Пути непроглядные - Анна Мистунина

– Прах побери, Гвейр, неужели ты думал, что она так просто оставит тебя здесь? Боги не разрешили ей пойти самой, вот она и отправила меня.

– Первое время я ждал чего-нибудь такого, – задумчиво сказал Гвейр. – Какого-нибудь чуда от Игре… хотя чудом было уже то, что я жив. Но потом… прошло слишком много времени и я подумал, что она ничего не может сделать. Или… что ее самой нет в живых.

Рольван отставил чашу и впервые внимательно посмотрел на Гвейра. Его вид, седина, этот заросший шрам, даже само лицо – непохожее на него прежнего лицо уставшего и смирившегося с со своей участью человека. Изменения были заметны сразу, с первого взгляда. Рольван давно все понял бы, не будь он слишком занят иными заботами.

– Сколько времени ты здесь прожил?

Гвейр не удивился вопросу. Криво усмехнулся:

– В этой пещере или в этом мире?

– В этом мире.

– Три с половиной года. Здешних. Сутки здесь короче, чем у нас, но месяцы длиннее, если считать по луне…

– Три года! Ты это всерьез?!

Гвейр кивнул:

– Я догадался почти сразу, как тебя увидел. Ты совсем не изменился, даже плащ тот же самый. Сколько времени прошло для тебя?

– Меньше двух месяцев. Игре открыла Врата в праздник осени. Это невозможно, Гвейр, три года! Как же ты выжил?

– А ты как думаешь? Убегал, дрался и опять убегал. Пытался проникнуть в города к Белым, но они неприступны, кроме тех, которые разрушены. Здесь зима большую часть года, но настоящие холода бывают редко, иначе я попросту замерз бы. Голодал, охотился, в основном на всякую мелочь. Даже воровал еду у Волосатых – то еще развлечение! Потом нашел Морака и Хвиссе. Я назвал их так в честь слуг, которые жили раньше в нашем доме. Все их племя погибло в стычке за удобную стоянку, здесь это обычное дело. Поначалу мы было не понравились друг другу, но, как видишь, – Гвейр снова улыбнулся, – никогда бы не подумал, но они стали моей семьей. Я привык к этому миру, Рольван, не сразу, но со временем мне стало казаться, что наш с тобой мир мне всего лишь приснился. Я не надеялся еще увидеть кого-то из вас. А год назад мы с Мораком нашли Айя… его родителей спасти не смогли.

Он рассказывал, задумчиво поворачивая в руках свой нож, и было видно, как сильно стерлось от постоянной работы его лезвие. Замолчал, потянувшись поправить фитиль в светильнике. Рольван сказал:

– Я боялся, что будет как в легендах, где путник попадает в другой мир и возвращается через сто лет, а для него прошел всего день или год. А здесь все наоборот…

– Да, – согласился Гвейр. – Я тоже об этом подумал. Ты можешь состариться здесь и вернуться домой в том же году. Если, конечно, ты знаешь, как вернуться.

Мохнатый малыш давно уже вырвался из материнских рук и теперь ползал, отбирая у старшего яркие камушки и засовывая их в рот. Его мать прохаживалась по пещере, виляя бедрами и с каждым кругом оказываясь все ближе к Мораку. Тот не обращал внимания, занятый своим делом – он доставал из стоявшей рядом плетеной корзины переложенное листьями мясо и нанизывал его на прутья, все время прерываясь, чтобы заглянуть в глубокую глиняную миску, куда он сложил уже снятые с огня куски. Рассерженная таким невниманием Хвиссе как бы невзначай наступила ему на ногу. Морак взревел, уронив на пол большой шмат мяса, обернулся, оскалив огромные клыки… остановился, принюхался, поводя носом, и, схватив Хвиссе поперек туловища, потащил ее мимо Рольвана и Гвейра в темноту второго грота.

Рольван смотрел им вслед, позабыв закрыть рот. Гвейр расхохотался – он, похоже, обзавелся здесь привычкой смеяться по любому поводу:

– Знал бы ты, чего мне стоило приучить их не заниматься этим прямо при мне! Боюсь, Морак так и не понял, что значит «стыдно». Зато оценил, что я отдал ему малый грот и обещал туда не заходить. Думаю, он на всякий случай прячет там запасы еды.

– Скажи, они – люди? Или звери?

Рольван задавался этим вопросом с тех самых пор, как впервые увидел Волосатых, и почти не сомневался, что правильным будет ответ «звери». Но Гвейр сказал, как отрезал:

– Люди. В этом доме все – люди и все – друзья, и даже не думай относиться к ним свысока, Рольван. Они знают меньше твоего, многого не понимают, но у них те же чувства, что у тебя. Та же любовь, та же ненависть, та же скорбь по погибшим сородичам. Не смей их презирать.

