Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4. - Альберт Лиханов

Это было счастье. Точнее, это было началом их счастья.

Все, что происходило до сих пор, не принадлежало им; как будто даже их не касалось. Они смотрели друг на друга и не узнавали себя. Светлана — непокорная, своевольная хохотушка, Аркадий — какой-то бесшабашный удалец, которому все нипочем. Глубокое и бурное море. Шумный, с небезопасными страстями ресторан, где и кутнуть, оказывается, можно. Но главное, страсть, молодая, живящая страсть, которой оба предались без оглядки.

Страшно подумать: найди они друг в друге иных людей после ряда сдержанных и суховатых лет, счастья этого не случилось бы. Но этого не произошло. Они любили друг друга.

Я хотел написать: они по-прежнему любили друг друга, но вовремя спохватился. Это было бы неправдой. Они любили друг друга не по-прежнему. Они просто полюбили друг друга. И Аркадий, которого так давно знала Светлана, оказался совсем иным. Другой оказалась и Светлана. Их озарило странное пробуждение, настигло странное прозрение: слова, которые говорили друг другу прежде, намерения, рассчитанные до последнего пункта, не умерли, слава богу, они лишь только как бы законсервировались. Аркадий осаживал Светлану, говорил ей бесконечно: подожди, еще рано, рано. И ведь этой верой, не всегда обоснованной, можно было высушить себя. Ожидания не всегда заканчиваются ожидаемым. Разве редко на смену им приходит разочарование? А сколько намерений так и умирает благими.

Светлане и Аркадию выпало редкое счастье. Сквозь сухотку ожидания им удалось пронести себя в этаком замороженном, что ли, виде. Редкое, признаемся, стечение обстоятельств. Чаще люди не выдерживают таких испытаний.

Что сохранило их друг другу? Взаимный прагматизм? Вполне возможно, бывает и такое. Один принял решение быть всегда лидером. Второй принял решение быть всегда подчиненным. И какой бы бред ни предлагал ведущий, ведомый подчинен ему безоговорочно, порой даже безгласно. Выдуманные, но признанные обоими весы соблюли равновесие, пронесли равновесие это сквозь нетерпеливое время.

Благо это или зло?

А кто его знает, где нынче благо, а где зло? Но у них было так. Спящую красавицу наконец-то разбудил ее принц, которому все было не до того, все некогда.

Через девять месяцев после черноморского отпуска Светлана родила мальчика. Его назвали Олегом.

Олег был дитя долгожданное, а оттого особо и нежно любимое. Материнские инстинкты сложены веками любви, и нет особых причин удивляться Светланиной привязанности. Другое дело — Аркадий. Бесконечно счастливая, Светлана поражалась его заботливости. Пока Олег был малышом, не проходило вечера, чтобы отец пропустил купание. Любовно протирал младенца, отталкивал плечом мать, таскал коляску, бесконечно ласкал и нежил сына, гордясь, что растет наследник.

Светлана мужем нарадоваться не могла. И внимательный, и хозяйственный, таскает авоськи из магазина, стоит в очередях, бегает на детскую кухню за бутылочками с питанием. Не отец, а идеал.

Порой, суеверно боясь сглазить образцовую идиллию, Светлана все же говорила мужу похвальные слова — не могла удержаться.

— А как же! — отвечал ей Аркадий. — Помнишь, я уверял тебя в том, что к рождению ребенка нужно подготовиться. И морально, и материально. Ты думаешь, одно не связано с другим? Ошибаешься, милая женушка. Посмотри на этих сопляков, на этих юных мужей. Еще не успела пробиться щетина, а они уже отцы, кормильцы, главы семейства. Весь доход — жалкая «стипешка», а туда же! Живут в общежитии, сушат пеленки прямо в комнате, отделены от другого семейства прозрачной простыней, и вся эта, прости, несостоятельность прикрывается фразеологией, демагогической болтовней о любви, о зове природы. Милая женушка, зов природы можно и обуздать, направить в нужное русло, как упрямую горную речку, что мы с тобой успешно и доказали.

Светлана радостно внимала мужу, согласно кивала головой. Могла ли она не соглашаться с этими мудрыми, разумными доводами? Аркадий не то, чтобы распалялся, — ему просто нравилось рассуждать на эту тему. И он не отказывал себе в таком удовольствии.

— А разве мало вокруг примеров, когда юный муж, на усах которого не обсохло молоко, стыдится катать в коляске собственного ребенка? Не способен расстаться с собственным эгоизмом, чтобы встать в очередь, помыть посуду, помочь молодой жене? Послушай-ка, милая женушка, разве тебе нужно объяснять, что такое разделение быта? И разве не ты знаешь лучше меня, сколько семей распалось только потому, что муж и жена были слишком молоды и совершенно не готовы к семейной жизни?

