...И вся жизнь - Павел Гельбак

— Складно у тебя получается: раз-два и все ясно. Но где же Анатолий?

Ткаченко вышел на балкон. Казалось, весь город прикрыт куполом оранжевого парашюта, а внизу ветер раскачивает вымпелы, гирлянды разноцветных лампочек. Павел Петрович нетерпеливо вглядывался в даль, туда, где на вершине холма в огнях сияла старая башня.

В последнее время Павел Петрович меньше беспокоился об Анатолии: парень повзрослел, преодолел неразумную мальчишескую горячность, наконец, увлекся работой. Но, пожалуй, главной причиной была Женя Печалова. Павел Петрович даже стал засыпать, не ожидая, пока вернется сын. К чему ждать, если знаешь, что Анатолий ушел к Жене? Как же у них теперь обстоят дела? Со свадьбой придется повременить. Девушка должна справиться со своим горем. Может быть, и вправду стоило ее пригласить к нам. Пусть отогреется в чужой семье…

— Ты чего стоишь, как на часах? — на балконе неожиданно появился Анатолий. — Не думаешь ли ты, что я вслед за Сергунькой махну в жаркие края? Я тут на крепком якоре.

— Уж больно ты весел, как я погляжу. А ну-ка дыхни.

— Дыхнуть? Завтра праздник, в редакции вечеринку устроили. Так что если и хватил малость, то на законном основании.

— Женя была с тобой?

Анатолий вспылил:

— Чего вы мне покоя не даете: и ты и мама. Женя, Женя… В конце концов это сугубо наше дело. Хотим — встречаемся, не хотим — не встречаемся. Неужели ты думаешь, что у нее настроение, подходящее для вечеринки?

— Если у нее горе, то тебе следует быть не на вечеринке, а вместе с ней.

— И опять повторяю: не твое дело…

Отстранив сына, Павел Петрович прошел в спальню. Жена спала, зажав в руке газету с недочитанной статьей. «Не мое дело… Не мое дело! А какое, собственно говоря, у меня есть дело? Какие могут быть дела у пенсионера!»

Пенсионера! Хватит ворчать, старик. Собрание прошло не так, как хотелось. Сын косо глянул — эка важность! И не такое может быть. Да разве ты боялся ветра, подставлял ему только спину? Дует ветер — пусть, ты шагай, не сгибайся!

«Какое у тебя дело? — все запальчивей стал спорить с собой Ткаченко. — Есть и у тебя обязанности. Например, письма, что лежат в ящике стола — разве не дело? Люди ждут от тебя помощи. Ведь ты, как старый коммунист Ланской, решил не уклоняться ни от больших, ни от малых дел. Кое-что тебе удается. Не так ли? Ты добился, что пьяница-мастер, который год назад разошелся с женой, но продолжал жить с ней в одной комнате, терроризируя жену и дочь, наконец, забрал свой чемодан и оставил семью в покое. Скоро решится вопрос об устройстве в лечебницу спившегося бухгалтера. Мать и жена его, да и он сам, надеются, что, пройдя курс лечения, он снова станет человеком, таким, как был раньше, — тихим, заботливым, хорошим работником. А вот с устройством в общежитие молодых рабочих с машиностроительного, которые живут в двадцати километрах от Принеманска, пока ничего не добился. А что с этим письмом делать? Старик-отец жалуется, что сын-инженер не хочет ему помогать. На водку у него деньги есть, а отцу и рубля не даст. Инженер тогда сказал: „Этого типа я за отца не считаю. Он бросил нас с матерью, когда мне было года три, вернулся только теперь, когда у меня у самого дети взрослые“. Ситуация не новая. И статьи об этом писали, и пьесы, и повести, и с эстрады высмеивали. „Возвращение блудного отца“. А что если написать с точки зрения такого „папы“? Это же страшно. Хуже, чем кораблекрушение. Нет, пожалуй, не взберешься на такую „точку“. Ткаченко всегда думал о детях, о их воспитании. Оценили ли это Владимир и Анатолий? У них теперь своя жизнь. Да и не ради благодарности он заботился о детях, без них и жизни был бы не рад. Но что же ответишь папе-вымогателю? Нечего мудрить. Так и сказать: „Что заслужил, то и получил“».

Приемник поставлен на волну «Маяка». Шесть-семь раз звучала знакомая мелодия «Подмосковных вечеров». Женя прослушала известия «Для тех, кто в море», «Для восточных областей страны», в окно заглянул ранний майский рассвет, а сон не шел.

К тупому ощущению горечи примешивалось нечто такое, чего она никогда раньше не испытывала, не изведала. Днем позвонил Олег Игоревич:

— Как самочувствие? Не нужно ли какой помощи?

— Нет. Ничего не нужно. Спасибо.

— Что думаете делать в праздники?

— Ничего. Буду сидеть дома.

