Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне Святослав потом рассказывал: «Ко мне очень мило относились мужчины из балета. „Какой прелестный мальчик", – говорили. Тогда я не понимал истинную природу их симпатии. Но они ничего такого себе не позволяли. И я к ним тоже очень хорошо относился».
Мы обо всем говорили со Светиком. И он удивлялся: «Неужели ты думаешь, что я могу допустить какие-то физические отношения с мужчинами? Нет!»
* * *
Рихтер из наших композиторов любил больше всего Сергея Прокофьева. У того, кстати, был очень непростой характер. Если он, например, ждал вас к восьми часам, а вы приходили на пятнадцать минут позже, он мог уже и не принять.
Но Святослава любил. Девятая соната Прокофьева посвящена Рихтеру. Светик ведь и дирижировал – единственный раз в жизни – именно произведением Прокофьева.
Светик потом переживал, что Прокофьев умер в один день со Сталиным, 5 марта 1953 года. «Подумать, умереть в один день с таким чудовищем», – говорил он.
Не знаю, был ли Рихтер на похоронах Прокофьева. Я в то время находилась в лагере. Но хорошо помню воспоминания Светика о том, как он играл на похоронах Сталина. Так получилось, что педаль в рояле запала, и он полез под инструмент. К нему тут же подбежали бледные как смерть два охранника. «Они, видно, думали, что я хочу взорвать Колонный зал», – смеялся Рихтер.
* * *
Удивительная история приключилась несколько лет назад. У меня дома зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала голос Митюли. Это было 20 марта, в день рождения Светика.
– Вера, вы знаете, какой сегодня день?
– Конечно знаю, Митюля.
– Я нарочно решил позвонить вам именно сегодня. Потому что, кроме вас и Славы, у меня никого нет.
Почему он так сказал, для меня так и осталось загадкой. При этом о Нине он почему-то не вспомнил.
Хотя был ее истинной страстью. Но тут у меня к Нине скорее сочувствие. Я даже ее перед Светиком в чем-то защищала.
– Это шекспировские страсти, – говорила. Но он возражал:
– Это не Шекспир. А Шодерло де Лакло, „Опасные связи".
* * *
Видите, какая судьба. Вы же знаете, что у меня никогда не было мужа и, естественно, детей. И Светик был для меня единственным близким, во всех отношениях, мужчиной. И могу сказать, что он был совершенно нормальным.
Выражение «make love» раньше означало «ухаживание». Для меня Светик в близких отношениях – это всегда ласка и нежность. А все остальное…
Мне говорят: «Вы любили Юру Нагибина».
Да, любила, но это было другое чувство. Он мне скорее нравился. У меня с Нагибиным были самые теплые отношения.
* * *
Но любила я Светика. Каждый день его вспоминаю. И особенно ночью.
Мы с ним ведь все время ночью общались. С полуслова понимали друг друга. Помню, читали «Враг народа» Ибсена. Главного героя предали, но его женщина сохранила к нему любовь. И когда мы дочитали до этого момента, то одновременно посмотрели друг на друга с какой-то высшей радостью.
В отношениях с ним меня никогда не коснулось грубое, резкое.
Если бы он женился на Оле Геккер, я бы просто осталась ее подругой и никаких близких отношений с ним не было. А так… такие отношения были.
И могу сказать – мне, конечно, не с кем сравнить – в Светике было сосредоточено все.
Кроме любви к нему у меня было и чувство жалости, что он такой маленький и беззащитный. Он был ночным человеком, и будить его было непросто. Я говорила: «Свет, сейчас Лю придет». Это мы мою сестру так называли.
Перед ее возвращением с работы часам к пяти вечера я Светика начинала поднимать. Брала мокрое полотенце и протирала ему мордочку. А он жалобно просил: «Ну не надо мордочку».
Я помню, Люба сидела и что-то шила. А Светик без конца приставал к ней с просьбой дать какую-то книгу. В конце концов Люба не выдержала: «Отстань!»
Светик замолчал на минуту, а потом сказал ей: «А знаешь, я бы никому не смог сказать "отстань"».
И вот это свойство Святослава почему-то совершенно не замечают. Однажды он пришел ко мне и рассказывает: «У нас были гости и без конца говорили мне комплименты. Я слушал и улыбался. У меня лицо заболело. Мне стыдно сейчас, что я улыбался».
Если бы вы хотели подружиться со Светой, то должны были общаться с ним на равных и говорить о чем угодно, но только не о том, как он прекрасно играл…
Он вел дневники. Бумаги лежали у меня дома в огромном толстом желтом портфеле. Перед своей, оказавшейся последней, долгой поездкой за границу, которая включила и визит к родителям Монсенжона на море, Светик этот портфель забрал. Сказал мне: «Я хочу просмотреть записи, может, что-то выброшу. А потом принесу обратно, не хочу, чтобы бумаги там лежали». Помню, он пришел с очень преданным ему Виктором и взял этот портфель.
Потом Света в открытках писал: «Випа, вернусь – посмотрим дневники». Он хотел убрать какие-то резкие нечаянные замечания, что часто бывает в дневниках.
Многое он сам мне зачитывал. Я иногда удивлялась каким-то пессимистичным записям: «Шел дождь, хотелось только спать». Обращала на это внимание Светика, и он отвечал: «Ну, это не уберем». Но не успел…
* * *
Он был очень скромен. Говорил, что исполнитель – никогда не гений. Гений только творец. Знал, конечно, что он – большой музыкант. Но дар Бога принимал спокойно. Вы же не гордитесь тем, что умеете дышать…
Таким был Светик. Не выносил скандала. Во время страшной ссоры Нины и Володьки Мороза он взял и разбил стекло в двери.
«Когда они дошли до проклятий друг друга, я подошел к стеклянной двери и ударил по стеклу рукой. Они ошалели, Володька бросил ключи и ушел», – рассказывал мне Светик.
Когда после этого Володька женился на Наташе Гутман, на ее имя в доме был наложен запрет. 18 лет они не виделись.
Нина Львовна была против. А Светик не мог с ней ссориться. Это характер Святослава.
* * *
«Випа, Наташа – такая чудная девочка и не может быть в моем доме. Такие начнутся из-за этого истерики! Я не то что боюсь. Но знаю, что тогда мне станет так тошно, что играть я не смогу. А если не смогу играть, то это конец».
И мы встречались тайно
