Привычка ненавидеть - Катя Саммер

Спустя полчаса звонков без ответа на выключенный номер Бессонова я забегаю в аэропорт и прохожу металлоискатели, пока мама, по нашей договоренности, уже спешит к кассам, чтобы купить мне билет на любой ближайший международный рейс — на случай, если я не успею застать Яна до стерильной зоны, куда без документов меня не пустят. Хотя я очень надеюсь поймать его, мы ведь так спешили и обогнали все прогнозы навигатора!

Я ищу Бессонова в толпе на первом этаже, выглядываю среди тех, кто стоит в очереди за посадочными талонами на рейс в Израиль — тут такой всего один до Тель-Авива. Спешу к эскалаторам и едва не завываю, когда не нахожу Яна наверху. Его нигде нет! Мечусь в панике туда и сюда, уже достаю телефон, чтобы звонить маме, когда вдруг натыкаюсь взглядом на знакомый силуэт с гипсом и костылем, что убирает сумки на ленту досмотра и хлопает себя по карманам, выкладывая мелочь, ключи и…

— Ян! — кричу я и не шагаю, а прыгаю, мчусь к нему, тянусь всей душой, но… меня тормозит за плечо тяжелая мужская рука сотрудника аэропорта.

— Ваш билет и паспорт, пожалуйста.

Черт.

Мужчина в форме строго на меня смотрит, держит ладонь на поясе рядом с рацией, предупреждая, чтобы не делала глупостей. И я киваю, больше не рвусь вперед, но кричать мне ведь никто не запрещает?

— Ян! — зову я, но он становится в очередь за мужчиной, который возвращается после звона рамки и снимает часы, чтобы пройти процедуру по новой. — Да Бессонов, блин! — рычу уже на грани слез, и этот гаденыш, он… боже, да! Да! Сто раз да! Он оборачивается! Он оборачивается, его брови быстро ползут наверх. Несколько безумно долгих секунд он не реагирует, заставляя мое сердце замереть в страхе, что прогонит меня, но затем… затем Ян бросает костыли у ленты и, как может, спешит ко мне, опираясь на больную загипсованную ногу, чтоб его!

— Твоя нога… — только и успеваю сказать, когда он с разбега, и не притормаживая перед столкновением, целует меня.

Тук-тук, тук-тук — это мое сердце бьется снова, в то время как я сжимаю пальцами футболку Яна, чтобы, даже если захотел, не сумел сбежать от меня, пока я все ему не скажу. Но говорить при этом совершенно не хочется. Хочется целовать и дальше — очумело, безумно, с привкусом утреннего кофе и запахом ночного воздуха из окна, который вдыхаешь между занятиями сексом и сном. Хочется и дальше ощущать любовь на кончиках пальцев, под которыми неистово колотится его сердце. Хочется болтать и делиться сокровенным — словами и касаниями. А иногда молча смотреть друг другу в глаза сразу после, когда пытаешься отдышаться от безумия, что делим на двоих.

— Привет, — шепчет он, обнимая нежным голосом, который действует на меня, как лошадиная доза успокоительного.

— Привет, — я смущаюсь, вспомнив, как, должно быть, выгляжу, если так бежала к нему, что даже спина взмокла.

— Ты тут. — Ян не спрашивает зачем, он просто радуется тому факту, что я здесь, а я выдыхаю все сомнения. Я до безумия боялась его реакции, он ведь просил не идти за ним. Что, если он действительно не хотел, чтобы я приезжала?

— Я очень, очень хотел, чтобы ты приехала, — хрипит его голос где-то над ухом, и я несильно, но со злостью стучу кулаком ему в грудь раз и два, всхлипываю, хотя не собиралась плакать.

— Зачем тогда… зачем просил не про-провожать?

Ну вот, не прошло и минуты, а я уже откровенно реву, и все расплывается перед глазами. Ну не хотела же!

— Я не хочу… не хочу, чтобы ты уезжал.

— А я ужасно хочу остаться.

Наши глаза встречаются, и я вижу, как зрачки у него расширяются. Неужели я и правда могу быть его наркотиком?

— Я знаю, что тебе нужно лететь, — говорю я.

— Я знаю только то, что ты нужна мне, — отвечает он.

Не хочу замечать никого вокруг, но за спиной Яна я вижу маму, которая разыскивает меня, а когда находит, то показывает пальцами «окей». Она машет мне бумагами в руках, кивает в сторону касс и спускается на лифте вниз, чтобы сдать мой билет куда бы то ни было обратно.

— Я боюсь… я так боюсь, что у нас не получится, — запинаюсь, как будто пытаюсь пересказать книгу, прочитав лишь краткое содержание. Не могу сформулировать мысль нормально. — Я про расстояние между нами. Все фильмы, которые заканчиваются так… что кто-то куда-то уезжает… если выходит вторая часть, главные герои обязательно расстаются.

Ян смеется, целует меня в лоб. Ему смешно, потому что он не видел эти чертовы мелодрамы!

— Мы с тобой не слабаки из сопливого кино. Они бы сдались уже на полпути и не выдержали бы и половины испытаний, а мы с тобой, — он гладит большим и указательным пальцами мой подбородок и молча просит, чтобы я на него взглянула, — мы сильнее всех их. Ты-то уж точно, а я учусь у тебя. Поняла?

Хочу, но не понимаю. Сейчас я слабая и зависимая от него. Я сжимаю губы, сопротивляясь слезам, неуклюже вытираю их с глаз и еще раз всхлипываю.

— Поняла, говорю? — теперь он уже не просит, а требует, чтобы сказала да. Со смехом вроде бы, но командным тоном.

— Да! — бросаю я все равно расстроенно, а Ян мне улыбается. Представляю, как сейчас выгляжу с заплаканными глазами, красным носом и с пушистыми волосами, свернутыми в кривой пучок на макушке. Наверное, ему стыдно за то, что я здесь устроила, еще одета в серую плюшевую пижаму, как…

— Я люблю тебя, — так просто произносит он.

Что?

Свет гаснет за короткий миг, и мы остаемся только вдвоем. Мы где-то далеко от собирающихся разделить нас аэропортов. Мы в полумраке, под дождем, одни. Вокруг льет как из ведра, но капли не касаются нас, вода приятно шумит фоном. Ян стоит так близко, родной, любимый, он пахнет леденцами, и я хорошо их помню — вишневые, мятные, апельсиновые и кофейные. Были еще со вкусом колы, но я съела их все сама. Отмерев, я касаюсь пальцами щеки Бессонова, и он льнет к ней, как