Доктор гад - Евгения Дербоглав

Второе колебание нежно прикоснулось к её щеке, а тварь в шаге от него ринулась напролом, но Равила отпрянула, продолжая отсчитывать колебания. Простой механический хронометр тикал в пять секунд на одно минутное колебание, и это было долго, очень долго. С Эдтой покончили, и она поднималась с пола, не используя рук, опираясь на подбородок, как не делает ни единая живая тварь. Четвёртое колебание прошло, когда она повернулась к нему своим одержимым лицом. Её большие и некогда зелёные глаза превратились в копошащиеся комки червивых щупалец, на губах набухли какие-то жёлтые в чёрных пятнах пузыри. Пятое колебание тянулось бесконечно медленно. Равила снова увернулась от твари, но вдруг почувствовала, как скользкие как у гниющего трупа руки схватили её. Прямо перед ней стояло то, что было Дитром, а то, что овладело телом Эдты, терзало одежду на своём животе, где под кожей ходуном ходил чудовищный недоносок. В последнюю секунду, прежде чем схватиться за золотую нить времени, Равила увидела, что прямо ей в лицо летит вдруг раздавшийся огромной пастью конец червя.

Она снова стояла в чистой душескопной, с живым пациентом в кресле, самой собой, говорящей:

– Но я с ним справлюсь. Вытащу цепи, избавлю от огня. Пойдёшь со мной, Парцес?

– Не надо, – сказала она. – Стой.

Пока она рассказывала, прошло пять нитевых колебаний. Равила ничего не сделала, и узор сплёлся иначе. Она исчезла в одном конце комнаты и осталась единолично там, где стояла пять минут назад, отбиваясь от демонической нездешней мертвечины.

И тут до Равилы дошло, что Эдта беременна.

– Зачем? – страшно удивилась она. – Ты же ненавидишь детей, тебе омерзительно материнство, вы оба ведь…

– Так надо, – прошипела она, обняв себя за живот.

– От него? – она кивнула на бессознательного друга.

– От Иара Кациля.

– От Кациля? – Равила не удержалась и фыркнула. – Который шеф-счетовод «Золотого столпа»? А я-то думала, отчего и почему эта пиявка вдруг решила нам выдать беспроцентную ссуду… Они с мужем тебя поочерёдно имели или разом?

– Отвали, – буркнула чиновница.

– Мне правда интересно, Рофомм никогда ничего не рассказывает…

– Равила, прошу тебя, – не выдержал Дитр. Ему вдруг стало неприятно это слушать, словно это касалось лично его.

Равила ответила едким смешком – Эдту Андецу она недолюбливала всегда, а после двух своих выкидышей так и вовсе почти обрадовалась, что та ушла из жизни её друга, пусть он от этого и спился.

– Ладно, вся проблудь столичная с тобой, вернейшая из жён. Но что мне с ним делать, раз нельзя выбрасывать проклятие в туман? – Равила растерянно махнула рукой в сторону целого и невредимого, пусть и бессознательного Рофомма.

– Сшивать и резать, – Дитр пожал плечами. – То, что делают врачи, – режут и сшивают.

Равила, в которой боролись профессиональная гордость и ум, заставивший её признать, что она ошиблась, тёрла пальцами виски и бормотала про огонь.

– Злую дрянь я могу зашить. А огонь, что прикажете делать с огнём? Что это вообще за огонь? Проблудь, Эдта, почему ты не училась на всемирщика? Ты же прорицатель!

– А ты?! – взъярилась чиновница. – В тебе больше ирмитской крови, чем во мне, тебя вырастила ирмитская семья, ты просто обязана знать!..

Дитр хлопнул себя по лбу, поняв вдруг, что делать.

– Эдта, бери огонь себе! Бери его, вытаскивай и…

Женщины воззрились на него так, словно он превратился в тот самый гниющий клубок.

– Чтобы она сама сгорела? Это огонь, к тому же всемирный, – чётко и тихо заговорила Равила, словно он был её пациентом с мыслительными проблемами. – Огонь если с кем и дружит, то с мужчинами, это известно даже тебе, ведь ты изучал… – она прищурилась в сторону неподвижно лежащего Ребуса с иголками в пальцах и в носу. – Изучал его записи. Огонь слушается мужчин-ирмитов, женщины никогда к нему не прикасались, это мне рассказывали и мама, и мачеха. Ты сам рассказал, что могло бы произойти, зашей я огонь в гралейскую душу. Мы с Эдтой нужной национальности, но, как видишь…

– Нет же, у неё сын, – он кивнул на Эдту, а та вжалась в диван, ещё крепче схватив себя за живот. – На три четверти ирмит.

– Выходит, что так, – легко согласилась Равила. Отдала бы она неведомый огонь своему сыну? Навряд ли. Но это Эдта – ненормальная, склонная к самоистязанию и уродливым блудливым жертвам.

И Эдта отчего-то не возмутилась, хотя вдруг тяжело задышала, словно принимая какой-то страшный выбор.

– Хорошо, – наконец ответила она. – Отдайте ему огонь.

Эдта впервые смотрела в душескоп, и её проекция в предпосмертии хлопала расфокусированными глазами, будто озиралась в темноте. Она стояла в беснующемся пламени, которое уже не стремилось дотянуться до клетки с душой, а испуганно, словно злобная зверюга, брыкалось то в одну сторону, то в другую, не зная, нападать или спасаться. Равила шептала ей на ухо, что делать, а Эдта протягивала одну руку, а другой гладила себя по животу. Она схватила жёлтый язык, словно тот был чем-то твёрдым, и, зажимая в клетке из пальцев, как бабочку, поднесла к животу. Пламя всосалось в неё, не причинив вреда. Решившись, она взялась за более крупный кусок уже двумя руками. Из раза в раз пламя таяло, находя убежище в проекции её чрева.

Дитр шёл к клетке, не скрывая своего тепла. Всей его жертвой стала дружба с этим человеком. Он отдал все, чтобы его уничтожить и чтобы его спасти. Пахнуло горьковатой зеленью астр, и человек в клетке поднял голову. Он подошёл к прутьям и опёрся на них голой грудью, с надеждой смотря на проекцию бывшего шеф-следователя.

– Рофомм, она там, рядом, гладила тебя по волосам. Она любит тебя, она тебя больше не оставит. И я не оставлю тебя никогда. Ты пожмёшь мне руку?

Цепи злобно зашевелились, а у человека в клетке начала меняться кожа. Дитр видел, как работают душевники, как они раздают себя по капле. Наверное, потом ему будет очень плохо, но оно того стоит. Он впился в небытийную плоть своей проекции, разрывая кожу, мышцы и раздвигая кости, а нутро его глухо и нежно загомонило. Бражники, огромные ночные насекомые, серым роем вылетели из него и запорхали вокруг клетки. А человек в ней – обожжённый, изуродованный – опасливо закрывался от них пятнистыми руками.

Виалла растворилась в другом времени, успев одушевить мужа лишь своей нежностью – закатным теплом и мягкостью чешуйчатых крыльев. Света в ней было столько, что хватит заполнить всемирную пустоту ржавой столицы, а уж тем более – душу одного лишь несчастного человека.

Дай мне быть твоим другом, чтобы мы смеялись над шутками, понятными лишь нам одним. Позволь мне слушать тебя, разреши молчать с тобой. Я спиной встану к спине твоей и укрою тебя спереди, я буду охраной сути твоей, равновесием твоим, волнорезом, килем,