...И вся жизнь - Павел Гельбак

Когда Женя уходила, мать прошептала:

— Приходите под сень моих листьев, ты и Толя.

— Хорошо, мама.

С умирающими в спор не вступишь. Хочешь быть березкой — будь березкой. А вот придет она на могилу матери с Анатолием Ткаченко или с кем другим — это как покажет жизнь. Анатолий? Почему Анатолий? Все так неясно.

Сколько же времени мать лежит в больнице? Скоро четыре месяца — целая вечность. Пора смириться с неизбежностью утраты. От смерти еще никто не ушел. И все-таки не хочется верить, что настанет время, когда Женя будет кутаться в пуховый оренбургский платок, который так любила мать, читать книги, на страницы которых она роняла слезу, а матери не будет — нигде и никогда, не будет даже той изможденной женщины с ввалившимися глазами, к которой она каждый день через весь город ездит на свидание. А может быть, в самом деле березка…

Мягкий свет из-под зеленого абажура высвечивает острые коленки. В световом круге толстая тетрадь — подарок Анатолия. Это он приучил Женю писать дневник, без этого верного молчаливого друга ей было бы совсем одиноко. Девушка листает тетрадь и со стороны наблюдает за собой.

— Дни, как и деньги, я все еще не научилась разумно расходовать их, — вслух произносит Женя.

Надо бы позвонить Анатолию. Нет, не хочется с ним встречаться. Когда это началось? Раньше она день, проведенный без Анатолия, считала потерянным. Дневник поможет найти и этот день, когда все началось. Где же эта запись? Вот она. Вернемся к событиям минувшего месяца.

17 марта

Только что попрощались с Анатолием. Он весь ушел в свою газету, говорит об очерках, фельетонах, о чем угодно. Холодный, как ледышка. Ничего не видит, не понимает. А ведь считает себя знатоком человеческих душ. Чуть что не так — мещанство. Раньше, бывало, мы с ним любовались луной и читали стихи, а сейчас — «Я мыслю — значит, я существую». Этим изречением древнего философа и началась сегодня наша встреча. Весь вечер шел разговор о высоких материях, на философские темы. Что-то насчет того, что каждому из нас надо суметь преодолеть в себе психику «частичного человека». Для человека — мыслящего существа, мол, бесконечно мало быть только (боже мой, чем быть? Ага, вспомнила!) функцией в сложнейшей общественной системе. Надо научиться читать философские произведения. Они помогут выработать критическое самосознание, потребность в истине, мужество собственной мысли.

Полноте, тот ли это Толя, который так мне нравился своей непосредственностью, веселым нравом. Может, он меня разыгрывает? К сожалению, философия — его новое увлечение. Он играет в мыслящую личность.

Слушай, мыслящая личность, ну подойди, обними меня, поцелуй, пусть во всем мире останемся мы вдвоем — ты и я! Но мой пристальный, как мне казалось, гипнотический взгляд не доходил до Анатолия.

Так весь вечер и провели, как в разных комнатах. Он говорил, а я отвечала, но друг друга не слышали. Наконец он изволил заметить мое настроение и спросил:

— Ты почему сегодня не в духе? Матери лучше стало, чего нос вешаешь?

3 апреля

Сегодня ходила к матери одна, без Анатолия. Он был занят какими-то своими неотложными газетными делами. У матери в палате я застала Олега Игоревича Криницкого. Оказывается, у главного редактора газеты больше свободного времени, чем у его литературного сотрудника. Вот он и пришел проведать мать, которую видел много-много лет назад, когда я была еще совсем маленькой. Криницкий, тогда еще очеркист «Зари», написал о матери очерк. А вот теперь пришел в больницу. Как это хорошо с его стороны! Мать взволнована — ее не забыли, очевидно, нахлынули воспоминания, она даже попыталась ответить улыбкой на какую-то шутку Олега Игоревича, сокрушалась, что пропала газета с его очерком, который ей очень понравился.

Из больницы мы ушли вместе. В больничном дворе Олега Игоревича ждала «Волга». Он открыл дверцу машины: «Подвезу, если не возражаете».

Я, конечно, не возражала. Не возражала, когда он предложил пойти вместе в кино, потом мы ужинали в кафе. Проводив меня до подъезда, он поблагодарил за компанию и, полушутя, заметил, что ходить с ним безопасно. Мол, к такому старику Анатолий ревновать не станет.

«При чем тут Анатолий! — вырвалось у меня, — и вы… вы еще очень молоды. Мне с вами было хорошо».

Последнее, наверное, не надо было говорить. Почему не говорить? Он по-настоящему интересный человек: столько видел, знает, умен, весел и ни капельки рисовки. Такой вечер надолго запомнишь.

