Пушкин в жизни - Викентий Вересаев

19 октября была лицейская сходка годичная, не людная: Корф, Комовский, Корнилов, Стевен, Пушкин, Яковлев, Илличевский, Данзас, итого восемь человек. Собрание было у Илличевского, в квартире женатого брата его. Пушкин говорил довольно милые стишки. Поминали старину, поминали отсутствующих, умерших.

Е. А. Энгельгардт – Ф. Ф. Матюшкину, 23 октября 1832 г. П-н и его совр-ки, XIII, 52.

Ревматизм разыгрался у него в ноге еще до выезда из Москвы, и, судя по письму, Александр страдает ужасно. Снаружи нога как нога: ни красноты, ни опухоли, но адская внутренняя боль делает его мучеником, говорит, что боль отражается во всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и неразборчивый, который насилу изучил, читая более часа довольно длинное, несмотря на болезнь сына, послание. Не может он без ноющей боли ни лечь, ни сесть, ни встать, а ходить тем более; отлучаться же из дома Александр был принужден и ради перемены квартиры, и ради других дел, опираясь на палку, как восьмидесятилетний старец. Жалуется, что Наташа дала, во время его отсутствия, слишком большую волю прислуге, почему и вынужден был по приезде, несмотря на болезнь, поколотить хорошенько известного вам пьяницу Алешку за великие подвиги и отослать его назад в деревню. Алешка всегда пользовался отсутствием барина, чтобы повеселиться по-своему.

С. Л. Пушкин (отец поэта) – О. С. Павлищевой и Л. С. Пушкину, в окт. – ноябре 1832 г. Л. Павлищев, 304 (фр.).

Семьдесят два часа я страдала во время первых родов. Весь город был в волнении. Пушкин, Вяземский, Жуковский встречались, чтобы спросить друг у друга: – «Что, родила ли? Только бы не умерла, наше сокровище!»

А. О. Смирнова. Автобиография, 131.

(Н. Д. Киселев): – Читали ли вы когда-нибудь «Les historiettes galantes de Tallemant des Reaux»?[109] (Смирнова): – Конечно. Они мне доставили много удовольствия, особенно «Ответы г-на Комуса», и я знаю «Историю пехотного капитана». Ее дал мне прочесть Пушкин, так же, как сочинения Ривароля, Шамфора и «Сказки» Вольтера.

А. О. Смирнова. Автобиография, 208.

После своего завтрака Киселев (Николай Дмитриевич, влюбленный в Смирнову) пришел ко мне. Я продолжала чтение, лежа на диване. – «Но, Киса, я должна приподняться, дайте мне руку! Нет, лучше пропустите руку… Так! Благодарю вас!» Он вспыхнул и строго посмотрел на меня. – «Боже, как вы любите играть с огнем!» – «Глупости! Сколько раз Пушкин оказывал мне эту услугу, когда он приходил сидеть со мной с Шамфором, Риваролем или Вольтером. У меня тогда была убийственная тоска после родов».

A. О. Смирнова. Автобиография, 250.

Пушкин женат и прижил дочку; не знаю, остепенился ли, но по наружности гораздо стал скромнее и – скучнее.

Е. А. Энгельгардт – Ф. Ф. Матюшкину, 23 окт. 1832 г., из Петербурга. Н. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина, II, 89.

Пушкин столь же умен, сколь практичен, он практик, и большой практик; даже всегда писал то, что от него просило время и обстоятельства.

С. А. Соболевский – С. П. Шевыреву, 14 ноября 1832 г., из Милана. Рус. Арх., 1909, II, 508.

Греч предлагал Пушкину по 1.000 или по 1.200 руб. в месяц, если он вступит в «Северную Пчелу» и «Сын Отечества» и следовательно введет за собою и всю знаменитую ватагу. Несмотря на то, Пушкин отказался, дабы не есть из одной чашки с Ф. Булгариным. Это в нем похвально.

B. Д. Комовский – А. М. Языкову, 16 ноября 1832 г. Истор. Вест., 1883, т. XIV, 535.

1832 года, декабря 1 дня… нанял я, Пушкин, у Жадимировского в собственном его каменном доме, состоящем 1-й адмиралтейской части 2-го квар. под № 132 Отделением в 3-м этаже, на проспекте Гороховой улицы, состоящее из двенадцати комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы: сарай для экипажей, конюшня на четыре стойла, небольшой сарай для дров, ледник и чердак для вешанья белья… За наем обязан я платить ему по три тысячи триста рублей банковыми ассигнациями в год… В трех комнатах стены оклеены французскими обоями, в пяти комнатах полы штучные, в прочих сосновые.

