Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

— На полу… Ее притоптали…

— Вот видите, туркестанцев вовсе не интересует вражеская пропаганда. Они верные союзники Германии.

Это еще больше озадачило полковника — унтерштурмфюрер прикрывал туркестанцев. Что ж, их намерения совпадали, сейчас надо было оберегать батальон от подозрений.

Закончив осмотр, офицеры направились к выходу, к тому выходу, которым воспользовался недавно Саид. За дверью, у стены, листовки не оказалось. Не было ее и вблизи барака. «Взял, — подумал Саид. — Взял и поэтому так волнуется… Оказывается, вы не так тверды, господин штандартенфюрер!»

В канцелярии Арипов подсчитал листовки, найденные на территории батальона, дал пересчитать их унтерштурмфюреру — всего оказалось семь листков, восьмого, с надписью на обороте, не было. Составляя акт, полковник между прочим заметил:

— Это пропуск…

— Куда? — сделал вид, что не читал текст листовки Саид.

— В зону номер семь.

— Есть такая зона?

— Место расположения групп сопротивления, — пояснил Арипов.

— Оно известно кому-нибудь?

— Кто захочет, найдет.

Саид равнодушным жестом отодвинул от себя листовки и не только от себя, но и от всех туркестанцев.

— Слава аллаху, наши люди не собираются ничего искать во Франции. Она слишком чужда мусульманской душе.

Полковник изучающе посмотрел на Саида: непонятный человек этот унтерштурмфюрер, говорит вещи, в которые сам не верит. Видимо, должность обязывает его защищать идею своих хозяев.

— Подпишите!

— С удовольствием…

«А куда ты дел ту листовку, что лежала у входа в барак, — подумал Саид, старательно выводя под актом свою новую фамилию. — Неужели штандартенфюрер СС, командир батальона особого назначения интересуется седьмой зоной. Или здесь не собственный интерес. Впрочем, в воскресенье все станет ясным… До воскресенья, господин полковник! Не забудьте подать нищему у входа в храм Дианы одну марку и сорок пфеннигов!»

В воскресенье, без пятнадцати минут десять Саид занял место за одним из выступов храма Дианы и стал наблюдать за лестницей, что вела к главному входу. Здесь, на ступенях, прежде стоял старик нищий с протянутой шляпой, а возле него лежала лохматая собачонка, такая же древняя, как и ее хозяин, и такая же обшарпанная: клочья шерсти выпадали из нее, как вата из ветхого одеяла.

Утро выдалось жаркое. На холме солнце появлялось раньше, чем в городе, и прежде, чем лучи успевали лечь на улицы и площади Нима, храм Дианы успевал уже накалиться, превращаясь из розового в рассветной заре в белый с золотым отливом к полдню. Сейчас и холм и храм грелись на солнце, вбирая в себя его пламя.

Чудо Нима привлекало иноземцев — они поднимались на холм, чтобы посмотреть на творение рук хитроумных предков и запомнить игру камня в утренних лучах. Французы делали то же самое, но не ради любопытства, а из желания показать свое право на этот холм, на этот храм, на все, что именуется Нимом — свободным городом. Им наплевать на немцев, которые именуют себя победителями, а на самом деле всего лишь временные постояльцы, волна варварская, она минует, и все будет по-прежнему. Нимцы и на бой быков приходили с тем же упрямым намерением утвердить право хозяина. Арены принадлежали им, а не наглым эсэсовцам, что дрожат от страха, когда ревет амфитеатр. Даже праздник свой — старый, веселый праздник лета, который зовется у нас Днем Ивана-купалы, нимцы проводят по всем правилам, с факелами и шествиями, несмотря на запреты немецкой комендатуры.

Утро только начиналось, а вереницы любопытных уже потянулись к храму. Ожили склоны холма, расцветились яркой одеждой нимцев, зачернели мундирами легионеров и эсэсовцев. Черноту и ловил Саид, держал ее на прицеле.

Движение черных пятен сверялось с начертанным мысленно маршрутом — подножие, последняя ступень лестницы, главный вход. Здесь остановка — старик стоял у главного входа. Старик нищий!

В десять часов или что-то около этого одно из черных пятен заспешило вверх. Собственно, черные пятна и раньше двигались по лестнице, но это были не те пятна, которые интересовали Саида. Саид ждал полковника, его черный китель. Новое пятно тоже разочаровало унтерштурмфюрера. По лестнице шел торопливой походкой молодой туркестанец, шарфюрер. Саид уже намеревался отвернуться, поискать полковника где-нибудь в стороне, на дальних подступах к цели, но что-то заинтересовало его в шарфюрере. Рост! Слишком высок был туркестанец. Высок и нескладен. Длинные, тонкие ноги его двумя жердями подпирали узкое туловище, чуть наклоненное вперед, словно человек пытался на ходу достать руками собственные колени. Шея, тоже тонкая и длинная, гнулась под тяжестью головы, хотя гнуться было ни к чему — фуражка прикрывала что-то маленькое, птичье, лишь нос примечался издали, он вылезал из-под козырька острым клювом.