5 апреля

Два дня, как дура, смотрю на телефон. Почему-то я вбила в свою глупую башку несусветную мысль, что Олег Игоревич мне обязательно позвонит. Но он, очевидно, забыл и думать обо мне! Тогда — ради матери пригласил в кино, накормил ужином, — и все…

Наш главный врач как-то говорил, что ребенок перестает плакать, услышав спокойное биение сердца матери. Если же сердце матери начинает биться учащенно, она взволнована, раздражена, то беспокойство передается и ребенку. К чему это я вспомнила? Ребенок слышит сердце матери. А как сейчас бьется сердце мамы? Прислушалась. Комната полна тишины. Ничего, абсолютно ничего не слышно.

Но ведь я сама могу позвонить Олегу Игоревичу. Есть повод. Он обещал найти газету со своим очерком о матери. Маме, конечно, будет приятно его прочитать.

Сейчас сниму трубку и наберу номер. Интересно, ответит ли он сам или его секретарша. Завтра позвоню, завтра…

6 апреля

Весна пришла неожиданно. Анатолий зашел за мной на работу и принес два букетика подснежников.

— Один тебе, один маме, — сказал он мрачно, словно не первые цветы принес, а повестку в суд.

— Спасибо, передам оба букетика маме, ей будет приятно. Она так давно не слышала запаха земли, снега, леса.

— Как хочешь.

Только мы вышли на улицу, как возле нас остановилась «Волга».

— Молодые люди, садитесь, подвезу, — пригласил Криницкий.

Я почему-то покраснела и отрицательно замотала головой.

— Спасибо, Олег Игоревич, мы хотели в больницу.

— Садитесь, мне по пути.

В машине я спросила у Криницкого насчет очерка. Он извинился, попросил:

— Завтра же позвоните, напомните. Найдем, обязательно найдем.

— Я вам напомню, — сказал Анатолий.

Просили его ввязываться!

8 апреля

Позвонил Олег Игоревич. Очерк нашел, но газета подшита и переплетена в комплект. Он поручил статью перепечатать на машинке, когда будет готово — передаст Анатолию.

— Не надо, — вырвалась у меня, — сама приду. Я должна вас поблагодарить за беспокойство.

— Видеть тебя всегда рад. Звони, заходи.

Зайду! Возьму и зайду. И ни капельки мне не стыдно, что напросилась.

Вечером пришел ко мне Анатолий, но мы быстро расстались. Я сказала, что надо заниматься. Он похвалил меня за хорошие намерения и признался, что, наверно, завалит сессию. Читает много, да все не то, что нужно по программе.

10 апреля

Утром отпросилась с работы. По дороге в больницу зашла в редакцию «Зари Немана». Олега Игоревича не застала. Секретарша сказала, что он ушел на бюро обкома партии и это надолго.

Вечером Анатолий принес мне пакет от Криницкого. Толя не скупится на слова, расхваливая своего шефа.

— Мне он тоже нравится, — заметила я.

Анатолий обрадовался, словно нашел единомышленника.

Интересно, знает ли он, что я была с его редактором в кино и кафе. Вот возьму и скажу сейчас. Наверное, у него вытянется лицо. Но почему-то не сказала.

11 апреля

Мама безразлично отнеслась к очерку Криницкого. Очевидно, ее уже не волнуют даже воспоминания. Маме совсем худо.

Любовь Павловна Печалова умерла утром 26 апреля. Женя всю ночь провела в палате умирающей. Она видела, как мучается мать, знала, что только смерть прекратит ее муки, и ужасалась мысли о близкой ее кончине.

Неужели все? Неужели в последний раз гладит она эти иссохшие руки? Как много они умели. Играть на пианино и стрелять из автомата, гладить по волосам ребенка и готовить очень вкусные пирожки, шить и писать. Эти руки носили ее в детстве, тревожно прикасались ко лбу, когда девочке случалось хворать… А сейчас эти руки-труженицы, руки матери холодеют. И Женя бессильна их согреть, хотя и осыпает поцелуями.

Ужасает мысль: скоро Первое мая. Все станут веселиться, петь, плясать, а матери не будет. А ей так хотелось встретить весну, увидеть цветы.

Любовь Павловна заметалась на кровати. Женя скорее догадалась, чем услышала предсмертный шепот:

— Дочка…

Не было слез, чтобы выплакать тоску. Женя окаменела. В голове смутно теплилась лишь мысль, что на могиле матери надо посадить березку. Обязательно березку…

Сергунька исчез сразу же после похорон Печаловой. На кладбище он стоял рядом с Анатолием, а потом словно сквозь землю провалился. Не пришел домой, не было его и в интернате.