Белые трюфели зимой - Н. Келби

— Ничего, я заставлю их помучиться, — говорила она. — Они всю жизнь мучили меня, а теперь пришла моя очередь.

Когда зазвонили колокола, весь Париж высыпал на улицу. Люди плакали. Но Эскофье к ним не присоединился. Не мог.

Ему пора было возвращаться домой.

Глава 26

Человек из компании «Кьюнард»[135] выразился не совсем ясно. В своем письме он сообщил, что Эскофье приглашен в качестве гостя на лайнер «Беренгария», лайнер миллионеров, и путешествие на нем в Америку является подарком на восьмидесятилетие от бывшего нанимателя. Что ж, это было понятно. Письмо, кстати, было весьма дружелюбным; там упоминалось, в частности, что это судно было названо в честь королевы Беренжеры, или Беренгарии Наваррской, супруги Ричарда I, сына Элеоноры Аквитанской.[136]

«Эта королева и ее Ричард десятилетиями жили порознь, — писал Эскофье человек из компании „Кьюнард“, — но мы не настолько жестоки, чтобы разлучить Вас с Вашей супругой, известной поэтессой Дельфиной Даффис. Она оказала бы нам большую честь, если бы смогла присоединиться к Вам во время этого путешествия».

Ирония ситуации была Эскофье ясна. Он отослал в компанию подтверждение на себя одного, а письмо с приглашением тут же потерял. Он снова жил в Париже. Совершенно один. И ему было трудно поддерживать в доме порядок. Благополучного и спокойного возвращения на виллу «Фернан» не получилось даже после его выхода на пенсию. В очередной раз. И дело было даже не столько в Дельфине и детях, сколько в самом Монте-Карло. Этот город стал каким-то неправильным, слишком шумным, полным раздражающих звуков суетливой повседневной жизни. Париж — вот место, где Эскофье жить хотелось, но Дельфина отказывалась покинуть свой дом и бесчисленных детей и внуков. Вот почему Эскофье в ответном письме тому человеку из компании «Кьюнард» сообщил, что мадам Эскофье слишком больна, чтобы совершать подобные путешествия, а потом, обнаружив, что Дельфина и в самом деле больна, страшно удивился, но втайне испытал некоторое облегчение: все-таки он почти не солгал.

Однако, как оказалось, человек из компании «Кьюнард» сообщил ему в своем письме далеко не все.

Когда Эскофье прибыл в порт, уже один лишь вид этого огромного корабля вызвал у него самые неприятные чувства. Это был не пароход, а небольшой городок; одна только его команда состояла из нескольких тысяч людей. И потом, это судно чрезвычайно напоминало «Титаник».

На пристани Эскофье встретил человек из компании «Кьюнард» и заботливо поддерживал его под локоть, когда они поднимались по длинным сходням на борт корабля. Был этот человек высок, худ и, в общем, ничем не примечателен; словом, был таким же, как и многие другие молодые люди тех лет.

— С днем рождения! — воскликнул он, едва увидев Эскофье, и хлопнул его по спине так, словно они были старыми друзьями.

Разумеется, Эскофье сразу понял, что перед ним американец. Впрочем, человек из компании «Кьюнард» и сам этого не скрывал, тут же сообщив, что он из Нью-Йорка, и продолжал болтать без передышки по-английски. В этом неумолчном потоке Эскофье сумел разобрать лишь несколько слов — что-то насчет «юных пташек» — и пришел к выводу, что, скорее всего, на борту будет Жозефина Бейкер из «Фоли Бержер» со своим «La Revue Negre»: он хорошо знал, как одеты «пташки» из ее африканского ансамбля. Затем молодой человек из компании «Кьюнард» принялся что-то втолковывать ему о «миллионерах» и так часто повторял это слово, причем с невероятным пылом, что у Эскофье просто духу не хватило остановить его и сказать: «Je ne parle pas l’anglais», хотя это была чистая правда: он действительно не говорил по-английски. После тридцати лет жизни в Англии, после двух длительных поездок в Америку он по-прежнему упрямо твердил, что не станет учить английский язык, поскольку тот, воздействуя на его ментальность, окажет негативное воздействие и на его кулинарные способности. А потому он, слушая молодого человека, просто кивал и улыбался, зная, что таким, как этот юнец, вполне достаточно и звуков собственного голоса.

— Нам нужно дождаться месье Бертрана, — удалось все-таки сказать Эскофье.

Дело в том, что совет директоров лондонской компании «Кьюнард Лайнз», решив доставить знаменитому шефу удовольствие, пригласил также его старого друга, инспектора сети ресторанов «Кьюнард Лайнз».

Человек из компании «Кьюнард», которому имя инспектора Бертрана было явно знакомо, постучал пальцем по наручным часам и заметил:

— Он что-то опаздывает.

Это Эскофье понял. Впрочем, его старый друг всегда опаздывал.

