Паруса смерти - Михаил Попов

Внутри жилище селенита оказалось скудным, никаких предметов роскоши мне заметить не удалось. Зато порядок и чистота бросались в глаза. Пизон был главой большого семейства, с ним вместе жили его жена, крепкая, подвижная, жизнерадостная женщина лет пятидесяти, двое сыновей с женами и детьми, причем и жены и дети поражали своей свежестью, живостью и добродушием. Все одевались примерно одинаково — в простые, если не сказать бедные, холщовые рубахи или туники. Мы пришли как раз к обеденному времени. Мне дали возможность привести себя в порядок, проявляя несомненное чувство такта, что было мной отмечено, — для этой цели меня проводили в отдельное помещение и оставили в одиночестве. Обед оказался чрезвычайно прост. Подали что-то похожее на нашу бобовую похлебку, по кружке простокваши и небольшому ломтику хлеба из муки грубого помола. Обед продолжался недолго и в полном молчании, сразу после него молодые селениты покинули жилище, хотя, как я мог понять, любопытство просто раздирало их, гость из нашего мира был для них, конечно, в новинку. Я спросил Пизона, куда все ушли. «Работать», — отвечал он. «Но среди них есть еще и совсем малыши». — «Для каждого находится дело», — сказал глава селенитского семейства. Я хотел было пуститься в рассуждения о том, к чему приводят излишние строгости в области воспитания, может быть, даже к искажению человеческой природы, собирался сослаться на авторитет Пикко делла Мирандолы, но вспомнил живые, умненькие личики детей, красивые, благородные и спокойные лица взрослых селенитов, их гармоничные тела, мысленно сравнил их с нашими крестьянами, временами напоминающими скорее животных, нежели людей, и решил, что, по совести говоря, у меня нет пока оснований пускаться в нравоучения. Я перевел свой взгляд на Люция, сидевшего в углу с какой-то книгой, и Пизон, не дожидаясь моего вопроса, сказал: «Люций проявил способности к наукам, и было бы неразумно заставлять его весь век ухаживать за скотиной или работать на пашне». Я задал мальчику несколько вопросов из геометрии и математики и был поражен ясностью и быстротой его ответов. Не менее глубоки были его познания в астрономии, правда, деление небесного круга у селенитов отличается от нашего, и «благоприятные дома» у них часто называются «неблагоприятными», «дом детей» поменялся местами с «домом чести», а «дом прибыли» — с «домом пороков». Мы не сошлись с ним и еще в одном: он утверждал, что мозг, находящийся в черепе человека, столь же горяч, как и его кровь, я хотел было урезонить его авторитетом Аристотеля, утверждающим обратное, что головной мозг холоден, но вовремя вспомнил, что этот аргумент не произведет здесь нужного действия.

«Мы как раз отправлялись с Люцием в город, — сказал Пизон, — настало время отдать его в обучение наилучшим учителям из храма науки».

«Так я помешал вашему замыслу своим появлением?» — воскликнул я и стал всячески извиняться.

Пизон и Люций, казалось, не поняли смысла моих извинений.

«Долг гостеприимства выше любых частных планов», — было мне замечено.

В тот же день я познакомился с жизнью остальных жителей деревни. Все они встречали меня приветливо. Добрый и искренний народ! Я побывал почти во всех домах и. не обнаружил ни одного, где имелась бы хоть какая-нибудь роскошь. Не заметил я также ни одного грязного, неприбранного жилища. Отсутствие роскоши заменялось изобретательностью, многие дома были со вкусом украшены простейшими предметами из обыденного обихода. Какая-нибудь необычная ветка, сплетенный из полевых цветов венок… Я спросил у Пизона: неужели во всей деревне нет ни одного дома, который бы выделялся своим богатством? «Нет», — ответил он и, как мне показалось, был несколько недоволен моим вопросом.

Вечером вернулись с работы юные, молодые и взрослые, поужинали, причем ужин отличался от обеда только тем, что был скромнее, и отправились на деревенскую площадь, где состоялось нечто напоминающее наши народные гулянья, только было веселей, благородней, без пьяных и без драк. Прозвучало много песен — и мелодичных, и грустных, и задорных, развернулись игры и танцы. Я подумал сначала, что это действо затеяно в связи с моим появлением: у нас дикари часто принимают путешественников за некие божества и устраивают в их честь празднества; оказалось — нет. Молодые и юные селениты таким образом выплескивали не растраченную за день энергию. Праздники, подобные этому, были для них обычным явлением.

Песни их мне понравились чрезвычайно, столько было в них глубины, спокойного благородства и задушевности. О танцах и говорить нечего, я уже упоминал о том, что все селениты были отлично сложены, и таких вещей, как раздавшееся брюхо или толстый зад, почти невозможно было встретить.

Спать легли довольно рано. Утром, когда я еще спал, утомленный впечатлениями, селениты посетили свой храм и вновь отправились на работу.

Утром же я увидел странную сцену. В деревню въехало пять или шесть повозок, запряженных невысокими, коренастыми лошадьми местной породы. Повозки остановились перед складами, расположенными на площади напротив храма, двери склада открылись, и повозки стали наполняться различными тюками, бочонками, свертками, корзинами. Я подошел поближе и рассмотрел, что в работе совместно с возчиками участвуют несколько местных парней. Причем участвуют охотно, перешучиваются с возчиками. Я присмотрелся к тому, что грузится: в тюках оказалась отличная шерсть, в бочонках — прекрасное масло, в корзинах и свертках — колбасы и сыры, то есть все то, чего нельзя было увидеть на столах местных селенитов. Стало быть, возчики были чем-то вроде наших сборщиков податей, но тогда почему к ним дружелюбно относятся местные парни? Почему так радостно отдают то, чем не могут попользоваться сами и их семьи? Я обратился с возникшими у меня вопросами к Пизону, но он не ответил на мой вопрос, он сказал, что они завтра с Люцием снова отправляются в город, если я хочу, то могу отправиться вместе с ними, там я получу ответы на все вопросы.

Дорога к городу заняла два дня. Мы шли по узкой тропинке через каменистое нагорье, поросшее можжевеловыми кустами. Где-то здесь находилось место моей первой встречи с селенитами. Потом мы спустились в долину, и дорога стала шире. Нас окружали по большей части колосящиеся хлеба. Редкие встречные путники приветливо с нами здоровались, на горизонте были время от времени видны некие строения. Чтобы как-то скоротать время, я выспрашивал у Пизона об особенностях жизни на Луне. Выяснилось, что имеется посреди пересекаемой нами равнины один большой город. Равнина — это центр единственной плодородной области, известной на Луне и окруженной каменистыми пустынями и неприветливыми морями. Я спросил, нет ли в этих морях каких-нибудь чудовищ — левиафанов, плавающих драконов. Пизон ответил, что есть какие-то драконы и всевозможные чудища, но развивать эту тему не стал.