Контракт на наем квартиры. Красная Нива, 1929, №№ 24, стр. 7.

Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, принужден был выгонять людей, переменять поваров, наконец нанимать новую квартеру, и следственно употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными. Честь имею тебе объявить, что первый том Островского (Дубровского) кончен, и на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение. Я написал его в две недели, но остановился по причине жестокого ревматизма, от которого прострадал другие две недели, так что не брался за перо, и не мог связать две мысли в голове.

Пушкин – П. В. Нащокину, 2 декабря 1832 г., из Петербурга.

С Фурштатской Пушкин переехал на Б. Морскую, в дом Жадимировского. В переписке Пушкина не указан номер дома Жадимировского, у которого в это время (1832–1833) на Морской улице было два дома, один, как видно из приложенного плана, угловой на Гороховую улицу (ныне № 27, дом Росс. Общ. Страхования), другой наискосок, второй от угла Гороховой, ныне № 22 Тура. Жадимировские принадлежали к именитым купцам Петербурга, владели громадным числом земельных участков, были подрядчиками высочайшего двора и вообще играли заметную роль среди немногочисленного в то время купечества.

П. Зет (П. Н. Столпянский). Квартиры Пушкина. Новое Время, 1912, № 12889.

На основании контракта, из двух указанных на плане домов по Морской надо остановиться на доме № 27, выходящем на проспект Гороховой улицы. Собственно к этому заключению следовало бы притти и до ознакомления с контрактом, так как в переписке Пушкина дом показывается различно: «в Морской» и в «Гороховой».

П. Е. Щеголев. Квартирная тяжба Пушкина. Красная Нива, 1929, № 24, стр. 8.

Пушкин больше роется теперь по своему главному труду, т. е. по истории, да кажется, в его голове и роман колышется. Впрочем, редко видаясь с ним, особенно в последнее время, когда ревматизм поразил его в ногу… совсем потерял я из виду нить его занятий.

П. А. Плетнев – В. А. Жуковскому, 8 дек. 1832 г. П. Плетнев. Соч. и переп., т. III, 521.

Вскоре после выпуска из лицея, изучая английский язык, сошелся я с Пушкиным в английском книжном магазине Диксона. Увидя Пушкина, я весь превратился во внимание: он требовал книг, относящихся к биографии Шекспира, и, говоря по-русски, расспрашивал о них книгопродавца.

Я. К. Грот, 275.

В лавке Лисенкова, на Садовой, были свои завсегдатаи, как в клубе… Заходил Пушкин. Он пробегал тут же книги. Читал предисловия. Сыпались остроты, как искры из кремня. К стихотворцам он прилагал особый прием, читал одни кончики стихов, – одни рифмы. – «А! Бедные!» – восклицал он, когда было уже очень плохо. Лисенков стоял за прилавком и хохотал. Хохотали случайные посетители и спрашивали, что это за остроумный чудак. Было что-то заразительно-смешное в шутках этого веселого барина, открытого, простого.

А. А. Измайлов со слов И. Т. Лисенкова. Огонек, 1904, № 38, стр. 298.

(1832–1833). Пушкин сообщал этот рассказ за тайну Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его после. В Петербурге, при дворе, была одна дама, друг императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения. Муж ее был гораздо старше ее, и, несмотря на то, ее младые лета не были опозорены молвою; она была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли. Пушкин уверял, что при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама, наконец, поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ее великолепный дворец; по условию, он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже невозможно, воротиться назад – опасно. Наконец, после долгих ожиданий, он слышит, подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Через несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. «Etes-vous la?»[110] и Пушкин был перед нею… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец, Пушкин как-то случайно подошел к окну, отдернул занавес и с ужасом видит, что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся, поспешая выбраться. Смущенная хозяйка ведет его к стеклянным дверям выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого, итальянца (печки уже топят). Эта встреча до того поразила хозяйку, что ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял ее отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его как для него, так и для себя самой.