Но человек из компании «Кьюнард», решив, видимо, что долее ждать недопустимо, схватил Эскофье за локоть и повел сквозь толпу, желая представить капитану корабля. Этот капитан показался Эскофье ничем, пожалуй, не отличающимся от всех прочих капитанов, с которыми он был знаком прежде, — он был не слишком молод, вполне спокойного, внушающего доверие возраста, с легкой сединой на висках, и одежда его была тщательнейшим образом отглажена.

На мгновение Эскофье вдруг подумал: а не похож ли этот капитан на капитана «Титаника»? Было ли и тому свойственно это изящество манер и холодноватая любезность? Нет, ничего он не помнил. С капитаном «Титаника» они не раз встречались, прежде чем этот злосчастный корабль покинул причал, и тем не менее Эскофье ровным счетом ничего не мог о нем вспомнить.

Зато всю свою команду он помнил в мельчайших подробностях. Он очень часто вспоминал этих людей. И «Фонд вдов», который Эскофье учредил для их осиротевших семей, по-прежнему неплохо функционировал, и в течение всех минувших четырнадцати лет он всегда находил возможность послать вдовам ежегодный чек и письмо ободряющего содержания.

Эскофье считал, что это самое меньшее, что он может для них сделать. Его ведь тогда тоже очень просили отправиться в плавание на «Титанике» и осуществлять, так сказать, генеральный надзор, но он отказался. И вся кухонная команда страшно на него разозлилась. Ведь созданное им меню было невероятно амбициозным, и готовить заявленные в нем блюда, когда судно вместе с кухней качается на волнах, было ужасно трудно. А тот обед, который оказался на «Титанике» последним, был поистине замечательным — настоящий праздник высокой кухни, способный произвести впечатление даже на обладателя самого изысканного вкуса.

В целом обед состоял из десяти перемен и начинался с устриц, а затем предлагались на выбор: изумительное консоме «Ольга» — говяжий бульон с портвейном, глазированными овощами и жюльеном из корнишонов — или протертый суп из ячменя со сливками. Затем одно за другим подавались основные блюда — нежная лососина с огурцами и соусом «Mousseline» со взбитыми сливками и голландским сыром; «Filet Mignon Lili» — бифштексы, жаренные в сливочном масле, с гарниром из артишоков, фуа-гра и трюфелей под соусом «Perigueux»; соте из цыпленка «по-лионски»; ягненок под мятным соусом; жареная утка с яблочным соусом; жареные молодые голуби с кресс-салатом и говяжьим филеем.

Там также был целый огород овощей — как в горячем, так и в холодном виде. И несколько блюд из картофеля — картофель «Chateau», вырезанный в форме оливок и обжаренный в прозрачном, очищенном масле до золотистого цвета, и картофель «Parmentier», и картофельное пюре с крутонами и кервелем.

И разумеется, pâté de foie gras — и в виде паштета, и в виде страсбургского пирога.

Чтобы очистить вкус, предлагалась шестая перемена «Punch à la Romaine» — сухое шампанское с обыкновенным сахарным сиропом, соком из двух апельсинов и двух лимонов и с небольшим количеством цедры. Этому коктейлю давали настояться, затем взбалтывали, добавляли крепости ромом, замораживали и, положив сверху сладкую меренгу, подавали, как французское мороженое «сорбе». На десерт также предлагался широкий выбор: «вальдорфский пудинг», «персики в желе с ликером „Шартрез“», шоколадные и ванильные эклеры и опять же французское мороженое. Каждая перемена подавалась со своим вином. Финальная, сырная, перемена сопровождалась свежими фруктами; за ней следовал кофе с сигарами, порто и, если угодно, с иными крепкими напитками наивысшего качества.

И это только для пассажиров первого класса. Впрочем, постарались угодить и второму, и третьему классам.

А корабль между тем тонул.

Команда Эскофье к концу обеда — а значит, в свои последние часы жизни — была, должно быть, совершенно измучена и кляла своего шефа на чем свет стоит.

— Вы не хотели бы посмотреть здешнюю кухню? — спросил у Эскофье человек из компании «Кьюнард».

Слово «кухня» перевода не требовало. И Эскофье покачал головой.

И они продолжили прогулку по этому огромному кораблю. Человек из компании «Кьюнард» показывал Эскофье роскошные гостиные и комнаты отдыха — сплошной бархат и металл, — но Эскофье обнаружил, что почти ничего не замечает, поскольку думает о совсем других вещах. Не о том, как будет праздновать свое восьмидесятилетие, не о специфической элегантности Нью-Йорка, не о возможности увидеть этим вечером представление мисс Бейкер и ее африканского ревю; нет, он думал о вещах весьма печальных: например, о судебном преследовании месье Дельсо, который продолжал направо и налево утверждать, что был учеником Эскофье; или о том письме, которое прислала Дельфина перед самым его отъездом. Да, это письмо действительно избавило его от необходимости лгать человеку из компании «Кьюнард», однако оно сильно встревожило самого Эскофье. Собственно, все письмо было посвящено тому, что у Дельфины время от времени совершенно немеют руки и ноги.