Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

Самолет летел слишком медленно, копошился в облаках, словно подбитая ворона, и никак не мог дотянуть до Франкфурта. Когда капитан оказался в аэропорту, было уже три часа дня. Он помчался в справочное бюро для уточнения адреса Галицына, но уже перед окошком киоска отказался от своего намерения — вряд ли князь числился где-нибудь под собственной фамилией, на такой риск идти сейчас безрассудно. И Ольшер поехал по маршруту, начертанному Гансом Манером.

В ресторан «Тройка» Ольшер попал где-то в начале восьмого, когда уже зажглись огни и зал наполнился гостями. За столиками сидели старые знакомые гауптштурмфюрера — так ему показалось на первый взгляд, вокруг были те же унылые лица и те же пустые глаза, что встречал он в последние годы войны на улицах Берлина. Мало что изменилось в облике эмигрантов, если не считать седины и морщин, так решительно и беспощадно напоминавших о времени. Быстро бегущем времени. Все стареют, и он, Ольшер, тоже. Неприятное напоминание. Но что поделаешь!

Личных знакомых капитан не нашел в зале, правда, у окна мелькнула физиономия Паремского, одного из активистов белогвардейского союза, однако ручаться, что это именно он, Ольшер не мог. «Не затерялся Владимир Дмитриевич, — только подумал капитан. — Живуч и удачлив, как всегда». Мысль была короткой, не задержала Ольшера, хотя и оставила крошечную занозу в сердце — он теперь завидовал всем, кто легко перешагнул грань старого и нового. Ольшер споткнулся на ней и теперь с трудом выкарабкивался наверх.

Он шел по залу, предупредительно огибая столики и чуть склоняясь каждый раз, когда замечал на себе чей-нибудь внимательный взгляд. И получалось это у него пластично, как на сцене, и доставляло самому Ольшеру удовольствие — он еще в форме, еще свеж и бодр, он еще в строю, хотя ему и перевалило уже за пятьдесят. Путешествия сквозь лес столиков при всей занятости Ольшера собственной игрой не отвлекало его от главной цели. Он искал: торопливо выхватывал из массы то одно, то другое лицо, выхватывал, разглядывал и отбрасывал. Отбрасывал потому, что это были не те лица, которые нужны. Ему нужен лишь Галицын, старый, непохожий на русского русский князь. Бритое лицо под копной седых волос, синевато-белое, худое и морщинистое. Таким обрисовал Галицына Ганс Майер и добавил при этом: «Князь уже не тот. Нет, в общем, князя…»

Пусть нет князя. В конце концов Ольшера не интересует титул Галицына. Он хочет видеть «профессора» спецдела «Ораниенбурга», подручного Отто Скорцени. Ему нужен бывший князь и бывший профессор, а это должно сохраниться — прошлого не вычеркнешь.

Столик, где, по описанию Майера, обычно сидел Галицын, — пустовал. Второй столик от угла. Значит, князь еще не явился. Надо немедленно занять место, предупредить попытку захвата позиции со стороны набегавших волнами эмигрантов. Ольшер сел и, не глядя в карточку, позвал официанта. Только крепость из тарелок и бутылок способна отразить натиск претендентов на свободное место, так рассудил капитан и заказал две стопки коньяка, бутылку минеральной воды, салат из свежих овощей и русскую солянку. Здесь все было русское, начиная от кухни и кончая обоями. Ресторан не случайно назывался «Тройкой» — оркестр исполнял старинные русские и цыганские романсы, песенки Лещенко и Вертинского. Правда, песенки эти оставлялись на конец программы, когда зал пустел и задерживалась лишь избранная публика, сохранявшая эмигрантские традиции двадцатых годов. Избранные умели слушать русские романсы со слезами на глазах и потом бросать в оркестр небрежным купеческим жестом немецкие марки. Марки, полученные в виде пособия от американских и английских разведывательных служб.

«Когда-то они получали эти марки от меня, — с брезгливостью подумал Ольшер. — Теперь нам выдают их из общей кассы…»

Галицына долго не было. Уже схлынула случайная публика, — столики пустели так же быстро, как и заполнялись до этого, лишь полукольцо у эстрады оставалось плотным. Там сидели завсегдатаи — кондовые эмигранты, самая деловая и самая состоятельная часть белогвардейского союза. «Как все знакомо, — усмехнулся Ольшер, — как верны себе люди. Они не замечают, что время идет. В 1938 году в Берлине было так же, как и сегодня во Франкфурте, только тогда они вели себя скромнее».

Зазвенела гитара, и низкий, берущий за душу голос, пропел, нет, проговорил почти шепотом, оттеняя каждый звук тоской:

Ямщик, не гони лошадей,Мне некуда больше спешить…

Полукольцо стихло в каком-то скорбном молчании, головы склонились, будто песня придавила их, легла непомерной тяжестью.