Он прохаживался по комнате, закидывал за спину руки, казалось, он читает лекцию с университетской кафедры, а не говорит дома с собственной женой.

— Я убежден, что к семейной жизни человек должен готовиться. А слово «готовиться» означает: готовить себя.

Светлане порой казалось, что математика коснулась даже житейских рассуждений Аркадия. Но это только порой. Она тут же отмахивалась от критических придирок. Аркадий нравился ей во всем. А когда человек по-настоящему нравится, когда он истинно любим, его рассуждения, правые и неправые, хочется воспринимать как истину в последней инстанции. Да и сказал ли Аркадий хоть одно слово всуе, не по справедливости, был ли он хоть в чем-то не прав, хоть в чем-то покривил душой?

Нет!

Светлана видела, как буйная студенческая вольница отряхивает веселье, выходит из розовых снов, сталкиваясь с реальностью, не всегда гладкой и ровной, как шибает ее об острые углы быта, как мокнут и тонут бумажные кораблики легковесного счастья, оставляя после себя безотцовщину, которую смело можно назвать студенческой.

Студенческая безотцовщина! Мальчики и девочки, родители которых были студентами, а потом расстались. Первый угар прошел, истаяла начальная любовь, такая непрочная на поверку, а дети-то, дети остались. И велико ли им дело до того, что, оказывается, мать и отец их были просто в весеннем полусне, полюбили впервой, а потом разобрались, что это понарошку, что это не настоящее.

Нет, у Светланы все было настоящее. Все было выстраданное. Все было проверено жизнью и строгим ее Аркадием.

Олег рос. Рассуждая о нем, Аркадий Андреевич часто повторял:

— Мы живем благополучно во всех отношениях. Но надо, чтобы Олег, когда он подрастет, всего добился сам.

— Следует ему помочь! — восклицала Светлана.

— В том-то и дело, — строго и властно рассуждал Аркадий Андреевич, — надо, чтобы он взял лучшее от нас, чтобы наш опыт стал его опытом.

Он часто задумывался, размышляя об этом, Аркадий Андреевич. Видно, вспоминал себя, свое детство и свою юность, когда рос один у матери, а неизвестный ему отец был где-то вдали, никогда не возникал в его жизни. Ни разу не помог ему ни словом, ни делом.

Не стоит над этим иронизировать — это очень серьезный момент мировоззрения Аркадия Андреевича.

Ведь что такое мальчишка без отца? Ни строгого тебе слова, ни жесткого ремня, ни твердой руки, когда она так требуется, так нужна. Исследуя психологию Аркадия Андреевича, надо признать: это был его пунктик. Вороша свою юность, вспоминая себя, Аркадий Андреевич давал, видно, клятву: собственного сына ни рукой, ни советом, ни наказом не обделять.

Олег был обыкновенным ребенком, ничем особо не выдающимся, прекрасно, видно, усвоил генетическую обыкновенность собственных родителей. Классе в восьмом, как это часто бывает, он вышел из повиновения. Как-то раз надерзил отцу, получил хорошего ремня, и это послужило тревожным звонком для Аркадия Андреевича. Прежде всего для него.

Светлана пыталась пригладить конфликт, сровнять углы, вызвать у мужа снисхождение, но в Аркадии Андреевиче что-то замкнулось. Какой-то сработал невидимый рычажок. После домашнего скандала они пошли прогуляться по скверику вдвоем, Светлана и Аркадий, и муж без конца повторял одну и ту же фразу:

— Мы должны с ним что-то сделать!

К тому времени отношения Аркадия Андреевича со Светланой Петровной как бы вернулись в старое русло. Только русло это пролегло где-то в горах, на высоте гораздо большей, чем та, что была вначале. Светлана преподавала географию в школе. Считала Аркадия Андреевича своей стенкой и, как правило, решительно соглашалась с ним во всем, свято охраняя один оазис — оазис их любви.

Оазис охранялся. Ограничимся лишь констатацией этого факта. Аркадий и Светлана любили друг друга, включая в орбиту своей любви и собственного сына. Доказывая какую-нибудь теорему из их семейной жизни, доказывая, как всегда, свою безукоризненную правоту, Аркадий Андреевич часто восклицал в конце своей тирады: «Во имя нашей любви! Во имя нашей любви!»

Светлана замирала. Эти слова гипнотизировали ее. И в семейном быту стали как-то привычными эти фразы, будто пароль — «Во имя нашей любви!», — когда речь шла об отношениях Аркадия и Светланы, когда речь шла об их отношениях к Олегу.