Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

Среди лиц, встречающихся на улице, почти не было хмурых, усталых, с подозрительно рыскающими мрачными глазами – лица все более беспечные, открытые, часто – смеющиеся, словно у людей нет никаких забот, нет боли, нет тяжести, и Скляренко, остро почувствовав собственное одиночество, неприкаянность в оживленной толпе, подумал, что обществу нет никакого дела ни до Афганистана, ни до наших пареньков, идущих под пули, ни до него самого – седого, наполовину выпотрошенного войной, – жизнь обтекает этот болевой горящий остров и в будущем – Скляренко это почувствовал сейчас особенно остро, у него даже перехватило дыхание и озноб нехорошо пробил кожу – предаст афганцев, отвернется от них, как от лишних людей, и проблемы солдат, молча ложащихся сейчас на афганскую землю, будут вызывать раздражение и злобу. Помощи в будущем ждать неоткуда.

Почувствовав слабость, Скляренко сел на чистую, лаково поблескивающую скамью, сжал пальцами виски: как же так? Эти люди совсем не знают, что рядом идет война, и человек, утром поднимаясь с постели, не ведает, ляжет вечером спать или нет – вечером на него могут уже примерять цинковый гроб, и прикидывать, какое место выделить в «черном тюльпане», стоячее или лежачее? Внутри себя Скляренко услышал тихий сдавленный скулеж.

Неужели вся прожитая жизнь состоит из этого скулежа? И вся жизнь последующая – только скулеж и скулеж, необеспеченность, дырки в душе – и хорошо, если не будет дырок в теле, или того хуже – душманы – не превратят в гуляш, в который превратили пятерых наших ребят в маленьком безобидном кишлаке.

Скляренко почувствовал, что его сейчас вырвет – вынесет наружу все, что он сегодня ел: говяжью тушенку с консервированной картошкой, кусок кислого солдатского хлеба и полчашки кофе. Он притиснул руки к животу, втянул в себя воздух, задержал его – все должно пройти, все должно пройти…

Естественно, все пройдет. И жизнь пройдет. И надо в ней сделать что-то для себя. Не только для Родины и Вооруженных сил.

Минут через десять он поднялся со скамейки. Приступ прошел. Наверное, такие приступы случаются со всяким, кто прилетает сюда из Кабула и попадает в безмятежную человеческую цветь, в реку лиц, имеющих совершенно другое выражение, чем в Кабуле, никак не может свыкнуться с собственной неприкаянностью, ненужностью. И ощущают себя солдаты людьми и без прошлого и без будущего, и вообще, нелюдьми.

Все это надо одолевать. Самому. Никто не поможет. И меньше всего ждать помощи от нарядного беспечного потока, густо запрудившего улицы.

Во рту остался привкус свинца: будто на лету, поймал зубами пулю и сжевал ее.

Найдя редакцию, Скляренко предъявил солдатику, вооруженному армейским ножом, удостоверение, поднялся на третий этаж к Васнецову.

Тот молча шагнул из-за стола навстречу, улыбнулся одними глазами – только глазами, лицо у Васнецова было хмурым, уголки губ плаксиво дернулись и опустились, согнув рот скобкой.

– С приездом! – Васнецов обхватил гостя за плечи, провел к креслу. – Садись! – и неожиданно выругался: – Вот бл-во!

– Что-нибудь случилось?

– В нашей жизни всегда что-нибудь случается, всегда кто-нибудь кого-нибудь ест.

– Съели кого-то из знакомых? – Скляренко попробовал улыбнуться. Не получилось – внутри было сыро, пасмурно, на глотке лежали чьи-то пальцы. Скляренко потер шею, чтобы сбросить эти пальцы, и удивился, когда их не оказалось.

– Знакомых – нет, – сказал Васнецов, – знакомых там не было.

– Что все-таки произошло?

– Ночью на границе был бой.

– На границе с Афганистаном? – удивился Скляренко.

