Букет для будущей вдовы - Вера Русанова

- Нет, - признался он и, резко дернув меня за руку, скомандовал: Пойдем.

А дальше все было до смешного просто: мы вошли в терапевтический корпус, сунулись со своим вопросом сначала к нянечке из гардероба, потом к проходящей по первому этажу медсестре. Нам объяснили, что, вообще-то, в больничном городке карантин в связи с эпидемией гриппа, но если у нас личное дело доктору, то тогда, конечно... Отправили куда-то в боковой коридорчик с указаниями "потом направо, а потом налево". Потом мы семь верст тащились по лестнице и ещё столько же по какому-то чудовищному лабиринту, заставленному сломанными кроватями и стульями. И, в конце концов, очутились перед двустворчатой застекленной дверью с предупреждающей табличкой: "Внимание! Карантин!" Толкнули её и чуть ли не нос к носу столкнулись с мужчиной в белом халате, зеленоватых медицинских брюках, такой же шапочке и приспущенном респираторе, болтающемся на шее. У него, в самом деле, была аккуратная черная бородка и ровные черные усы. Нельзя сказать, чтобы они меняли его внешность до неузнаваемости, но если бы я встретила доктора Сергиенко где-нибудь на улице, не рассчитывая на то, что могу его встретить, то, наверняка, не вздрогнула бы и не обернулась.

- Молодые люди, позвольте спросить: вы куда? - начал он было. Потом вгляделся в Лехино лицо и удивленно склонил голову к плечу.

- Здравстуй, Андрей, - сказал Митрошкин, протягивая руку. - Ты ничего не перепутал. Я, действительно, троюродный брат Марины. Все правильно...

Потом мы втроем сидели в маленьком посредственном кафе напротив больничного городка, крутили перед собой чашки с остывающим кофе и не знали с чего начать. Я молчала, потому что, вообще, чувствовала себя лишней, Леха смущался и нервно покусывал то верхнюю, то нижнюю губу, Андрей Говоров (он же Андрей Сергиенко) постукивал подушечками сильных пальцев по краю стола. У меня из головы почему-то никак не шла глупая мысль о том, что он мог бы стать не только врачом и ценителем живописи, но ещё и хорошим пианистом.

- Ну.., - проговорил Андрей, в конце концов. - Как там Марина? Как девочка?

- Хорошо, - Митрошкин зачем-то достал из кармана носовой платок и тут же засунул его обратно. - То есть, нормально. Иришка в школу ходит. Марина работает... А ты... Ты не хочешь ничего им передать?

- Вы за этим меня нашли? Чтобы узнать, не хочу ли я чего-нибудь передать?

- Нет, - Леха начал едва заметно краснеть. - Ты мне вот что скажи: ты женился во второй раз?

- А какое это имеет значение?

- Так "да" или "нет"?

- Послушайте, ребята, это не смешно. Мы с вами - достаточно взрослые люди, чтобы позволить себе говорить без экивоков... Вас Марина прислала?

- Марина не знает, где вы и что с вами, - ответила я, подумав, что, в самом деле, уже пора переходить от намеков к прямому, конкретному разговору. - Она знает только то, что вы живы, и любит вас до сих пор. Сейчас, наверное, ещё больше... Вы вполне можете передать для неё какое-нибудь письмо. Никто об этом не узнает. Мы в курсе дела - больше никто.

- Значит, вы в курсе? - в его взгляде промелькнула какая-то печальная, горькая усмешка. - И больше никто? Что ж, отрадно... Я даже знаю, что вы сейчас спросите или скажете.

Повисла пауза. Митрошкин под столом тронул коленом мою ногу. Я вдруг ощутила что-то похожее на тревогу и ещё мучительное, необъяснимое желание уйти отсюда прямо сейчас, пока ещё ничего, в общем, не сказано, и точки над "i" не расставлены. Потом Леха предположит, что это были предчувствие, женская интуиция и моя обычная трусость вместе взятые. Но это будет потом... А пока за соседними столиками обедали и перебивались пивком граждане мелкобуржуазной и студенческой наружности, барменша за стойкой покачивала головой в такт незатейливой песне, льющейся из магнитофона, а мы трое смотрели куда угодно, только не в глаза друг другу.

- Я знаю, о чем вы сейчас спросите, - повторил Говоров, но уже без усмешки и как-то деревянно. - Имел ли я право убивать этих людей? Стоит ли обожженное лицо Марины четырех человеческих жизней?..

При слове "четырех" я напряглась и вскинула тревожный, недоумевающий взгляд на Леху.

- ... Решал ли я для себя вопрос про "тварь дрожащую" и что, в конце концов, надумал? Кто мне дал право, в конце концов?

- Тише! - глухо попросил Митрошкин. - Мы не собираемся ни о чем таком тебя спрашивать. Это - твое дело, ты так решил - ты сделал... Я, например, не возьмусь тебя судить. И никто никогда не узнает. По крайней мере, от нас... Мы не об этом хотели тебя спросить...