— Так не годится, — и, совсем как Анатолий, добавил, — человек не может оставаться один. Второго утром заеду. Отвезу в лес.

Почему же она не захотела встретиться с Анатолием и приняла предложение Олега Игоревича? Сейчас, когда не стало матери, Криницкий, который был вдвое старше ее, казался ей именно тем человеком, который может стать для нее всем, всем на свете. Да, она с ним готова идти куда угодно, слушать все, что он станет говорить. Рядом с ним забудутся все беды.

Пусть, пусть он позвонил Жене только из долга вежливости, пусть считает ее девчонкой, а она возьмет завтра и скажет все хорошее, что думает о нем. Пусть знает. Нет, не скажет. Не хватит храбрости. Сейчас возьмет и напишет, а завтра сунет ему в руку письмо. Взялась за перо и тут же отбросила его: на бумаге и вовсе выйдет жалкий лепет влюбленной школьницы.

Второй майский день был по-летнему жарок. После зимнего сидения в городе часы, проведенные в лесу, на берегу реки, опьянили. Анатолию все казалось волшебным, сказочным — и лес, накинувший на деревья нежное кружевное покрывало листвы, и восторженный птичий гомон, и плеск волны, и удары мяча. Анатолий никогда даже не подозревал, что у него, типичного «дитяти асфальта», может вызывать такое умиление нежный лепесток и скороговорка ручейка. Не только природа, но и люди, весь окружающий мир казались такими хорошими. Вспомнилось, как зимой он удивился, прочитав в «Дневнике» сурового Дзержинского, что тот в тюремной камере мечтал о цветах. Цветы и решетка! А сейчас он думал, что тот, кто, как Дзержинский, любил людей, должен был страстно любить цветы, лес, речку. Очевидно, поэты правы, когда заставляют героя-солдата, прежде чем подняться в атаку, любовно ласкать взглядом травинку, следить за ползущим муравьем.

Горожане, попавшие на лоно природы, напоминали шаловливых детей, — бегали наперегонки, кувыркались, гоняли мяч, а устав от возни, принимались обсуждать мировые проблемы.

К обеду в центре внимания оказались рыбаки. Настало время платить по векселям. Утром они обещали угостить всех ухой из окуней. Днем — вынуждены были смиренно выслушивать шутки в свой адрес. Виктор Светаев наконец получил возможность блеснуть остроумием. Увидев Анатолия, уныло бредущего с удочками, он спросил:

— Какая самая большая рыба водится в наших водах? — и сам ответил: — Та, что сорвалась с крючка у Ткаченко.

Неудачливый рыбак провел рукой от подбородка до пупа: мол, шутка-то с бородой. Но Виктор и не думал сдаваться:

— Внимание, товарищи, я связываю у запястья руки Ткаченко, и пусть он скажет, какой величины рыбу поймал. Проделаем эксперимент.

— Ну тебя, — отмахнулся от приятеля Анатолий.

— Сдаешься? Знаем мы вас, рыбаков. Каждый выловленный вами пескарик бывает длиной от кончиков пальцев до плеча. С завязанными руками такого не покажешь. А на большее фантазии не хватит. А я покажу, хочешь?

— Ну!

Любопытные обступили приятелей. Светаев раззадорился и, вытянув вперед руки, попросил связать их. Анатолий, намотав на запястья обеих рук Виктора метра три лески, спросил его:

— Ну покажи, какую рыбу ты поймал?

Виктор соединил большие и указательные пальцы рук так, что получился круг размером с блюдечко, и произнес:

— Рыба была громадная. Глазища — во!

Шутка понравилась. Все засмеялись.

— Отсутствие ухи, — бросил боевой клич Светаев, — восполним вином. — И протянул руку: — Подайте, кто сколько может, бутылкой своей трудовой.

Пили весело, не скупясь на подначку и прибаутки, но никто не пьянел, никто не лез целоваться и объясняться в любви.

Солнце стояло еще высоко, когда автобусные гудки стали созывать разбредшихся по лесу сотрудников «Зари Немана». К сожалению, праздники окончились, завтра рабочий день, пора настраиваться на трудовой лад.

Бежит по лесу автобус, а его обгоняет не спетая в лесу застольная песня военных корреспондентов.

— Гляди, гляди, — схватил Анатолия за руку Светаев. — Узнаешь?

На обочине дороги, возле «Волги», стояла Женя с огромным букетом черемухи.

— Что тебя удивляет? В такой хороший день Женя тоже могла поехать в лес отдохнуть. Не все же ей киснуть в комнате.

— Я спрашиваю, узнал ли ты «Волгу», — настаивал Светаев, — машина-то редакторская. То-то ему было с нами скучно на маевку ехать. Гляди, парень, я, конечно, не… Но…

«Так вот почему ее интересовало, женат ли Криницкий, — подумал Анатолий. — А я-то еще ей давал советы, уговаривал: человек не может оставаться один. Вняла совету — не осталась».