Григорий Шелихов - Владимир Григорьев

«Чистый кат в юбке», — думал Григорий Иванович, испытывая желание плюнуть на жирную старуху и уйти, отказаться от осмотра и покупки дома.

— Зады к делу не относятся, Григорий Иваныч, того ли насмотритесь, у нас поживши… Она теперь, щей поевши, меньше упрямиться будет, — буркнул Альтести. — Нам с ней не детей крестить!

Вспомнив наказ Натальи Алексеевны без дома для дочери и зятя не возвращаться и принятое ночью решение неоткладно выезжать домой, мореход преодолел отвращение и, не глядя на хозяйку, повернулся к выходу, сказав:

— Ладно, пошли оглядывать…

— Мужлан, фи! — поджала губы сердечком старуха, на что Альтести игриво погрозил ей пальцем.

После длительной и придирчивой сверки движимого имущества с врученной ему описью Шелихов увидал на кухне поротую кухарку, спрятавшуюся за печь при входе свидетелей ее стыда и унижения.

— И что же, часто она тебя так, болезная? — спросил он оторопевшую женщину. — Как зовут-то тебя?

— Раза два на месяц щи с бараниной заказывает и меня… дерет, — всхлипнувши, ответила немолодая баба. — А зовут Анной, Аннушкой, а она… Селиной. Нет за меня погибели! Замучили. Мстится на мне, забыть не может, что Проклушка мой двадцать лет назад, когда Пугачев ходил, облил ее щами горячими… Майор покойный иссек Прокла до костей и в солдаты сдал, а она посейчас, как щи закажет и есть начнет, меня при людях врастяжку сечет… Удавлюсь, загублю душу, не могу терпеть! — стуча зубами как в лихорадке, выговаривала женщина.

— Торгуй у нее кухарку, Симон Атанасович, пущай при доме останется… на имя дворянина Резанова, Николая Петровича, или супруги его, Анны Григорьевны, крепость выправляй, — сказал на ухо Альтести Григорий Иванович. — Пятьсот рублей тебе на то отпускаю, за что купишь — купишь, остальное твое! Не кручинься, болезная, не будут на тебе щей варить, не кручинься, Аннушка!

Женщина молча упала в ноги Шелихову, крестясь, плача, лопоча слова благодарности.

— Заканчивай по закону, Симон Атанасович, с домом этим и поимей в себе, что я купец, негоциант, и дюже в этом разбираюсь. Если что не так, пропал твой куртаж, нет у меня охоты с жабой земляной вдругорядь встречаться… И Анну, кухарку, выкупи за всяк цену! — Затем, поставив на каждом листе описи свою подпись, выйдя в зал, строго, как на корабле, распорядился: — За деньгами ко мне, к Гавриле Романовичу, привезешь Глебову с бумагами и описью запроданного — там выплачу, и есть у меня к тебе еще разговор, но о нем впереди…

Не дожидаясь хозяйки, Шелихов вышел.

— Домой! — коротко сказал он Никифору. — В середу на заре, Никишка, выедем к себе в Иркутск. Хватит — нагляделись, побаловались!

— Якши! — довольно мотнул головой широкоскулый Никифор, соскучившийся в державинской людской по вольной дороге, по ночевкам в знакомых ямах,[57] по родной сибирской земле. — Якши! Й-ях, вы, волки! — распустив вожжи, с места пустил он каурых.

Петербургские жители удивленно смотрели на невиданный мохнатый возок, несшийся с быстротою вихря по столичным улицам в обгон любых попадавшихся на пути пышных барских выездов.

Гаврила Романович был дома, грелся у камина в ожидании обеда. Он со смехом встретил рассказ морехода о щах вдовы секунд-майора Глебовой, а потом задумался и проронил как бы нехотя:

— Кровососная банка, а не дворянка эта Глебова. Двадцать лет назад, когда гонял я шайку Емельки Пугачева по Симбирской губернии, застал дом ее в облоге, опоздай я на час какой — повесили бы ее. А была она молодая и ладная собой… Вот уже не знаешь, кого спасешь! — неопределенно закончил он, как будто сожалея о том, что когда-то спас молодую Глебову.

— Разбойник и душегуб был Пугачев, спаси нас бог от таких, а только через глебовых народ к «пугачам» пристает, — охотно отозвался Григорий Иванович и совсем невпопад и не к месту сказал: — О чем я хотел попросить вас, Гаврила Романович: нельзя ли мне с делом моим пред государыни светлые очи предстать, ежели бы вы про меня словечко замолвили? Затерли Америку мою бары высокие, нет у них государственного антиреса…

Державин не хотел говорить Шелихову о роли в этом деле Зубова и ответил:

— Занята денно и нощно сейчас государыня, Григорий Иваныч: тут тебе и Швеция, и Польша, и, главное, Франция, где фармазон Мирабоа, достойный многих виселиц, пожар зажег, а ей, как потушить пламя, думать надо… Нет, не время сейчас матушке нашей с Америкой докучать! Я вот наведу мосток, подготовлю все и за тобой фельдъегеря сгоняю, а ты к тому времени запаси в Иркутске американских жителей — мужика и бабу, чтобы с краснокожими подданными, вроде того волчьего хвоста, что у меня в людской помер, пред государыней предстать… Только ты, Григорий Иваныч, выбрось из головы вольность свою фантазийную! Америку на Россию перекроить надо, без этого Америку свою против пустых слов проиграешь… Пошли обедать, друг сердешный!