- Почему же не об этом? - почти обиделся Андрей. Он снова усмехался. Только теперь в прищуре его темных глаз, в улыбке, больше похожей на оскал, проступало что-то шутовское. - Спросите для начала об этом, и я вам отвечу: я не у-би-вал э-тих лю-дей! Ни одного из этих людей! Понятно? И даже если за мной придет милиция, а не вы, они очень быстро убедятся в том, что у меня есть алиби.

- О, Господи! - только и вымолвила я, проводя ладонью по лицу. Леха же подался вперед и чуть не опрокинул локтем свою чашку с кофе:

- Подожди! Что ты говоришь? Тогда при чем тут алиби?

- При том, что я тоже смотрю "Криминал", при том, что я - не идиот. Я знаю про этих убитых людей и знаю, что не одна Марина, в конце концов, догадается и подумает на меня!.. Да, я - мелкая, трусливая сволочь, я запасся алиби. Честно говоря, я просто чуть с ума не сошел от радости, когда понял, что у меня есть алиби на тот день, когда убили Большакова, и потом, когда кончили Найденову. Алиби, которое может подтвердить с десяток человек!.. Хотите проверить?

- В Михайловске убили не четверых, а пятерых человек, - я отвела ладонь от лица и двумя пальцами отодвинула от себя чашку. - Еще одну женщину - совсем недавно, в ночь с шестого на седьмое января.

- Да? - все ещё в запале ерничанья, с каким-то вызовом спросил Андрей, потом опустил голову и едва слышно выдохнул: - Боже...

Мы помолчали. Только теперь молчание было тяжелым и пугающим, как туча с шаровыми молниями, зависшая непосредственно над головой. Митрошкин что-то мучительно соображал, я даже и не пыталась привести свои мозги в хоть сколько-нибудь рабочее состояние. Говоров же явно, с болезненным напряжением ждал дальнейших вопросов.

- И ты, конечно, понятия не имеешь, кто это мог сделать? - спросил, наконец, Леха, глянув на него исподлобья.

- Почему же? Я знаю, кто это сделал. Знаю даже зачем и почему. Только не знаю, когда это закончится... И вы догадаетесь, если подумаете. Ты, Леша, по крайней мере, должен понять. Это же очень просто. Можно сказать, элементарно! Вспомни о Марине: она ведь, наверняка, просто счастлива тем, что это делаю я? А до этого и не жила вовсе - так, существовала еле-еле. Зато теперь счастлива и горда? Правильно? Потому что есть мужчина, который любит её до безумия, который мстит за нее, и которому она дороже всего на свете. Не какое-то мелкое говно, которое то ли потонуло, то ли всплыло и сбежало, а мужчина, благородный рыцарь! Зорро! Робин Гуд!.. Она ведь теперь счастливая женщина? Я не прав?

- Марина?! - пробуя имя на язык, в каком-то суеверном ужасе проговорила я, но ещё прежде чем до конца поняла, что несу неимоверную чушь, что все, на самом деле, гораздо проще и логичнее, Говоров устало произнес:

- Ольга Григорьевна Луцик. "Добрейшая тетя Оля"...

И все... И мы не попадали со стульев, не замерли с вытаращенными глазами и раскрытыми ртами. Наверное, потому что это, и правда, было очень просто и логично. И объясняло все с начала и до конца. Почти все.

- Вы, наверное, когда ехали сюда, хотели пожать руку благородному Айвенго? - Андрей, словно скинув с плеч тяжкий груз, потянулся к остывшему кофе и сделал несколько мелких, быстрых глотков. - А вышло вон как! Только знаете, ребята, когда речь идет о подрасстрельной статье, не больно-то рыцаря из себя поизображаешь. Молчите?.. Ну, и не надо ничего говорить. И осуждать меня тоже не надо. Ни к чему. Я для себя все решил. Пусть я сволочь, но я живу так, как сам себе приказал. И меня все устраивает... Марину, конечно, жаль. И Иришку. Но им без меня лучше. Тем более без такого - меня. У Марины другой "Андрей" есть - тот который убивает её мучителей направо и налево! Всем так лучше.

- Значит, Ольга Григорьевна специально сделала все так, чтобы подумали на вас? - я расстегнула два верхних крючка на полушубке. - Чтобы Марина подумала на вас?

- Вот именно, "чтобы Марина"... Не думаю, что бы "тетя Оля" хотела подвести меня под "вышку". Она, вообще, странная тетка, я в ней сильно ошибался... Конечно, рано или поздно выйдут на меня, начнут проверять, убедятся, что есть алиби. Мать почти наверняка скажет Марине, что я - не просто сволочь и подонок, но ещё и убийца, что я просто выкрутился. Она её убедит. Ольга Григорьевна всегда умела убеждать... Надо же! Чего только не сделаешь ради счастья любимой дочери?! Даже над ненавистным зятем ореол святости собственноручно подрисуешь!

- Ольга Григорьевна умерла, - глухо проговорил Митрошкин. - Надо надеяться, что она умерла. Она ушла из больницы, из онкологии, и пропала. Ей оставалось жить несколько недель, а потом погибла эта девушка - Катя, и женщина в профилактории. Последнюю женщину задушили в профилактории...