Рольван хотел напомнить, что кроме любви и скорби эти существа еще не брезгуют человеческим мясом, но, разглядев лицо Гвейра, промолчал. Вместо этого спросил:

– Ты вернешься со мной?

– Вернуться домой? Увидеть синее небо, сесть на коня, почувствовать вкус хлеба? Обнять сестру? – Гвейр встал и теперь смотрел на Рольвана сверху вниз. Он улыбался, и улыбка эта напоминала Игре в самые лучшие ее моменты. – Рольван, неужели, по-твоему, я могу отказаться?

Луна уменьшилась до узкой дольки на белесом утреннем небе, прежде чем Ома оправилась от болезни и можно было трогаться в путь. Но Гвейр все еще медлил, отыскивая себе то одно, то другое срочное дело, как будто не верил, что его звероподобные друзья способны обойтись без его помощи. Рольван не находил себе места. Ни возле Гвейра, с утра до ночи занятого с Мораком, которого тренировал во владении луком – совершенно напрасно, дикарь не мог попасть с цель даже с семи шагов, и в метании дротиков – здесь Морак достиг немалых успехов, и Гвейр гордился им, как лучшим учеником; ни рядом с Омой и Айем, которые большую часть времени проводили под открытым небом, бродили по берегу реки или сидели на камнях перед пещерой, держались за руки и говорили о чем-то на своем отрывистом звонком языке; ни в пещере, где пугающая самка с женским именем Хвиссе нянчила своих волосатых детенышей.

Убывающая луна жгла его мысли даже днем. Каждая новая ночь приближала ту, в которую Каллах откроет Врата на вершине холма, а потом уйдет и не вернется до следующего полнолуния. Осознание, что дома за время его отсутствия пройдет всего несколько дней, утешало, но лишь слегка. Рольван не мог избавиться от страха, бессмысленного и совершенно неистребимого, что вдруг случится что-то и они не сумеют вернуться. Гвейр мог сколь угодно проповедовать всеобщую дружбу и восхищаться простодушием дикарей-людоедов – Рольван лучше согласился бы умереть, чем остаться жить среди них. Его пленяла хрупкая красота ангелов, или Белых людей, как называли они себя сами, но их башенные города под защитой невидимых сил были чуждыми даже больше, чем стоянки Волосатых.

За время вынужденного безделья он многое узнал об этих городах и о самом мире. Здесь многое было иначе, даже то, что казалось незыблемым, как протяженность дня и ночи и времена года. Месяц от новолуния до новолуния составлял тридцать восемь коротких суток – Гвейр отмечал их зарубками на стенах пещеры. Снег лежал большую часть года, лето было кратким, с сильными ветрами и постоянным дождем. Здесь не было ни птиц, ни насекомых, зато в изобилии водились звери, по большей части покрытые густой длинной шерстью. Некоторые, обитавшие в низинах, размерами превышали небольшой дом. Волосатые охотились на них и если убивали, строили из костей и шкур жилища, а мяса хватало целому племени на много дней безбедной жизни. Гвейр показал Рольвану зуб одного такого зверя – огромный изогнутый клык длиннее человеческого тела заставил того задуматься, что он вообще знает об опасностях и не называл ли он до сих пор этим словом самые что ни на есть безобидные вещи.

По вечерам, когда все собирались в пещере, они с Гвейром забрасывали Ому вопросами. Она отвечала, а маленький Ай, как мог, переводил. Не всегда это получалось понятно, порою казалось, что Ома и сама не очень-то разбирается в том, что пытается объяснить. «Башни гудят и защищают нас» – так Ай с ее слов описал природу невидимого барьера, не подпускавшего посторонних к городам Белых людей. Из-за этого барьера год назад Гвейр не смог вернуть Айя домой, но Ома заверила, что легко пройдет его вместе с мальчиком. «Башни гудят и двигают машины» – но Рольван так и не смог понять, о каких машинах идет речь. «В этих башнях колдовство?» – спрашивал Гвейр, но Ома терялась и ее объяснения делались совсем непонятны. «Что будет, если башни перестанут гудеть?» – поинтересовался Рольван, имея в виду заброшенные города. «Все умрут» – был ответ, который Айю даже не пришлось переводить.

О том, что заставляет Белых людей покидать свои защищенные города и подвергаться опасности, Ома говорила неохотно. «Мы ищем источники» – но что за источники и почему они настолько важны, чтобы рисковать из-за них жизнью, так и осталось неясным. Рольван лишь понял, что это как-то связано с очень давним прошлым, с чем-то, существовавшим до несчастья, постигшего этот мир много веков назад. «Горы взорвались, и наступила зима, а Волосатые вышли из пещер» – такой была печальная повесть, после которой ангелица надолго замолчала, а затем принялась с помощью Айя расспрашивать Гвейра и Рольвана о Вратах и о месте, откуда они пришли.