Букет для будущей вдовы - Вера Русанова

Как странно... Вся эта история началась с версии про шантаж и закончилась тем же. Я подозревала Галину Александровну, и, в конце концов, оказалась права в своих подозрениях. Круг замкнулся. Только первая шантажистка - рыжеволосая медсестра Галата, стояла рядом с тайной рождения человека, а Баранова знала кое-что опасное о смерти...

Интересно, какие перспективы ей рисовались? Квартира? Золото? Вместо каракулевой шубы - соболья? Может быть, в самом деле, "бойфренд"? Пока, впрочем, можно было довольствоваться путевочкой в элитный санаторий, которую безвозмездно, просто чтобы замять конфликт, предложил виноватый Андрей Михайлович. Просит не говорить о том, что это он помог с санаторной картой, просит врать про знакомую "шишку" из медперсонала? Пожалуйста! Зачем подставлять его и портить отношения? Наверняка, ещё предстоит обратиться? И не раз... Говоров знал, что практически ничем не рискует. Знал. А Галина Александровна знала, что скоро у неё будет новая, приличная квартира. Ей не повезло...

Но больше всего не повезло, конечно, Кате Силантьевой! Не повезло в том, что Говорову понадобился ещё один труп: Протопопов погиб в ноябре, а Баранова заезжала в профилакторий только четвертого января - перерыв между убийствами не мог быть слишком большим... Не повезло в том, что она работала на хлебозаводе, возле самого глухого в городе места, где спокойно можно придушить едва ли не десяток человек... Подошел интеллигентного вида мужчина, сделал пару комплиментов, предложил поговорить... Но, главное, ей не повезло с "Едоками картофеля". Два мужчины и три женщины... Один женский труп уже был, один намечался, требовался ещё один... Говоров хотел подвести под мнимое "маньячество" Ольги Григорьевны красивую теоретическую базу... Помню, как Митрошкин смолил, докуривая сигарету едва ли до половины и тут же хватаясь за новую, и приговаривал: "Эстет хренов! Ну, эстет хренов!" Я ещё тогда спросила: "Интересно, что бы он стал делать, если бы вместо Галины Александровны пришлось избавляться от мужика?" И тут же поняла, что вопрос глупый. Говоров бы что-нибудь придумал. В конце концов, подогнал бы все под "Ночное кафе", где всего одна женщина, а лиц сидящих вдоль стен не разглядеть...

И, главное, алиби! Алиби, если не на все три, то, по крайней мере, на два из первых трех убийств... Алиби, которые у него, наверняка, на самом деле, есть, и которыми он размахивал перед нами, как боевым знаменем... Первыми тремя убийствами Ольга Григорьевна, сама того не ведая, защитила его лучше любой брони. Во-первых, очень вовремя решила мстить за дочь - что называется "вмастила". А во-вторых... Следствие выходит сначала на сумасшедшую старуху, сбежавшую из больницы, потом на Марину. Подозрения, естественно, падают на Говорова, но он легко доказывает свою невиновность касаемо первых трех убийств, объясняя попутно зачем и для кого бывшая теща оставляла Ван Гоговские символы. Любовь, материнские чувства, желание во что бы то ни стало сделать дочь счастливой... Несколько ударов кулаком в собственную грудь: "Да, я подлец, я бросил жену и ребенка, я струсил. А вот теща благородная!" Подлец, дрянь, но не убийца... Кому придет в голову слишком дотошно проверять последние два убийства, когда все так очевидно?..

Леха глухо закашлялся, но глаза не открыл. Я осторожно потрогала его за плечо:

- Слушай, но ты все-таки уверен, что первые три трупа - это Ольга Григорьевна?

- Ну, не Говоров же?! - он резко выпрямился и привычным жестом потер переносицу. - Ты что, представляешь себе Говорова, восстанавливающего справедливость? Он там в Москве себе денежки в это время зарабатывал, мужичков денежных на кладбище отправлял. Ему не до того было... Слушай, я выйду в тамбур. Покурю.

- Я с тобой.

Митрошкин безразлично пожал плечами:

- Пошли...

Мы вышли в тамбур, встали по обе стороны дверей. Леха чиркнул зажигалкой, прикурил сигарету, протянул пачку мне. Я отрицательно помотала головой и подняла воротник: здесь жутко сквозило...

