«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав - Евгений Дюринг

преступление. Не только хищнические пошлины, введенные профессиональными классами и сословиями, но вообще всякие грабительства и пронырнические завоевания иностранных или внутренних рынков принадлежат именно к этой хозяйственно-криминальной категории.

Где отдельная личность вводится в норму другой личностью, там организованная коллективность, особенно в государственной её форме, стремится искусственно усилить эгоизм и сделать его по возможности суверенным. Каким же путем могли бы при таком выродившемся в бесправие состоянии образоваться справедливые ценности и цены! Все в основных взаимоотношениях оказывается неладным и взвинченным; как же стало бы возможным на таком ложном принудительном пути какое-либо движение в сторону действительной законности! К тому же еще примеры эгоистических дел в их совокупности развращают сам образ мыслей отдельной личности! Где отсутствует справедливость в общих юридических или обычаем установленных формах общения, там она и у индивидуума не может пустить достаточно корней, и даже если это, в виде исключения, случается, то мало помогает общему дурному ходу дел.

6. Где не хватает достаточной на обеих сторонах конкуренции, т. е. где, как в нашей основной схеме, лишь один стоит против одного, там только взаимные потребности с их принудительной силой могут привести к ограничению произвольных притязаний. За исключением же последнего обстоятельства, уже простой факт возможности распоряжаться товарами или какими-либо иными полезностями достаточен, для того чтобы создать фактическую власть, способную ставить произвольное требование за отказ от такого распоряжения, т. е. за предоставление права распоряжаться вещью другому лицу. Разумеется, такого рода форма отношений есть самый дикий произвол, строго говоря, подобный покушению на грабеж. Косвенность какого-либо притеснения, в сущности, не составляет здесь никакой разницы. Возможность присвоения бывает использована настолько, насколько позволяют обстоятельства, и этот род барышничества лишь по форме отличается от настоящего хищничества. Но не надо забывать, что указанный произвол возможен на обеих сторонах и что только исключительные обстоятельства могут создавать в отдельном случае для одной части решительный перевес в смысле возможности извлекать барыши.

Кто настроен справедливо, тот будет удручен фактом отмеченного выше произвола. Он будет желать, чтобы кроме возможности распоряжаться вещами, имелось для обеих сторон еще и кое-что обязывающее, в виде принципа и меры, с которыми, при доброй воле могли бы сообразоваться представители голой силы. Здесь мы и натыкаемся на затруднение. Прежде всего имеются налицо прямо в природе существующие трудности получения ценности. Кто лишь с трудом может добыть что-либо, например, сравнительно редкое, тот, располагая при случае такой вещью, совершенно справедливо уступит ее только за такое вознаграждение, в котором приняты в расчет эти естественные, для каждого существующие препятствия. Значит, эта точка зрения дает совершенно реальный фактор ценности, т. е. такой, который не имеет началом злоупотребление личной произвольной властью.

Далее, на втором месте сюда присоединяются активные трудности производства. Но как же должны оценивать друг друга различные формы деятельности, производящие ценности? Давно уже я обращал внимание на то, что для различных родов работы так же мало существует какая-либо общая мера, как и для различных родов потребностей. Абстракция общей работы расплывается в сливающее все различия понятие о наполнении времени любым родом деятельности. Возящий тачку рабочий и архитектор, оба в этом смысле одинаково – рабочие; и если оценить здесь трату времени, необходимую для простого существования, и кроме того еще, возвести в принцип только квантитативное, но не квалитативное равенство потребления и наслаждения, то получается самый крайний парадокс. Такого вывода, однако, мы нимало не испугались бы и теперь, после сорокалетней работы над проблемой, если бы только он был примирим с правильным пониманием справедливости. Принцип равенства только там может иметь смысл и приложение, где действительно имеется налицо человеческое равенство и где самые качества не различны уже по природным и культурным причинам, т. е. где не различны функции и их разделения.

Каждый человек, каким он является в отдельном случае, есть воплощенная совокупность специальных функций. Не вещь, не Я, но процесс жизни, т. е. по отношению к хозяйственной продукции совокупность надлежащих функций образует суть дела и определяет значение этих функций в смысле экономической ценности. Конечно, особый вопрос, какие именно функции потребны. Но раз они твердо установлены, то именно к ним прямо и должна относиться оценка, если ее хотят произвести справедливо. Никто не может выполнять функций, для которых он не обладает физически и духовно, по причинам природным и историческим, задатками и соответствующим образованием. В обладании такими вещами кое-что может измениться, но не все. Человеческие качества часто таковы, что превратились уже в твердый тип, который не позволяет изменить их или превратить в совершенно другой тип. Да и произвольная превращаемость была бы если не бессмыслицей, то, во всяком случае, вещью неполезной. Она перешла бы в хаотическую неустойчивость профессий и их разветвлений. Итак, во всех отношениях не полезно стараться заменить пустыми абстракциями и уничтожить форсированным стремлением к равенству различия человеческих существ, если только эти различия не основываются на доказуемой несправедливости; поэтому не следует стараться стереть такие различия и в области хозяйства, в области определения ценностей и цен.

7. Историческое неравенство не может быть вычеркнуто, как что-то никогда не бывшее; но, конечно, впоследствии возможны сглаживания. Точно так же и с профессиональным неравенством. Не во всякой специализации, при которой низшие экономические функции отделяются от высших, содержится непременно несправедливость. Наоборот, трижды несправедливо игнорировать необходимость и рациональность таких ступеней различия в деятельностях. Кроме обычной работы, должна существовать квалифицированная работа, и притом весьма различно квалифицированная. Думать, что делу можно помочь смешением и обменом функций, именно в важнейших-то случаях и оказывается глупостью. Из этого вышла бы, так сказать, полная бессвязица в самой нелепой форме. Заставить архитектора по временам играть роль возящего тачку рабочего было бы высококомично, особенно если все-таки нельзя при этом, для полноты пестрой картины, из рабочего, возящего тачку, сделать архитектора; а иначе как могло бы естественно и рационально осуществиться это смешение двух профессий.

Раз все в природе и в области культуры устроено так, что для всякой функции образуются соответственные органы, то было бы удивительно, если бы хозяйство составляло здесь исключение и ради мнимого равенства постаралось стереть все противоположности и слить все в одну безразличную массу. Ведь в известных функциях, кроме того что требуется специальное образование, и руководящая роль является существенной составной частью, без которой такая функция немыслима! Архитектор должен наблюдать за тем, чтобы его проект был исполнен правильно, и таким образом по необходимости получает место некоторая распорядительная деятельность.

Итак, не остается ничего другого при таких обстоятельствах, как признать исторический результат, по крайней мере постольку, поскольку в нем не воплощена несправедливость. Можно, конечно, во имя человека вообще спросить,