Паруса смерти - Михаил Попов

Между тем мы приблизились к тому месту, где должно было происходить испытание Люция и где, по всей видимости, находились люди, знающие ответы на вопросы. Огромный храм, украшенный каменными колоннадами и пилонами, немного неестественно выглядящими, на наш вкус, впрочем, как и все здесь, принял нас в свои гулкие и прохладные объятия. Внутри стоял полумрак, в отдалении — размер залы был громаден — горели светильники, осторожно освещавшие испещренную то ли письменами, то ли чертежами стену. При виде их мне пришел на ум небезызвестный аббат Тритем — криптограф, оккультист и колдун.

Откуда-то сбоку — мне показалось, что он сгустился из полумрака, — к нам подошел человек в белой тунике с абсолютно лысой головой. По тону его говора сразу стало понятно, что он человек сведущий и ответственный. Он выслушал рассказ Пизона, не глядя в мою сторону, потом повернулся ко мне, поприветствовал обычным селенитским способом, но без особого радушия, и предложил следовать за ним. Во время этого не слишком короткого путешествия в недра невообразимого храма «жрец», так я его назвал про себя, чтобы как-нибудь назвать, шел впереди меня. Огни «лампад», украшавших и освещавших не только главную залу храма, но и все коридоры, время от времени отражались в его зеркально выбритом затылке. Жрец со мной не разговаривал — ему, кажется, без всяких разговоров было ясно, что со мной делать. Путь наш оказался длиннее, чем я мог предположить, принимая во внимание размеры храма; или храм был велик неимоверно, или меня вели сложным путем. Я волновался, и, несмотря на то что внимательно присматривался ко всему, что оказывалось в освещенном лампадами пространстве, мне не удалось определить, чем же, собственно, является пересекаемое мной по длинному маршруту строение — языческим ли колоссальным капищем, жилищем ли неизвестного мне, чуждого, может быть, но все же единого божества.

Путешествие, однако, скоро кончилось, ибо бесконечным ничто не является на Луне, как и Земле, и меня ввели в маленькую келью. Когда меня в ней покинули и закрыли за мной крепкую дверь, я понял, что это скорее не келья, а камера. Жесткое дощатое ложе, крупный кувшин из мрачной глины в углу, треугольный, с дырой посередине, табурет, окошко хоть и без решетки, но под самым высоченным потолком — вот и все мои приятели по заключению. Из окошка лился характерный лунный свет. Вроде бы и светло, но все предметы как будто в тончайшей голубоватой дымке… Тут я неуместно вступаю в область поэзии, ибо отнюдь не она цель моего рассказа.

— Пожалуй.

— Я сделал, очевидно, традиционный в таких случаях круг по своему нечаянному узилищу и лег на ложе, чтобы предаться естественным в моем положении размышлениям.

Пролежать мне пришлось значительно дольше, чем я мог предположить: не меньше четырех дней я оставался в безрадостном и неправедном заключении, лишенный всякой возможности догадываться о своей судьбе. Вера моя в добропорядочность и незлобивость селенитов начала потихоньку истощаться. Они слишком долго совещались, как со мной поступить, — очевидно, факт моего появления стал глубоким вторжением в самые основы их жизни, и они боялись ошибиться. Добродушное отношение окраинных жителей государства к любому путнику и иноземцу, оказывается, не исчерпывало характер этого народа. У них наверняка имелись и заповедные тайны, и божественные секреты. Несмотря на опасения за свою жизнь, характер естествоиспытателя и охотника за чистой научной истиной, не замутненной никакими переживаниями, заставлял меня все время отдавать взвешиванию возможностей проникнуть в эти секреты и приобщиться к этим тайнам.

Дни тянулись невыносимо для моей деятельной натуры, любительницы чтения и экспериментов. Перебарывая не столько гордость, сколько уверенность в бессмысленности таких попыток, я не пытался заговаривать со служителями, приносившими мне два раза в день скудную пищу: кусок хлеба с самым черствым сыром и кружку простокваши на обед и кусок хлеба с пустой водой на ужин. Все же откуда здесь такая нищета и куда исчезают повозки с отличной снедью, виденные мной в деревне Пизона?

Наконец мое заключение кончилось. Однажды на исходе дня в мою келью вошли три жреца. Они предложили мне подняться и следовать за ними. Мы вновь долго кружили по полутемным коридорам в таком же полном молчании, как и в первый раз, пока меня не ввели в довольно обширную залу без окон, но хорошо освещенную многочисленными светильниками, совершенно, по-видимому, не дававшими гари, потому что потолок оставался идеально белым. Прямо передо мной располагался ряд каменных сидений, на которых помещались молчаливые бритоголовые люди, тоже, видимо, жрецы, но более высокого ранга, чем те, что привели меня сюда. Руки они держали на коленях и не шевелясь рассматривали пришельца. На меня начала нападать тяжелая жуть, возможно, я стоял на грани обморока, и в этот момент один из сидящих заговорил. Он сидел не в центре полукруга, и я не сразу его увидел.

— Чужеземец, — говорил он, — мы долго совещались, решая твою судьбу, но поскольку мы не пришли к единому окончательному выводу касательно твоего происхождения и появления на нашей планете, поскольку в преданиях нашего народа нет описания встреч с людьми, подобными тебе и утверждающими, что они явились из другого мира, и нам не с чем сравнивать, и поскольку наше государство — противник всяческого насилия, кроме того одного его вида, о коем тебе будет сообщено, мы решили оставить право выбора за тобой. Мы поведаем тебе об устройстве нашего государства, о его тайне, о его главном законе, и ты сам сможешь выбрать — кем стать.

Я не знал, как мне нужно было себя вести и что говорить. Сидящий замолк, и опять воцарилось тягостное молчание.

Внезапно один из приведших меня жрецов положил мне руку на плечо, и мы отправились. Опять началось завораживающее кружение по коридорам. Молчаливость и таинственность моих сопровождающих меня уже не столько пугали, сколько утомляли. В тот момент, когда я подумал, что путешествие наше будет вечным, оно закончилось. В небольшой каменной келье мне указали на встроенные в каменную кладку одной из стен окуляры. Я приблизился к ним, неуверенно оглянулся на своих стражей — меня можно было понять, ведь тайна этого странного народа могла оказаться отвратительно ужасной!

Наконец я пересилил себя и припал к окулярам. Ничего ужасного не произошло; не сразу, но все же я понял, что именно я вижу. Это был зал, скорей всего трапезный, некоего дворца. Даже если опустить различия между нашей архитектурой и селенитской, можно было со всей определенностью сказать, что это именно дворец, причем дворец роскошный. Об этом говорили и изумительной красоты мозаики на стенах, и причудливая лепнина, и вымощенный блестящим камнем, с соблюдением сложного рисунка, пол. Колонны, поддерживающие потолок, были своеобразно убраны золотыми пластинами. Свет солнца, проникая в искусно устроенные под потолком окна, сдержанно освещал все это великолепие.