- Какое дерьмо, - проговорил он, глядя на проплывающие мимо телеграфные столбы. - Дерьмо, дерьмо, дерьмо...

- И, главное, как все вовремя. Ольга Григорьевна сбегает из больницы и все - все подозрения на нее! Говоров может ничего не опасаться. Она пропадает как раз перед смертью Кати Силантьевой...

- Жень, а ты что, веришь в такие совпадения?.. Нет, серьезно мне скажи: веришь? Ему нужно, чтобы у тещи не было алиби, и его, действительно, нет. Никто не может подтвердить, что в момент совершения убийства она лежала на больничной койке или принимала процедуры. Она сбежала - и все! Отлично!.. Завидую твоему оптимистическому взгляду на жизнь!

Я ничего не ответила. Мне вдруг представилась прорубь в замерзшей реке. Коряги под толстым слоем льда. Шапка и ботинки на мосту. И записка с отчаянным словом "прости"...

К сожалению, знакомая Виктории Павловны оказалась особой совершенно беспамятной. "От кого услышала про сумасшедшую старуху? От кого-то на работе. А от кого не помню". Таким же образом оборвались ещё две цепочки, которые я пыталась восстанавливать через мать Кати Силантьевой и, с великими предосторожностями, через сослуживиц Лехиной мамы. Всем говорил кто-то. Этому кому-то ещё кто-то. Кто-то, кто-то и кто-то... А последний "кто-то" терялся в тумане. Самое неожиданное, что вспомнила старушка, так до сих пор и торгующая семечками у ворот больничного городка. Вернее, муж дочери её племянника, который по пятницам и субботам любил захаживать в пивнушку на Бехтеревской. По фотографии, вытащенной из Марининого альбома, он опознал "мужика в коричневой дубленке", который угощал его воблой и рассказывал "страшилки" про "чокнутую бабку". Этот самый "муж дочери племянника" ещё тогда подумал, что надо старушенции передать, чтобы бросала там торговать, или хоть чтоб свисток какой с собой брала - милицию подзывать...

В милицию же вскоре пришло анонимное письмо, набранное газетными буквами, в котором сообщалось, что труп женщины, исчезнувшей из онкологического отделения больницы, следует поискать в реке, под мостом. В принципе, я ни в чем не была уверена. Но труп нашли. И обнаружили перелом шейных позвонков и трещину в черепе, полученную в результате удара тупым предметом. Дочь очень плакала на похоронах. А по городу пошла следующая сплетня о том, что несчастная старушка, дескать, увидела маньяка на месте преступления, за это он её и порешил...

Мы с Лехой вернулись домой сразу после похорон тети Оли. Слюсареву надоело со мной возиться, и он злорадно объявил, что Клеопатру теперь будет делать Щербакова. Я спокойно согласилась. Он отчего-то обиделся. Позлился с недельку, а потом снова выволок меня на стул, в свет фонаря, и заставил бояться теней и кричать в темноту: "Хармина! Ириада!"...

А однажды я вернулась домой в Люберцы с очередного "тройственного" сбора: я, "Цезарь" и "Антоний", и застала Митрошкина, в одиночестве хлещущего водку и стряхивающего пепел прямо на блюдце.

- Это что? - спросила я.

- Петровка, 38. Сегодняшний выпуск, - сказал он. - Прямо на улице застрелен возвращающийся с дежурства врач городской больницы Сергиенко Андрей Михайлович. Разрабатываются версии случайного и заказного убийств.

- Значит, вот так? - сама себе, ни к кому не обращаясь, проговорила я, опускаясь на табуретку. Однако, Леха выпустил в потолок струйку сизого дыма и ответил:

- А чего ты ждала, после того, как мы ей все рассказали?.. Это Маринка. Ее надо знать.

- Вспомни о Кате Силантьевой, вспомни о той же Галине Александровне, об этом Юрии. Об Ольге Григорьевне, в конце концов! И ты поймешь, что мы правы.

- А я ничего и не говорю, - он тщательно, как мерзкое насекомое, раздавил окурок. - Так что можешь не оправдываться. Я ничего и не говорю, Женя...

Январь - февраль 1999 года.