Появился Галицын. Именно в эту минуту появился. Ждал, кажется, за дверью и вошел, едва только зазвенела гитара. Замер на пороге и стал слушать…

Да, он был стар, ужасно стар с виду. Невольная растерянность и даже жалость пришла к Ольшеру. Князя нет в самом деле. Есть тень его, жалкая тень. Может быть, не следовало ждать Галицына, сооружать эту крепость из тарелок и бутылок!

Галицын подошел к столу и недоуменно уставился на сервировку — она показалась ему неожиданной и необъяснимой.

— Извините! — сказал он. — Я ошибся, кажется…

— Нет, — торопливо возразил Ольшер. — Это я должен извиниться. Прошу разделить со мной скромный ужин за вашим столом, князь!

Галицын поднял глаза: если человек называет его князем, то знает, с кем говорит.

— Иохим Шефер, если изволите, — назвал свою новую фамилию Галицын. — Иохим Шефер, частный адвокат…

Ольшер усмехнулся понимающе и показал на стул.

— Для федеральной полиции Иохим Шефер, для меня князь Галицын. Прошу, ваша светлость!

Галицын не страдал недугом тщеславия и не оценил поэтому эпитеты в свой адрес, как проявление лести. Он давно порвал с прошлым, давно перестал кичиться своим происхождением, и только тоска по утраченному связывала князя с эмигрантской средой. С годами тоска росла, заполняла Галицына, требовала выхода. Вот он и наведывался в «Тройку» или «Дон» и слушал цыганские романсы, говорил по-русски — отводил душу. О России, новой России, не думал. Не мог думать, слишком велика была пропасть, отделявшая его от Родины. Пропасть эту расширял всю жизнь Галицын — своей ненавистью, своей тайной и явной борьбой расширял, и теперь ему страшно было глянуть на дно.

— Кто вы? — спросил князь и всмотрелся в лицо незнакомца. Опровергать услышанное только что не стал, не попытался и объяснять, почему он Иохим Шефер.

— Прежде садитесь, князь! — повторил Ольшер и пододвинул стул. — Мы знакомы… Хорошо знакомы. К тому же, я не менял фамилии. Не успел, да и не потребовалось, честно говоря. Пять лет лагеря по приговору трибунала…

— Пять лет?! — все еще не зная с кем говорит, произнес сочувственно Галицын. — Целых пять…

— Ну, не все пять, конечно, дело пересмотрели, но поглядеть на мир через колючую проволочку пришлось. Она не была к тому же такой густой и высокой, как в Заксенхаузене…

При упоминании Заксенхаузена Галицын вздрогнул и, кажется, попытался даже подняться со стула, на который только что сел. Но взгляд Ольшера, требовательный и предупреждающий, заставил князя отказаться от своего намерения. Серые искорки за золотыми ободками очков показались Галицыну знакомыми. Однако он все же не узнал капитана, поэтому сказал недоуменно:

— Я не сидел в Заксенхаузене.

— Боже упаси! — воскликнул Ольшер, и получилось это у него удивительно искренне. — Я имел в виду вашу работу в Ораниенбурге, в специальной школе особого назначения.

— Вы — Ольшер! — вспомнил наконец князь. — Гауптштурмфюрер Ольшер из Главного управления СС. Кто бы мог подумать!.. Не жалуюсь на зрение, но вас узнать почти невозможно…

— Будем считать, что это к лучшему… Хотя, честно говоря, меняться в нашем возрасте не так уж приятно… Рюмочку, князь! За встречу!.. — Ольшер пододвинул коньяк к Галицыну. — За приятную встречу!

Они выпили, не морщась и не изображая особенного удовольствия. Просто выпили и этим утвердили сказанное капитаном. Галицын положил в рот ломтик лимона, высосал его, так же не морщась, потом сказал:

— Будем считать, что встреча приятная, хотя и не случайная… Вы ждали меня?

— Да.

— Тогда вопросов больше не будет. Я слушаю…

— Еще коньяку?

— Пожалуй. И что-нибудь на закуску. Лучше не острое. Я уже избегаю резких контрастов…

— Понимаю…

Ольшер позвал официанта и заказал холодное мясо, сардины, сыр, салат…

— Разговор будет долгим, — понял Галицын.

— Во всяком случае, не скучным, — уклончиво ответил Ольшер, когда официант ушел. — Я знаю, вы не любитель пресных блюд и пользуетесь ими лишь в силу некоторых обстоятельств и… возраста. Но забудем о возрасте.

— Я знаю о вас меньше, — заметил князь.