– Совсем рядом. Недалеко от Ташкента.

Скляренко присвистнул.

– Неужели и сюда добрались?

– Добрались, – Васнецов, хмуро глянув на дверь, понизил голос. – На границе была дырка, через нее на нашу территорию ходили душманы. Ходили под самый Ташкент, носили товар.

– Как это так – дырка? – растерянно пробормотал Скляренко, привыкший к тому, что наши рубежи не имеют дырок, граница всегда на замке – к этому приучили с детства, как, впрочем, и всех, кто живет в Союзе.

– А так! Дырка есть дырка, – в голосе Васнецова появились металлические нотки. – Застава была куплена и за деньги пропускала ходоков на нашу сторону. Ходили небольшие группы – афганские узбеки, иногда таджики, оставляли здесь товар, брали деньги и уходили назад. Дырка снова захлопывалась.

– Какие деньги брали? – недоуменно спросил Скляренко, – Наши?

– Доллары. Расчет шел в конвертируемой валюте. Цвета щавелевых щей – знаете такую валюту? Называется доллары?

Металлических ноток в голосе Васнецова прибавилось, увидев растерянные, будто замершие на одном месте глаза Скляренко, он смягчился:

– Ладно, не будем. Про дырку узнала Москва, центральная госбезопасность…

Скляренко понимающе кивнул – сведения вначале поступили в разведку сороковой армии, оттуда в ГРУ – главное разведывательное управление, а уж из ГРУ – в госбезопасность.

– Во всем виновата застава – беспечность наша виновата, простодырство, полоротость. Один паренек с ридной Украины послал домой посылку, начертав на ней шариковой ручкой объявленную ценность… как ты думаешь, на сколько он оценил посылку? На пятьдесят тысяч рублей. Только дурака могла не заинтересовать оценка в пятьдесят тысяч рублей. Посылку, само собою разумеется, вскрыли. И действительно обнаружили там пятьдесят тысяч рублей. Вот такой оказался паренек на заставе! Без единой лычки на погонах.

– Ничего, ничего-о, – Скляренко помотал седой головой. – Пятьдесят тысяч! Как же он их сумел отправить на почте?

– А наш пострел везде… Поспел, в общем. Дальше – раскрутка, как в любой детективной повести. Заставу сменили целиком – от командира до повара. И когда с той стороны по графику пошли люди, их встретили. Положили всех – ни одного не пропустили. У чекистов тоже есть убитые.

– Сюжет!

– Грустный сюжет. Ты, наверное, ошарашен: почему в нашей границе оказалась дыра?

– Не скрою: ошарашен!

– Еще бы, – иронически подбоченился Васнецов, – ведь воспитывали нас учительши-комсомолочки, преподаватели-партийцы – все в духе верности делу Ленина-Сталина и прочее…

– Сталин уже давно отпал, – Скляренко положил на стол портфель-дипломат, – хватит о Сталине!

– Это нам только кажется, что он отпал, а сталинистов, если копнуть лопатой, – каждый третий, да и сам Сталин, если зачерпнуть экскаватором, как пить дать, возникнет: живой, невредимый и с усами. Ничего-то мы с тобой, дорогой друг, не знаем. А все есть, – и дырки на границе, и люди, которых закатывают в асфальт – никогда не слышал о таком? – Васнецов поймал легкую оторопь в глазах Скляренко, усмехнулся: – Живьем. Счастливый человек, если не слышал. И подпольные зинданы – совхозные тюрьмы, в которые бросают без суда и следствия, есть – эти тюрьмы страшнее государственных, из них не выходят, и рейды душманов до самого Ташкента, и звезды Героев Социалистического Труда, купленные за деньги – все это есть. Знаешь сколько стоит звание Героя? Настоящее, с указом, подписанным Брежневым, с подлинной золотой медалью и орденом Ленина? Не знаешь?

– Нет.

Васнецов хлопнул рукой по портфелю-дипломату, который Скляренко положил на стол:

– Ровно