Аист!

Радостно забилось сердце Саида. После стольких дней и месяцев ожидания он, наконец, увидел «священную птицу». Еще и еще раз взгляд упал на идущего по лестнице шарфюрера, придирчиво осмотрел его, так придирчиво, если бы делал это не посторонний, а близкий шарфюреру человек, встретив его после многих лет разлуки. Сверил все, хотя сверять было не по чему — ни фотографий, ни отпечатков в памяти не существовало — только кличка и пояснения к ней коротыша. И еще — портрет, нарисованный собственной фантазией. Портрет, увы, не совпадал с оригиналом. Но все же облик шарфюрера соответствовал кличке «аист». Удивительно соответствовал.

«Иди, иди! — заторопил шарфюрера Саид. — Старика нет. И никогда уже не будет. Он умер еще на прошлой неделе. Но идти к нему надо, если решился на этот шаг. Да и что другое можешь придумать: пакет у тебя и надо от него избавиться, просто необходимо избавиться, иначе хозяин сживет тебя со свету!»

Шарфюрер и сам торопился. Он обгонял людей, двигавшихся по лестнице, перескакивал через ступени, готов был, кажется, лететь наверх, к самому храму. И только на последней ступени придержал шаг — вспомнил, что идет всего-навсего к нищему и такая поспешность неестественна, даже подозрительна. Надо идти медленно, усталой походкой. Площадку перед храмом шарфюрер одолевал уже спокойно, длинные ноги его не выбрасывались вперед, а вяло тащились вслед за наклоненным туловищем, и руки опали к коленям.

«А старика нет, — подсказал «аисту» Саид. — Жаль, конечно, но что поделаешь: пути господни неисповедимы. Десять лет стоял он на этих ступенях, взимая дань жалости и сострадания с людей, а когда минул его срок — упал. Прямо на ступени. И его долго не уносили. День был дождливым, и никто не приходил к храму. Собачка, что коротала свой век у ног нищего, выла, звала кого-то, но храм был слишком далеко от города, и ее не услышали…»

Старика не было. «Аист» это не сразу понял. Он попытался найти его. Обошел храм, потоптался среди людей, сверил время — десять утра, все точно — и вернулся на площадку. Старика нищего не было. Тогда «аист» понял. Смятение охватило его. Испуганно озираясь, он кинулся вниз по лестнице, к подножию холма…

Саид едва поспевал за длинноногим шарфюрером. Нет, он не думал догонять его, но и выпустить из виду не мог. Ему надо было узнать, куда направляется «аист». Обязательно узнать, иначе снова исчезнет след и потребуется время на поиски. Время, полное неожиданностей и риска.

Где его гнездо?

«Аист» не полетел в гнездо. Видимо, он получил сегодня отпуск от полковника, от кого же еще мог шарфюрер получить разрешение на прогулку по городу с адресом на листовке, и теперь распоряжался свободой по собственному усмотрению.

Никаких оригинальных желаний, пока он спускался по лестнице, у шарфюрера не родилось, и через четверть часа перед ним открылись двери кафе на бульваре Республики. «Аист» нырнул в гущу цветных столиков и вынырнул в противоположном конце зала, где заливалась вином компания легионеров. Саиду пришлось пройти мимо кафе, сделать вид, будто его интересуют аллеи под платанами и смуглые нимки, прохаживающиеся праздными стайками по бульвару. Назад он вернулся спустя какое-то время, достаточное для того, чтобы о нем забыл гарсон, стоявший у входа. Саид занял свободный столик и заказал бутылку вина. В конце концов можно было отметить этот день и эту встречу.

«Аист» пил и шумел. Пил много и звал куда-то своих друзей. Но пьян он не был, только казался пьяным. И это понимал Саид. Еще в Юрачишках коротыш сказал ему, что «лайлак» не пьянеет, тем более от сухого вина. За другими столиками сидели немцы — из частей гарнизона и зондеркоманды — и тоже пили. Но вели себя тихо. Молчали. И молчание было каким-то неестественным и тревожным. Мрачным было — немцы ждали открытия еще одного фронта, теперь здесь, во Франции, и это не сулило ничего приятного, тем более, что на Восточном фронте германская армия терпела поражение за поражением и надежды на реванш уже не было. Только вчера газеты сообщили о сдаче Севастополя, еще раньше советские войска вошли в Одессу. Геббельс заговорил о защите рейха. Впервые о защите… У самого выхода пристроились власовцы. Те лишь пугливо поглядывали на своих молчаливых союзников и иногда перебрасывались скупыми словами. Стаканы их были пусты. Вино не тешило роавцев.