает, что она говорит! Дети, о боже!

Но Валя только рассмеялась.

— Я же шучу, — сказала она.

Синяя «Победа» Гончарова отделилась от потока машин и подкатила к ним. Ник открыл было для Вали переднюю дверцу, но она уже села на заднее сиденье, и Нику, в котором еще кипело раздражение, пришлось усесться рядом с Гончаровым. Однако Гончаров разговаривал с ним так сердечно, что злиться на него было невозможно. Через несколько минут Валя и Гончаров принялись обсуждать, как быть — скорее ли выбираться на шоссе, пока там не началось обычное воскресное столпотворение, или остановиться и купить что-нибудь в подарок старику, — а Ник, слушая их, чувствовал себя вне времени и пространства и удивлялся тому, что в этой поездке за город с двумя советскими друзьями нет для него ничего необычного. Проезжая мимо сада у западной стены Кремля, он видел несомненно русскую толпу гуляющих; на щитке машины стояли русские названия бензина, воды, масла, но человека, одетого как Гончаров, в клетчатую спортивную рубашку с открытым воротом, фланелевые брюки со складками у пояса и коричневые кожаные сандалии можно встретить во всех уголках мира. Что касается Вали, то в бледно-зеленом платочке, который она набросила на голову, чтобы волосы не растрепались на ветру, она ничем не отличалась от любой хорошенькой девушки, выезжающей на машине из Бостона по дороге 128 или из Нью-Йорка по Уилбер Кросс Паркуэй. С другой стороны. Ник знал, что, даже расчувствовавшись, нет смысла притворяться, будто никаких различий не существует. Различия — хотя бы в том, что в Америке и здесь считалось непреложным — очень реальны, резки, и никакими разговорами их не уничтожить. Сейчас они были даже мучительны. Однако важнее всех различий и всякого сходства было то, что еще несколько лет назад такая поездка и такое знакомство были невозможны и для них и для него.

— Скажите, — обратился к нему Гончаров, — что у вас в Америке дарят в таких случаях?

— Быть может, бутылку виски или хорошего бренди.

— Отлично! — сказал Гончаров. — У меня сохранилась бутылка шотландского виски, привезенная из Нью-Йорка. Я берег ее для… — грустно начал было он, но, спохватившись, дипломатически закончил: — Именно для такого случая. Мы заедем ко мне, и я принесу ее в одну минуту.

Быстро промчавшись по улицам, он остановил машину у своего дома и торопливо вышел. Ник наслаждался безветренным теплым воздухом, но Вале было жарко. Несколько минут они сидели молча.

— Вы еще сердитесь? — спросила Валя.

— Нет, — сказал он. — Я просто растерян.

— Почему?

— Потому что я не сержусь, — беспомощно произнес он. — И это как-то странно.

Гончаров, вспотевший и озабоченный, выбежал из дома, на ходу заворачивая коричневую бутылку в первую страницу «Известий». Валя покачала головой.

— Ох, мужчины! — сказала она, глядя на неловкие движения его рук.

Они выехали за город, по обе стороны тянулись холмистые луга, на дороге изредка попадались автобусы, грузовики, легковые машины.

В сорока милях к западу от Москвы среди зеленых равнин неожиданно показался крутой холм, на котором стояла древняя церковь тринадцатого века с византийскими куполами. У подножия холма лежал старинный городок, наверно в феодальные времена бывший вотчиной какого-нибудь князя. Около полумили тянулась его плоская главная улица, окаймленная магазинами с плоскими фасадами и плоскими крышами, обветшалыми бревенчатыми домами с деревянной резьбой, выкрашенной голубой краской; тут же стояла и облезлая эстрада, на которой по воскресеньям играет оркестр — по-видимому, и сейчас там должен был начаться концерт. По улицам шли люди деревенского облика мужчины без галстуков, в сапогах и кепках, коренастые женщины в косынках и толстых бумажных чулках.