Не проронив ни слова, Шелихов послушно двинулся за хозяином в столовую. Последняя надежда подломилась, как соломинка.

«Не ко времени, скажем прямо — не ко двору, пришелся подвиг горсти отважных русских людей, распахнувших перед Россией двери Нового Света, — садясь за стол, думал Державин, — скудные времена настали, на месте орлов и соколов попугаи сидят, с ними и орлица в курицу перекинулась… Нечего Григорию у порогов людей, попавших в случай, околачиваться, ехал бы к себе — может, своими силами до поры с делом обернется».

— Григорий Иваныч, ты когда домой к Наталье Алексеевне собираешься? — спросил Державин, опрокидывая за скучным, в молчании проходившим обедом третий бокал крепкой сливовицы. — Я не гоню, не гоню! — поспешно добавил он, чтобы смягчить резкость своего неожиданного вопроса. — По мне что — гостюй, я всегда тебе рад…

— Чего там, Гаврила Романович, я не в обиде, сам вижу, без нужды засиделся… Послезавтра, в середу, поутру приказал Никишке изготовиться к дальней дороге. Поспешать надо, пока речки наши сибирские не тронулись, а мне Тобол, Иртыш, Обь, Енисей, Тунгуску одолевать, да малых рек за сотню наберется.

— Да-а, нелегка твоя дорога, — неопределенно отозвался Державин. — Ты смотри, как лучше, насчет путешествий не мне тебя учить.

— Алчеста с майоршей Глебовой в сенях ожидают! — с явным пренебрежением в голосе к прибывшим доложил Аристарх, внося блюдо в столовую. И тут же следом за ним, не ожидая приглашения, показались сизая бритая голова Альтеста и расплывшаяся фигура Глебовой в лисьем салопе.

— Нижайше и почтительнейше кланяюсь, Гаврила Романович! Этот… татарин, — с ухмылкой кивнул он на Аристарха, — в сенях нас оставил. Как, думаю, можно: со мной дама, дворянка, и я по делам Григорий Иваныча с утра в разгоне, маковой росинки во рту не было, а тут Гаврила Романович, носом чую, обедать изволит… Вот и решился взойти, не выгонят же нас, думаю.

— Аграфена Лукинишна, прошу! К столу прошу садиться, — дружелюбнейшим образом, с насмешливыми искорками в глазах приветствовал гостью Державин. — У меня как раз ваши излюбленные… щи с бараниной, только без приправы… По вкусу ли будут?

Глебова на приветствие хозяина, как была в салопе, жеманно присела в глубоком реверансе елизаветинских времен и неожиданно засюсюкала:

— Мерси вас, Гаврила Романович, вы всегда любезным кавалером были… премного благодарная! Как раз сегодня перед выездом щи кушала — сыта! А о здравии вашем, спасителя моего, никогда не забываю просфору вынуть… Как поживать изволите? Слыхала о горе, утрате вашей неоценимой — кончине Катерины Яков…

— Что поделаешь, все под богом ходим, один, как перст, один остался, — перебил Державин, глаза которого мгновенно увлажнились слезами.

Шелихов, только что слышавший отзыв Державина о Глебовой, с удивлением смотрел и слушал разговор хозяина с земляной жабой.

— Ай да щи! — блаженствовал Альтести, с сопеньем и чавканьем похрустывая бараньими косточками. — Против таких, Аграфена Лукинишна, не выстоят и ваши, на кухаркином заду вареные…

— Альчеста! — счел долгом остановить бесстыдника хозяин. — Ешь щи с грибами, да язык держи за зубами. Вконец испохабился ты, Альчеста, с гвардейскими юнцами по трактирам шляючись, — место забываешь.

— Благодарю за хлеб-соль, Гаврила Романович! — встал из-за стола Шелихов. — Я к себе пройду, деньги приготовить…

— Да ты их сам принеси, Григорий Иваныч, сюда принеси. Зачем Аграфене Лукинишне ножки топтать? А еще лучше — езжайте домой, Аграфена Лукинишна, Альчеста вас проводит, а Григорий Иваныч завтра деньги на дом приставит и купчую заберет.

Спорить с решением Державина не приходилось. Все согласились. Державин, провожая гостью, поцеловал пухлую руку, в ответ на что вдова секунд-майора жеманно прикоснулась губами к плешине на его темени.

Покупка дома у Глебовой — как будто бы маловажное дело — спутала все расчеты Григория Ивановича и окончательно убедила его в гнилой сердцевине общества и людей, дававших ему тон.